Притча

Отец пришёл к нему рано утром. Провел взглядом по неубранной комнатке. По пивным, с забавными иероглифами на этикетках, бутылкам, стоящим у толстой ножки, нелепо низкого стола. По отставленному на край стола картонному стакану, с недоеденным салатом и воткнутой одинокой палочкой. По запылённому монитору, по заляпанной клавиатуре и по нагромождению потёртых печатных листов, часть из которых валялась под столом.

На давненько не мытом полу, лежала куча мятых вещей, скинутых небрежно с кровати вместе с покрывалом.

Он спал, наполовину накрытый мятой простынёй, на нём были нелепые семейные трусы, небритая щетина подбородка возвышалась над подушкой и локоть, как очки был надет на глаза так, как это бывает, кода спят летним солнечным утром.

Отец сел на край его кровати и сказал: «всё ещё у тебя будет. Будет и слава, и деньги, будут женщины, которые будут тебя обманывать и любить, будут друзья, которые будут предавать или поддерживать в трудную минуту. Не будет только меня, единственного, кто в тебя верил».

Но ничего этого он услышать не мог…

***

Он проснулся с головной болью, мозг был набит ватой, в глазах туман. Вчера он напился первый раз за много лет, после переезда в эту чёртову страну, на этот забытый Богом остров. Он скитался по миру, уже почти пятнадцать лет, с того момента как мать вышла за муж за того молодого негра. Негр был неплохой молодой человек, не бедный, но гораздо моложе матери.

Он не понимал, что негр в ней нашёл, ждал подвоха и принять этого её выбора так и не смог — он ушел из «семьи». Негр предлагал ему деньги и помощь с учёбой, предлагал от чистого сердца, но он не смог взять ни денег, ни помощи, и начал жизнь, как он сам выражался: «от рассвета до зарплаты».

Отца он знал мало. Родители развелись ещё в России, они не любили друг друга так сильно, что было непонятно, как вообще они умудрились пожениться.

Он подумывал найти отца и поговорить, но сейчас, когда его Родина проиграла войну, которая началась с небольшой заварушки у границы и за несколько лет распалась на несколько государств, вернуться туда было физически невозможно. После распада, новые государства возглавили бывшие министры, наёмники, губернаторы и мэры, вдруг вспомнившие, про свои национальности.

Кадры убийства главной кремлёвской «куклы» долго ещё смаковали все мировые СМИ. Видимо действо было придумано наспех и должно было показать населению, что наконец к власти пришли истинные патриоты, но получилась всё совсем не так, как они хотели.

Жалкого избитого старика в рваном костюме, одном ботинке и сползающих грязных брюках с волочащимся и звенящим о брусчатку ремнём, тащили к пушке, напоминающей кремлёвскую Царь-пушку, но в уменьшенном масштабе. Старик рыдал, немощно брыкался и слабым голосом кричал, что он не хотел войны, что он вообще ни причём и его просто водили за нос, что он всегда хотел, как лучше, что отдавал приказы не бомбить партнёров слишком сильно и хотел переговоров… Экзекуторы, видимо прогуливали уроки истории и не знали, что надо предварительно убить, сжечь тело и смешать с порохом, как это было сделано с Лжедмитрием Первым, в начале семнадцатого века…

Они начали пихать старика в пушку как есть – целиком и живого. Тут выяснилось, что связанный под коленями старик просто не лезет в дуло и под дружный мат, пришлось его развязывать и пихать ногами вперед, но оказалось, что и связанные за спиной руки не дают затолкать тело до конца. Развязали опять, руки вытянули и протолкнули — на столько, на сколько смогли…

Ещё какое-то время из дула пушки гулко и тихо доносились завывания и несвязная речь, а на воздухе дергались не поместившиеся и торчащие руки…

Но и пушка не смогла выстрелить как надо, издав оглушительный и нелепый хлопок, разлившийся пузырчатым эхом по Дворцовой площади, пушка развалилась на несколько частей. Ещё живого, с болтающимися изломанными ногами, глупым измятым лицом с открывающимся ртом, оглушённого, ничего не понимающего старика добил своей золотой кувалдой атаман Ладный, за плечами которого стояли тощие боевики, с облезлыми бородами, больше похожие на старых алкоголиков или раковых больных, чем на вояк.

Новые народы быстро отомстили Москве, а потом и Питеру «за века унижения и порабощения» и теперь воевали между собой. Кадры его любимой в детстве Казани, объявившей о независимости от РФЛ (одного из новых государств) и превращённой в лунный пейзаж артиллерией атамана Ладного до сих пор всплывали в памяти. Из-за них он уже не мог вспомнить, как гулял там с бабушкой и дедом, как нечаянно упал в фонтан, как ели всевозможные пирожки и пончики c крепким чаем в Старо-Татарской слободе, и как плавали за реку на речном трамвайчике, в компании селян с козами и курами, на дедову пасеку. Единственные воспоминания, которые грели ему душу многие годы были стёрты, замазаны этими дымящимися руинами и обгорелыми трупами.

Но что он хотел забыть больше всего и что никак не мог выкинуть из головы и содроганием вспоминал каждый день – это кадры мусульманского полумесяца, выложенного из отрезанных голов монахинь какого-то монастыря на Волге, который захватили войска Кавказской Федерации. Здоровые молодые парни, с бело-зелёными повязками на головах сидели у основания этого полумесяца и гордо улыбаясь, тыкали своими указательными пальцами в «престол Божий».

Возвращаться было не куда, с отвращением думал он опять.

Впрочем, об отце у него тоже не было хороших воспоминаний. Отец был какой-то странный, одержимый или тупой, постоянно заставлял делать какие-то ненужные вещи — отжиматься или переписывать какие-то идиотские тексты, трепал нервы из-за нестриженых ногтей, грязной и мятой одежды. Как будто это вообще кому-то нужно в двадцать первом веке. Мать всегда говорила, что отец просто упёртый. Она говорила, что не стоит делать ничего из того, что требует отец, просто потому, что даже если сделать, этот идиот придумает что-то другое и не отстанет.

«В конце концов, и у министров бывают нестриженные ногти, сейчас не совок, чтобы за этим следить», — говорила она, когда отец приводил его расстроенного, с очередными новыми ножницами, которые заставлял покупать на свои карманные. Но отец, не понимал таких очевидных вещей и только психовал, и ругался.

— И почему мы все такие психи, — с досадой подумал он – Как же надоело опять и опять всё это вспоминать, крутить в голове! Мысленная жевачка, чёртов мазохизм, — думал он с досадой.

Как бы то ни было, но пора вставать и собираться на работу. Давно, давно не пил он пива, да ещё в таком количестве, «и чего им упёрлось праздновать мою первую зарплату», — думал он. «Узкоглазые ребята, а как пиво любят, кто бы мог подумать и чего они такие худые, впрочем и пиво у них дрянь – мыльная вода». Думал он, вставая с кровати и, почесывая запотевшую задницу, побрёл к форточке, «брёл» он целых полтора шага.

Хотя и не угостить их он не мог. Он должен был всем угождать, поскольку любая жалоба коренного на помеченного русского мигранта со значком могла закончиться штрафом и даже переселением в лагерь для мигрантов, а он очень долго доказывал, что уже достаточно свой. Всё-таки он приехал ещё до войны. Но у него, хоть и не отняли «каморушку» (как ласково он называл свою квартирку) и даже позволили работать за равную с местными ставку, жёлто-голубой значок с красной каплей, символизирующей кровь невинной украины, со всеми соответствующими ограничениями, ему носить пришлось.

Такие значки выдали всем гражданам бывшей РФ, кто приехал после 2014 года, их всех поставили на специальный учёт, серьёзно ограничив в правах. И только тем, кто добровольно отправлялся воевать за украину или жертвовал большие суммы денег, давали гражданство и освобождали от ограничений. Все эти новые граждане как-то быстро терялись, они учили языки и никогда не говорили по-русски, даже если встречали прошлых знакомых или родственников.

Было уже жарко, яркое летнее солнце во всю шпарило в окно, кондиционер, сломавшийся ещё до его въезда в эту квартирку, давно посерел и пожелтел от времени и табачного дыма, предыдущего жильца. Кондиционер слился со стеной, на которой никогда не было ни обоев, ни краски и с посеревшим от уличной пыли окном, которое физически не открывались, и поэтому даже при желании, помыть его снаружи не было никакой возможности. Он закрыл маленькую форточку, потому, что с улицы уже дул ветерок ещё более теплый, чем воздух в комнате. Впрочем, от жары это поможет не на долго, тем более, что форточкой пришлось хлопнуть раза три, пока заедающий замочек позволил повернуть ручку. Пока он хлопал, вспотел, устал и сел на маленькую лавочку у своего нелепого низкого стола. И стол, и эта засаленная лавка с некогда витиеватым золотым узором по красному фону, как и кондиционер появились тут в неизвестном ему прошлом.

Сидя на низкой лавочке в душной комнате, он вдруг почувствовал, как ему плохо и с особенным отвращением подумал о предстоящей рабочей смене. Видимо потому, что он не пил уже много лет организм очень сильно отравился. Его мучила жажда, но в желудке было тяжело, он побоялся, что его стошнит. Ладно, надо перетерпеть, может вечером выпью рюмку, после смены. Хотя денег от первой зарплаты, после вчерашнего «праздника», лихо поубавилось.

Он работал на небольшой рыбной фабрике, где из доставляемой траулерами рыбы, названия по-русски которой он не знал, да и не хотел знать, специальными щипцами надо было вытаскивать печень, потом пневмо-шприцем вытягивать все остальные внутренности. Печень скидывалась в бункер-приёмник, а внутренности уходили по трубе, которая присоединялась к шприцу. Из всей этой требухи делались вытяжки. Вытяжки отправлялись бочками куда-то на Большую землю, где из них делались лекарства — фабрика была частью фармацевтической компании.

Выпотрошенная таким образом рыба откидывалась на параллельный конвейер и уезжала дальше в цех упаковки и заморозки. Потом эту рыбу увозила другая компания, машинами-рефрижераторами с эмблемой, которая была и на полуфабрикатах, которые он иногда покупал. Полуфабрикаты были мясными, и он не знал, делают их из рыбы или кормят рыбой скотину, да и не хотел знать. Машина приезжала раз в неделю с паромом, с Большой земли.

Хорошо ещё, что на этом предприятии работать надо было в костюмах, очках и респираторах. «Боссы боятся, что мы испачкаем своими руками червивые кишки дохлой морской рыбы», — одинаково и часто шутили коллеги.

Но ему было не до смеха — сотрудникам было разрешено брать себе по одной рыбе в день и с первого дня он брал. Но на третью неделю ему стало плохо, отравление это было или просто организм уже не мог переваривать эту рыбу он так и не узнал.

Хорошо, что это случилось на выходных, потому как помеченым русским не позволялось никаких больничных. Русские вообще считались виновным против человечности народом за свою поддержку неспровоцированной агрессии против украины и развязывание мировой войны, и на ближайшие десять лет лишались медицинской помощи, по решению «международного трибунала по бывшей России». Это считалось гуманным наказанием, призванным компенсировать «колоссальные невинные жертвы украинского народа». Предполагалось, что через десять лет они смогут, сдав экзамен на знание правильной истории, избавиться от ограничений.

От отравления он оклемался на второй день и пошёл на работу. Но до сих пор не только от любой рыбы, но и от любого рыбного и даже водорослевого запаха и вида ему становилось плохо. Без респиратора и костюма он упал бы в обморок в первую же минуту рабочего дня. Даже в полной экипировке работа казалась ему невыносимой, но он знал, что от рассвета надо обязательно доработать до зарплаты.

Он даже перестал ходить на обед в рабочую столовую, потому, что от тошнотворного рыбного запаха начинала кружиться голова. Да просто от одного вида любых морепродуктов, особенно этих таракано-подобных, шипастых и прочих гадов, слизнявых улиток, даже от привычных креветок и осьминогов, которых каждый день, за обе щёки уплетали местные.

К сожалению, на острове, окружённом морями, рыба была основной едой. Последние дни он начал просто заставлять себя обедать и даже опять ходить в столовку. А чтобы не мучиться рыбным видом и запахом придумал такую штуку: он смотрел в окно столовой и на безопасном расстоянии выбирал то, что было на вынос, а когда очередь на терминал оплаты уменьшалась, он быстрыми шагами, задержав дыхание и особо не смотря по сторонам, входил в столовую, брал еду, быстро платил и ел уже на улице. Правда, иногда из-за очереди он не успевал это проделать — обед кончался, а опоздание было чревато огромным штрафом или увольнением.

Но делать нечего, в столовке цены для сотрудников были на порядок ниже, надо было только приложить личную карту к терминалу оплаты. Выручало, что фабрика работала круглосуточно и посменно, поэтому карту можно было использовать в любое время и после смены. Одна покупка в сутки.

Никаких пособий или кредитки у него давно не было и, за прошедшие годы, он сполна ощутил, что такое голод. Его худоба не доставляла ему той радости, которую он испытывал в юности, когда, побегав и посидев на диете, ему удавалось «скинуть пару кило». Тогда, похудев — он летал, сейчас похудев раза в два больше прежнего, ему казалось, что он стал гораздо тяжелее.

Поэтому, застёгивая по утрам старый ремень, на котором было проделано ещё три дырки, гораздо правее тех, которыми он гордился, худея в юности, он вспоминал прошлую жизнь со вздохом. Этот старый, потертый, местами потерявший свой первоначальный чёрный цвет, ремень, каким-то чудом сохранившийся столько лет, был единственным напоминанием о той жизни. Однажды у ремня сломался замок — дужка просто перетерлась от времени. Но купив новый ремень, он переставил замок в старый и продолжил его носить.

Впрочем, сейчас жизнь его почти наладилась — он устроился на рыбную фабрику, зарплата у него хоть и была копеечная, но и эта работа была большой удачей. Особенно радовали столовка и бесплатная рыба, от отвращения к которой он всё-таки надеялся со временем избавиться. А потому уже думал, что ему удастся сместить ремень на пару дырок влево.

Как бы то ни было, сейчас, когда мир заполонили миллионы беженцев даже такая работа, была огромным счастьем! Сначала приехали миллионы беженцев из бывшей России, за ними приехали озлобленные жители соседних стран — сотни тысяч армян потом, грузин, потянулись цыгане, а за ними и взвывшие от шариата жители Средней Азии. Как из выпотрошенного муравейника, размером с одну шестую земного шара вываливались всё новые и новые народы, которые расползались по земле, как ослепшие термиты, не находя себе ни места, ни упокоения.

Поэтому он радовался занятому месту, своей каморушке и получаемой зарплате и особенно, тому, что ему, почти как коренному позволили пользоваться картой в этой столовой – это была удача! Он начал есть мясо и овощные салаты, ну только с рыбой вот перестарался.

«Это ничего, это пройдет, только бы не выгнали с работы», — подумал он, вытягивая из кучи шмоток на полу штаны, а потом одевая и застёгивая многострадальный ремень. «Запустил я хату», — подумал он и решил всё-таки перестирать шмотки и помыть полы в эти выходные. Он сунул бутылки и вчерашний салат, который уже начал подкисать в мусорный пакет и поставил у выходной двери. Холодильника у него не было – он просто не поместился бы в каморушке, да и денег на него не было, поэтому продукты приходилось брать помалу и есть сразу.

Напялив вчерашнюю рубаху, он почувствовал, что от неё попахивает псиной и она неприятно липко прикасается к телу. Сняв, он кинул её в кучу шмоток у кровати. Новая рубаха была мятая — он постирал её позавчера вручную в душевой кабинке, отжал, да ещё и забыл повесить на вешалку. Но всё-таки она пахла мылом и не прилипала к телу. «И министры ходят», — вспомнил он и добавил: «в мятых рубашках». Надо было топать на работу, опаздывать было нельзя.

— Черт, — вдруг сказал он вслух, глядя на себя в зеркало, — небритая трёхдневная щетина дополняла отёкшую физиономию и замыленные глаза — она гармонировала с этим всем, делала портрет законченным и ясным. Он взял бритву, но бритва, вжикнув через три секунды замедлила гудение, а потом и заглохла.

— Аккумулятор сел! «Ну и что, и министры… не бреются по три дня», — пробормотал он, и добавил: «какие же они молодцы — эти министры», глядя на себя в зеркало. Небрежно кинул бритву, с горящей красной лампочкой на тумбочку, по размерам больше похожую на табуретку. Проверил желто-синий значок, без которого мог получить большой штраф на улице или даже увольнение с работы и вышел. Спасибо, что за щетину и нестриженные ногти его тут не штрафовали.

Недавно он потерял свой значок и ему пришлось, короткими перебежками, чтобы не встретить полицейского, прикрывая место на груди рукой, чтобы не записала какая-нибудь камера, бежать до полицейского управления, чтобы самому сообщить о потере и купить новый. А потом бежать сломя голову до фабрики, чтобы не опоздать. Тогда он купил себе сразу пять штук, два из которых носил с собой (второй просто прицепил внутри кармана штанов, а три оставил дома.

Он вышел из каморушки. Дверь, которая открывалась как дверь космического корабля или купе поезда, была деревянной. Спустившись три этажа, по деревянной лесенке тёмного коридора, он вышел в прохладный и тенистый дворик. В каморушке, была уже жара — маленькая комнатка с отсеком в виде кухни и небольшим туалетом с небольшой душевой кабинкой вместо раковины, очень быстро прогревалась летом и остывала зимой. Подъезд выходил на север. Летом было приятно выходить в эту тенистую прохладу, да и зимой, закрытый от ветров дворик казался более тёплым и приветливым.

Дворик справа и спереди ограничивался белыми стенам без окон — соседние дома словно отвернулись от него, а вплотную к его дому зелёной стеной росли высокие старые и тонки туи, казалось, что ты выходишь не из жилого дома, а из леса. Посередине дворика стоял деревянный столик с двумя деревянными лавками, точно такой же, как в обыкновенных Московских или Казанских дворах. По двум противоположным от подъезда углам дворика росли высокие, тощие и кривые сосны, с отпиленными нижними, на сколько хватало человеческого роста, ветками. Впрочем, двориком его можно было назвать с большой натяжкой, он был примерно пять на пять метров. Дворик был покрыт густой травой с узкой, в одну плитку дорожкой до калитки. Поскольку по нему редко кто ходил узкой дорожки хватало. Никто никогда не стриг эту траву, которая и не росла сильно из-за постоянной тени. Соседей он практически никогда не видел, дом на половину пустовал, некоторые соседи приезжали только на несколько недель в году.

Один единственный раз он видел несколько соседей разом, когда, два года назад, родственники умершего хозяина первого этажа и строителя дома, накрыли этот деревянный стол скатертью, поставили нехитрые закуски и пригласили жильцов выпить в память о старике. Народу набралось не много, в четырёхэтажном доме было девять таких же крохотных квартирок как у него.

Слева от подъезда, который, впрочем, тоже слишком громко называть подъездом – скорее это деревянное крыльцо, был забор с калиткой и улица.  Вдоль забора росли несколько плотных и высоких кустов, он не знал их названия, но весной они цвели розовыми цветами. Раньше их подстригал, формируя ровную оградку умерший старик. Но сейчас, словно почувствовав свободу и обнаглев, кусты выбрасывали волнистые побеги, чуть ли не до второго этажа и когда побеги обрастали листьями они опускались – нависая на дворик, перегибаясь через забор, заплетая калитку. Казалось, кусты стремились заплести всё вокруг, и недовольные жители обламывали ветки, чтобы можно было войти и выйти через калитку не цепляясь. Префектура регулярно прикрепляла бумажные постановления к калитке о том, чтобы жильцы привели кусты в порядок, поскольку длинные ветки кустов уже лезли на тротуар. Но, поскольку штрафов за это не было предусмотрено, предписания пока игнорировалось. Да и пешеходов было мало, и по проезжей части практически не ездили машины.

Тут и там во дворике из земли пробивались юные американские клёны, которые непонятно как попали на остров. Он знал название, потому, что этот вредный инвазивный вид распространялся почти по всем странам, где он жил. За такое дерево на участке уже мог прийти штраф его владельцам и жильцы дома негласно всё-таки следили, чтобы эти мелкие клёны не вырастали слишком большими, — их нещадно выдёргивали все, кто проходил через дворик, но они росли снова и снова, поскольку вертолётики прилетали с нескольких заброшенных участков и уже из леса, где этот клен прописался, местами вытесняя местные деревья. Этот клен напоминал ему Москву и Казань, потому, что и там он рос почти во всех дворах.

Он вышел из калитки на маленькую, в одну полосу улицу, вдоль которой тянулись деревянные электрические столбы. По столбам, помимо электрокабелей, на тросе была протянута гирлянда небольших светодиодных лампочек, тусклый свет которых в ночное время больше напоминал старую новогоднюю гирлянду, чем уличное освещение. Такая гирлянда, как сеть, тянулась по всем улицам города.

Вся улица состояла из индивидуальных домов. Таких домушек-клетушек, как он называл свой дом, было мало. Когда-то на острове попытались развивать туризм, и местные жители, было начали строить такие дома, в надежде сдавать комнаты туристам, но ничего из этого не вышло. Тяжелый экономический кризис, война в далёкой от них Европе и недалёкой Корее, экономическая блокада Китая, сделала людей на Большой земле более бедными. И те бедные, которые раньше из экономии ещё приезжали на Остров, ездить перестали, а те богатые, которые хоть и стали беднее, всё равно выбирали другие места для отдыха.

Потому-то ему и удалось купить свою каморушку и видимо по той же причине её не отобрали, когда за счёт конфискации «русских активов» начали оказывать помощь украние.

Дома в городке были разные. Были старенькие деревянные, больше похожие на широкие избы, построенные, правда из досок. Сложенные из фиолетово-рыжего кирпича. Были обшитые сайдингом или какими-то другими панелями, оштукатуренные и даже обшитые железом с подтёками ржавчины. Бывало, что, довольно обшарпанный дом, с отваливающейся штукатуркой, в котором постоянно копошились какие-то старички, соседствовал с трёхэтажным новым коттеджем с зеркальными окнами, но за стареньким забором, с садом заросшим травой по пояс, в котором никогда никого не было. Были домики в английском стиле, были даже несколько похожих на бревенчатые русские избы. Были домики с садом или закатанными в асфальт площадками, с гаражами или огородами, был даже дом, с входом на втором этаже… Общим в домах был цвет и размер. Как правило — это были весьма небольшие дома, серые реже бежевые и белые, хотя изредка встречались и другие цвета.

Почти все пустующие дома принадлежали, как говорили местные приезжим с Большой земли. «Большой землёй» местные называли всё, кроме их острова. Те старички, что тут жили постоянно, очень гордились этим островом и считали его, без преувеличения центром мира.

Он шёл на работу по проезжей части, не боясь, что его задавит машина. Машин на острове практически не было. А если и были, то это были какие-то крошечные тарахтящие капитки, треск которых было слышно за версту. Местные чаще всего ездили на велосипедах и иногда электро-самокатах. Несмотря на это, на старенькой дороге с торчащей из трещин травой, была, всегда свежая разметка — белые линии по краям и какие-то ромбы в середине, значения которых он не знал. Лишь один раз он перепугался до чертиков, когда вдруг мимо него, средь бела дня, проезжала группа на классных новейших спортивных мотоциклах. Все мотоциклисты мужики были с самурайскими мечами за спинами, на некоторых сидели красивые женщины в обтягивающих костюмах, аромат которых наполнил улицу ещё до их появления. Они окружили его и пытались что-то спрашивать по-японски. Но он не знал, что им ответить и признаться жутко напугался, потому, что подъехали они сзади и почти беззвучно. Когда они поняли, что толку от него нет, засмеялись и, нажав по-газам, вся стая исчезала из виду, оглушив его и всю округу диким рёвом. Рёв мотоциклов ещё продолжался тут и там, но остров был такой маленький, что видимо они объехали его за двадцать минут и больше он никогда их не видел и не слышал.

Он поздоровался кивком с недавно приехавшими мигрантами, Николаем и Серёгой. Подошел он к ним молча и встал рядом. Мужики, недавно приехали на остров, первый с матерью жил на соседней же улице, а второй вроде бы с женой и жил где-то подальше. Серёга опять жаловался Коляну про то, что ему не удаётся доказать, что он украинец. У него есть паспорт деда и бабки, где черным по белому написано, что они были гражданами УССР, но Луганск, в котором он родился, считался оккупированной территорией. Кроме того, паспортов родителей, у него не было, поэтому его и не признавали украинцем.

Родительский, достаточно зажиточный дом повредили снаряды, а небольшую семейную ферму разнесли в хлам, благо хоть часть птицы успели забить и продать. Родители, собрав остатки пожитков, ушли в сторону России и пропали где-то там — уходя с обозами беженцев всё дальше и дальше на восток. Сначала Сергей пытался их уговаривать уйти на запад, но потом, разругавшись с ними, ушёл один, предварительно стащив паспорта деда и бабки. Но не дошёл — по пути, какая-то банда, кажется наемников зэков, его ограбила и сильно избила. Очнулся он в Российском военном госпитале, где узнал, что проходящие мимо беженцы нашли его и передали военным, а те врачам. Кто это был, он так и не узнал. «Убил бы, если бы узнал», — говорил Серёга, «что это за суки, что отнесли меня обратно к русским». Так он опять попал в страну, которую ненавидел, и которая никак не хотела его отпускать. После выписки он уехал в Казахстан, а потом куда-то заграницу, нашел свою спутницу и вот недавно приехал сюда. Несмотря на все эти приключения и его заверения, которые он делал на украинском языке, все клятвы, все отречения, которые он произносил в комиссии по мигрантам, Серёгу записали в русские коллаборанты и вручили значок с десятилетним испытательным сроком.

— Полицейский мне сказал, что мы вообще для них все на одну рожу и будь его воля он бы нас всех подвесил и располовинил, — жаловался Серёга.

— Ну а ты что? — спросил Николай.

— А я что?! Удивился Серёга, боднув головой, кривя губами и глядя в глаза Николаю и продолжил, стуча пальцами себя в грудь, — Чего я-то могу? Стоял, молчал, улыбался как полудурок и кланялся.

— Мартышки узкоглазые! – процедил негромко и сквозь зубы Сергей.

— Когда станешь украинцем, надеюсь, не забудешь друзей, — сказал Николай, улыбаясь и подмигнув?

— Стать бы — с этими тварями сложно договориться, мы все для них на одну рожу… А тебе-то чего? И чего это ты всё так с улыбочкой своей опять, а? Да все эти вопросики свои, а?! Чё за намёки такие?! Ты вон как-то провёз бабки и ещё и спрятал где-то и живешь себе в ус не дуешь, — Начал говорить с раздражением Серёга.

— Ну-ну, не кипятись, сказал Николай, — Ну прости, ну провёз и провез, как будто я тебя не выручу дружище. Небось, одолжу, пока не встанешь на ноги. Это я так, издеваюсь по-дружески. Извини, они меня самого пистонят — всё пытаются выяснить, на что я живу, раз работы нет!

Он постоял, послушал этот, такой обычный разговор двух мигрантов, молча, пожал руки и быстро двинул дальше на работу.

— Вот счастливый человек, — сказал Сергей громко и быстро, и добавил, — уже и перегарищем прёт за версту, а мы тут лапу соси. Хоть леденец какой сожри, а то уволят тебя с твоей распрекрасной работы и в знаменитую столовку не пустят.

— Перегаром!!! — Подумал он, — да, перегаром – это плохо, а я и забыл совсем об этом!

— Спасибо, крикнул он Серёге и вдруг подумал, и добавил, слушай, у нас на фабрике можно брать по рыбке в день, принести тебе?

— Виш, сказал Серёга Николаю, ещё спрашивает! Конечно, тащи, жрать-то нечего. Ну, лан спасибо, давай! – проговорил Серега быстро, махнул рукой и что-то заговорил Коляну дальше.

— Тэксссс, — подумал он с волнением, — надо быстро зайти куда-нибудь и выпить апельсинового и яблочного сока, чтобы никому на работе не бросалось в глаза, в нос или… да куда там ещё…

По пути был небольшой магазинчик. Этот магазинчик, как, в общем, и все магазины острова, работал по графику с 10:00 до 18:00, но пожилой хозяин был постоянно дома и, постучав в дверь можно было практически в любое время зайти и купить, всё, что надо. Иногда хозяин уезжал на базу в порт, на своем мото-тракторо-корыте, как ещё назвать эту телегу он не знал, но делалось это, как правило, днём. Никто не следил тут за правилами торговли, фактически только платить картой можно было по графику, а так никаких проблем.

Он подошёл к магазину и посмотрел на доску объявлений, которая была установлена рядом со входом. Она была застеклённая и с маленькой азиатской изогнутой крышей. Ключи от неё были у хозяина магазина, и он бесплатно разрешал вешать туда объявления. Несмотря на то, что с интернетом на острове не было проблем, на доске частенько появлялись новые объявления. На этот раз было три достаточно крупных объявления формата А4. На первом была картинка со странным круглоголовым мальчиком, одетым в кимоно, больше похожее на воздушный шарик, с метлой в тонких ручках, рядом с мальчиком прыгала такая же нелепая собачка. Ещё было объявление с репродукцией картины с сидящим толстым мужиком, у мужика торчал меч и вокруг головы был нимб, как на иконе. Причем, на первой картинке с мальчиком и собачкой были китайские иероглифы, на второй — с мужиком в нимбе были японские иероглифы и буквы, а на третей картинке, как таковой картинки и не было, а был узор из корейских кругленьких буквочек.

Все эти языки и закорючки он легко различал, но значения иероглифов и букв практически не знал. Даже не стремился знать, считал это непостижимым. Только заметил, что у китайцев объявления короче – буквально три — четыре иероглифа, у японцев длиннее 5 – 7 иероглифов и букв, а корейцы строчат свои буковки, почти как европейцы, исписывая весь лист.

Примерно такая же была и вывеска, на ней было три надписи от самой короткой и толстой – китайской, в центре японская, ещё правее с мелкими корейскими тоненькими буквочками. Впрочем, и Китайцев, и Корейцев на острове было мало. Беженцы из этих стран были гораздо богаче русских и выбирали места получше. С двух сторон от входа висели традиционные фонарики с японскими иероглифами, которые ночью светились бело-желтым цветом, гораздо ярче уличного освещения. Раскачиваясь на ветру фонарики оживляли улицу и украшали окружающие дома ожившими и качающимися как призраки тенями редких прохожих.

Магазин был открыт, видимо в него уже кто-то заходил. За стойкой, сидя в кресле, мирно спал хозяин. Магазинчик внутри был очень красивый — все стены вокруг были заняты полочками, стеллажами и стеллажиками, с мелкими отсеками, заполненными всякими цветными пакетиками, упаковками, мешочками… За несколько лет он так и не узнал, что там продаётся, но ему нравилось рассматривать эти товары, на каждом из которых были разные картинки, крабиков, рыбок, цветочков, кокетничающих смуглых женщин, лапши, улыбающихся солнышек, нелепых самураев, игрушечных девочек… и всего, всего прочего, что можно бесконечно перечислять.

В центре были две небольшие стойки, одна с отсеками, наполненными овощами и фруктами, а вторая с хлебом, булочками, вафлями, какой-то мацой и прочими печеньями.

По левую сторону от входа три холодильника: один с полуфабрикатами, замороженными овощами и мясом; второй с водорослевыми брикетами, рыбой и морепродуктами, с которого он, впрочем, сразу отвёл глаза и переключился на третий — с водой и пивом.

Всё вокруг было украшено какими-то не продающимися и продающимися, статуэтками, пёрышками, колокольчиками, дудочками, картинками, искусственными рыбками, рогами животных… Видно было, что хозяин очень любит свой магазин и придаёт большое значение каждой мелочи. И, несмотря на то, что магазинчик был маленький и всего было физически мало, казалось, что ты попадаешь в настоящий супермаркет — на планету бесконечного множества мелочей!

Впрочем, и большую часть газировок и соков он не пробовал, а даже когда и отваживался купить какую-нибудь зелёную или фиолетовую бутылку с неизвестным ему фруктом или кошачьей мордочкой, потом давился, но выпивал.

Быстро взяв пакет яблочного и бутылочку апельсинового сока, которые он уже знал, и ещё один леденец, он шагнул к стойке.

За стойкой располагались бутылки с алкоголем, башня с сигаретами, какие-то трубки и мундштуки. Всё это стоило целого состояния. Ни сигареты, ни алкоголь не производились на острове и стоили очень дорого. Поэтому почти все продавцы имели специальные пластиковые бутылочки, в которые можно было купить на разлив. Сами островитяне, кто позажиточнее носили с собой специальные глиняные бутылочки в которые продавец мог налить определённое количество алкоголя, отмерив мензуркой. Покупать алкоголь в розлив тут не боялись, потому, что на маленьком острове обман раскроется сразу и грозит большим скандалом, а можно ещё и напороться на какого-нибудь мстительного «самурая» и огрести по первое число.

Когда он хлопнул дверкой холодильника хозяин проснулся и вскочил. Он положил деньги без сдачи на стойку и ушёл, махнув рукой, стоявшему и бодро улыбающемуся хозяину.

Он вышел из магазина, было уже совсем по-летнему жарко, сначала он открыл яблочный сок и выпил залпом весь пол-литровый пакетик, прополоскав рот последним глотком. Вроде организм принял эту противную сладкую жидкость равнодушно и тогда он сунул в рот леденец, а апельсиновый сок, как самое мощное средство, решил выпить на подходе к фабрике.

Работу терять было никак нельзя! Особенно сейчас, когда многие страны начали вводить квоты на иностранную рабочую силу, мотивируя это тем, что почти бесплатная русская рабочая сила не только создаёт большую конкуренцию местным, но и очень сильно сказывается на производительности труда, автоматизации и климате. Многие политики уже заявляли, что, позволяя использовать человеческий труд и обходиться без машин и оборудования их государства ставят под удар не только научно-техническое развитие, но и климатическое будущее планеты. Многие компании-производители оборудования и станков также открыто требуют лишить помеченных русских не только медицинской помощи на десять лет, но и запретить работать. Некоторые экологические организации призывают начать сокращать численность населения медицинскими средствами. В ООН уже рассматривался вопрос о запуске пилотной программы по стерилизации помеченных белых русских, как искупление их вины, перед, ране угнетаемыми ими, национальными меньшинствами, трансгендерами и украинцами, правда, эту идею пока отвергли.

Миллионы граждан некогда большой страны сейчас вынуждены жить в лагерях для беженцев. Тут они довольствуются объедками, которые местные сдают в специальные пункты приема. За эти объедки правительство выплачивает некоторую сумму денег, и местные тащат все подряд, даже откровенное гнильё. Он вполне мог сдать свой вчерашний салат и получить за него «копейку», а потом этот салат отправился бы в похлебку в лагерной столовке.

В лагерях стали нормой массовые драки и начались убийства. Как правило, более бойкие и склонные к кумовству кавказцы, возмущенные тем, что их считают, «гнусной руснёй», захватывали подходы к столовкам и пускали туда только своих. С появлением других народов начались массовые побоища кавказцы, армяне, грузины, осетины и абхазы, чеченцы и дагестанцы — всеобщая ненависть и убийства захватывали не только лагеря беженцев, но и улицы городов… Лагерное начальство хоть и пытается наводить порядок, но не чаще раза в месяц, поскольку для этого приходится привлекать военных. Стали появляться лагеря, в которые расселяли особенно непримиримых. Было совершенно непонятно, как такое количество так люто ненавидящих друг друга народов могли жить в одной стране столько веков. По телевизору какой-то американский профессор, со знанием дела говорил, что только чудовищная жестокость русских позволяла им держать эти народы в узде.

Лагеря были построены наспех, но так и остались, обрастая только новыми стенами, хибарами и баррикадами, отделявшими одну часть лагеря от другой. Пристраиваемые самовольно постройки периодически сносили военные. Мировые власти не знали, что со всем этим делать.

Но эти проблемы не очень касались его острова, поскольку остров был небольшой и на отшибе мира. Всё это он знал из выпусков новостей, которые изредка заставлял себя смотреть или слушать на своём стареньком компе. Поэтому, в лагерь ему ну никак не хотелось!

Иногда ему хотелось сбежать и отсюда, хоть куда, но даже если и было бы куда, он не смог бы уехать, денег на это у него не было, ну не переплывать же холодное море вплавь. Иногда он думал о самоубийстве, но какой-то страх, внушенный ещё в юности бабушкой – старенькой и косноязычной татаркой останавливал его. Когда его друг упал из окна и было непонятно специально он это сделал или нет, бабушка ему сказала, что самоубийцы – предатели Бога и они попадают в ад, а его старики были единственными людьми, которым он верил. Ему не хотелось попасть из одного ада в другой, поэтому он тянул ненавистную лямку.

Впрочем, бежать из этой страны или с этого острова не имело смысла – везде было одно и то же. Для всех он был помеченный русский. И хоть мать его и была по национальности татаркой, но доказать что-то местным было нельзя.

Впрочем, и татар считали русскими, хотя те могли прикинуться крымскими и после собеседования их могли избавить от значка. Но он не знал татарского, мать его не научила, а комиссия состояла их тех татар, кто после 2014 года уехал на украину или заграницу и воевал на правильной стороне.

Из всего сборища народов, населявших некогда Россию только евреи, украинцы и быстро смекнувшие, куда дует ветер белорусы (переименовавшие себя в белобалтов) признавались угнетёнными народами и имели приличные льготы.

Так и жил он с «волчьим билетом», нося на груди значок жёлто-голубого цвета с ярко красной каплей невинной украинской крови.

С этим чертовым значком он не мог даже проехаться по стране. Конечно, можно было получить относительную свободу, но для этого надо было внести огромный денежный взнос. Кто не мог внести этот взнос должен был отмечаться раз в неделю, в департаменте миграции или полиции.

Впрочем, и ехать было опасно. Он помнил, своего двоюродного брата, который умудрился сколотить небольшой бизнес в какой-то Южноамериканской стране. По рассказам брата, ещё до войны он вывез и спрятал какие-то деньги. Брат в прошлом году заезжал к нему в гости, а потом поехал на пару дней на Большую землю – посмотреть страну, с обещанием вернуться и обсудить его переезд в Южную Америку и возможную работу. Брат планировал избавиться от значка, но не вернулся. Его просто убили, как сказала полиция, за кошелёк в каком-то поезде на Большой земле и поскольку он русский со значком, никто не стал этого расследовать.

Тогда ему только передали какие-то старые вещи убитого, которые он не узнал и просто выкинул.

Иногда он подумывал вернуться и поговорить с матерью и попросить негра о помощи, но связи с ними он не поддерживал, да и не было смысла – только позориться.

Кто он, уже не юный, да чего уж почти не молодой, простой нищеброд, ничего не добившийся в жизни, самый опущенный, загнанный под шконку новым миром.

— Ладно, чего уж, постоянно в голове крутятся одни и те же мысли, ничего нового. – Опять заметил он с досадой.

Он не мог отделаться от этих мыслей. Даже когда купил себе плеер, чтобы учить языки или слушать книжки.

Всегда включая плеер, первое время слушал, но уже через несколько минут мысли опять уходили в эту паршивую мысленную воронку и перемалывали одно и тоже. Он боролся с собой, пытался сосредотачиваться, но у него не выходило. В конце концов, он забросил плеер, а потом продал его, когда от голода сводило брюхо.

Он подошел к повороту, за которым была проходная на фабрику, ещё загодя он посмотрел по сторонам, чтобы не наткнуться на кого из сослуживцев и начал потягивать апельсиновый сок. Сейчас он приложился и сделал четыре хороших глотка, выкинул бутылку в урну и двинул на проходную.

Единственное, где могли заметить перегар — проходная и раздевалка, где они одевали каждый раз чистый комбинезон, перчатки, респиратор. Но никто ничего не заметил. Там никто за этим не следил.

Когда он только приехал на этот остров, он работал на прибрежном нефтяном терминале. Проверки на алкоголь и табак там были жестокие и ежедневные. Там бы его уволили сразу, уже при входе и никакой апельсиновый сок не помог бы. Он вспомнил, как он работал оператором наливной установки. Отличная там была зарплата, впрочем, и приехал он сюда только потому, что выпала такая отличная возможность устроиться на этот терминал. Он и каморушку купил на деньги, которые заработал на терминале. Хоть и пришлось для этого попотеть, помыкаться не только по углам, а и по заброшенным чердакам и погребам. Господи, чего только с ним не было в те времена.

С той работы его уволили в 2022 году, когда началась война. Его посчитали ненадёжным элементом и уволили сразу, на следующий же день, правда, выплатили неплохие деньги.

Пройдя проходную и привычно ни с кем, не здороваясь он пошел в раздевалку. Народу было мало — из пяти его коллег было только двое. Неприятный запах сигарет и вчерашнего алкоголя ударил в нос и ему стало плохо. Он сдержался, задышал мелкими очередями и зашевелившийся было желудок успокоился.

Коллеги как-то необычно посмотрели на него, но вдруг подошли и пожали руки, чего раньше никогда не делали и продолжили одевать свои комбинезоны. Он посмотрел на часы, у него ещё было минут пять, он успел и это главное. Он снял свои штаны и рубаху, одел рабочие треники и футболку, и быстро натянул комбинезон.

Одевая очки и респиратор, он увидел ещё двоих опаздывающих. Они шли не спеша, один держался за правый бок, а второй кривил лицо так, как кривят, выпив крепкого алкоголя без закуски, ну да, и прятал флягу в карман, заметил он.

Они тоже подошли к нему и первый, что держался за бок тоже пожал руку. А только что опохмелившийся, немолодой Китаец, похлопал его по плечу и поздоровался, назвав весёлым человеком. Китаец тоже пожал ему руку, но только левую и сказал по-буратински.

— хорошая у вас традиция руки жамкать!

Он вспомнил, как на вчерашней пьянке рассказывал коллегам о своих  традициях. Вспомнил и испугался, он подумал, как бы не сделал или не ляпнул, чего лишнего.

В отличие от других коллег Китаец был единственным с кем он поддерживал хоть какие-то приятельские отношения. Китайца так и звали Китаец. Вернее, звали его как-то по-другому, но или он специально каверкал своё имя, или и правда звучало оно как-то уж слишком сложно, что кто-то из коллег так и прозвал его Китаец — с того и пошло. Китаец не только не обижался, но со временем уже и сам так представлялся. Надо заметить, что Китаец вообще никогда и ни на что не обижался.

Китаец был тоже мигрант, причем из Москвы, в которой он прожил несколько лет. Когда там начался хаос, и бойцы атамана Ладного занимались сведением старых блатных счётов, грабежом и убийствами ему пришлось бежать. Но бежать в Китай, в котором «воцарилась тотальная цифровая диктатура» он не захотел, поскольку когда-то, по его словам, «немного нарушил китайские законы».

Каким-то образом Китаец добрался до Владивостока и, буквально за несколько дней до того, как Китай ввел туда свои войска, с родственниками умудрился перебраться в Южную Корею, где его оформили как беженца от китайского режима и где он какое-то время работал рыбаком, а потом уже перебрался сюда.

Этой его истории никто из коллег не знал. Они пару раз говорили с Китайцем по-русски, но только наедине и по большому секрету — Китаец скрывал, что знает русский язык и жил в Москве. Он не знал, почему вдруг Китаец так разоткровенничался. Может, увидел в нем своего, всё-таки жил долго в Москве, а может это была очередная «китайская лапша на уши».

Китаец вообще слыл жутким вруном и шутником и его странного юмора никто не мог толком понять, во всяком случае, когда он был трезв. Поэтому всему, что он говорил особо не верили и всегда старались проверить этот не надёжный источник информации. Несмотря на эти странности все его любили, потому, что он был, во-первых, совершенно безобиден, а во-вторых на праздниках или пьянках он шутил, разыгрывал и даже делал сценки так, что все только и держались за животы. Из-за этого его даже стали звать на разные торжества и попойки, и даже предлагали за это деньги.

Китаец для всех был беженцем и пострадавшим от Китайского режима. В Китае, которому, вместе с остатками Северной Кореи была объявлена всеобщая мировая блокада и санкции ООН, по слухам, творились страшные вещи. В новостях постоянно сообщалось о массовых кастрациях и расстрелах, сожжениях детей, казнях затравлением собаками и прочее, прочее, прочее…

Китаец жил один и регулярно выпивал, он говорил, что пить ему приходится потому, что алкоголь напоминает ему его жену – алкоголь мол постоянно морочит голову и путает, прямо как его «изумрудная плюшечка», поэтому выпив он чувствует себя в своей тарелке. Врал Китаец, шутил или говорил правду понять было невозможно. Во всяком случае, Китаец хоть и пил, но, говорят, уже много лет не спивался окончательно, он был вроде как постоянно под градусом, но с другой стороны имел совершенно здоровый вид, отличное гибкое и крепкое не по годам тело.

Он одел перчатки и пошёл в зал разделки, где и было его рабочее место, у конвейера. Он удивился, но в зале ему показалось довольно хорошо – там всегда работали кондиционеры. Приятный контраст, после жары и пропахшей перегаром и куревом душной раздевалки. Холодно, чисто и никаких посторонних запахов, впрочем, без респиратора он не заходил сюда ни разу.

На его рабочем месте ещё стоял сотрудник, который работал в ночную смену. В ночную платили больше и работали только местные. Они оба посмотрели на часы на стене и тут замигала красная лампочка, сигнализирующая о том, что уже можно меняться сменами. Уходящий сотрудник, молча, вытащил свою карточку из терминала и пошёл на выход, а он вставил свою и начал работать.

Он взял первую рыбу, положил на столик, внешней, заточенной стороной щипца подпорол брюхо в районе печени, вытащил печень и откинул её в сборник – печень поползла вниз по скользкой окровавленной поверхности, потом взял шприц, подвешенный над его столом прямо на трубке и выкачал внутренности рыбы, через тоже отверстие в брюхе. Внутренности всосались и ушли по трубке за 2 секунды. Он переложил рыбу на второй конвейер и принялся за следующую. Работу он сделал привычно, быстро и без особого отвращения.

Гораздо противнее был шум в голове и непонятно откуда появившаяся дикая жажда, но в прочем понятно откуда – похмелье, жара и сладкий сок. Теперь он уже не имел права отходить от своего рабочего места, и он взял очередную рыбину.

Раньше, в какой бы стране он ни жил он никогда не водил дружбы с местными. Языка он почти не знал, разговаривал на полу-английском и полу-местном языке, он называл это «говорить по-буратински».

К сожалению, в этой стране местных очень задевало незнание их языка, у них был прямо комплекс неполноценности из-за языка, и он лишний раз старался не провоцировать этот комплекс. Он научился много улыбаться, кланяться и максимально понятно изъясняться, самыми распространёнными словами и жестами, впрочем, и по-буратински, а ещё извиняться.

Он знал, как извиняться при вопросе, как извиняться при ответе, незнакомому, перед мужчиной или женщиной, как извиняться, обращаясь к девушке и старушке. Конечно, для жизни в стране не плохо бы и выучить язык, но эти иероглифы ему казались непостижимо сложными, да и за последние десять с лишним лет до переезда сюда он менял место жительства три раза и не был уверен, что останется тут на долго.

Он словно искал все эти годы место, где его примут, будут рады и перестанут обижать. Хотя сейчас, после развала огромной страны, нескольких войн, о которых даже невозможно было себе представить ранее, ситуация с беженцами и переселенцами стала такой трагичной и сложной во всём мире, что о переезде можно было забыть.

Каждый раз, когда он думал, что конечно надо бы подучить язык, он это откладывал. Он был стеснительным и закрытым человеком, и не мог завести местных знакомых, а значит и не имел возможности общаться на языке с носителями.

Ещё живя в России в начальных классах школы его сделали изгоем. Над ним издевались то из-за насморка, то из-за слюней, скапливающихся в уголках губ, то из-за грязных ногтей. Его постоянно обижали, отнимали портфель и устраивали портфельный волейбол, нередко били.

Они были как его отец, они придирались к его внешности, грязной одежде или нестриженным ногтям, как будто это так важно. «Идиоты все похожи друг на друга», — говорила его мать. Отец же его не понимал, отец постоянно требовал, чтобы он шел в спортивную секцию, таскал его на спортивные площадки и заставлял подтягиваться и только одна мать пыталась ему помочь по-настоящему – она ходила к учительнице и жаловалась, а один раз даже написала заявление в полицию.

Постепенно ему удалось изжить в себе некоторые привычки, которые так раздражали этих идиотов, но испорченные отношения с одноклассниками, уже не удавалось наладить, теперь над ним издевались просто так. Он начал прогуливать уроки, сильно отставать, испортились отношения и с учителями. Он просил мать перевести его в другую школу, но она давно хотела уехать заграницу. Она сказала, что там совершенно другие отношения и никто его не будет обижать. Он поверил, по её просьбе, он не сказал отцу, что они переезжают, когда они, в отпуск матери, просто уехали из страны.

После переезда куда-то в Европу он попал в школу, в которой больше половины класса были негры, арабы и немного местных. Негры и арабы держались особняком, они не трогали друг друга, а местных только втихаря оскорбляли. Местные тоже с ним не общались, они высокомерно смотрели и на него, и на оскорблявших их негров и друг на друга. Но всё-таки кто-то из местных сказал неграм, что он беженец. И негры сразу начали бить его, просто так, без объяснения причин. Вернее, не бить, они чаще как-то трепали его, не нанося ударов, которые могут оставить следы, таскали его за шкирку, душили, пинали. И конечно все карманные деньги, и любую еду отбирали сразу же утром. Его просто, даже не спрашивая, брали за шиворот и выворачивали карманы. Даже когда он сам пытался отдать то, что у него было с собой, его брали за шкирку, обшаривали карманы и вытряхивали рюкзак.

Когда однажды мать пошла в школу директор заявил ей, что обвинение в издевательствах и грабеже требуют доказательств. А вот что не требует доказательств, так это массовые жалобы чернокожих на то, что её белый сын оскорбляет меньшинства своим видом и поведением. Тут, мол, достаточно свидетельских показаний и он настоятельно порекомендовал не раздувать межнациональную тему и не писать каких-либо заявлений в полицию.

Тогда он просто перестал ходить в школу. И поскольку мать постоянно пропадала на каких-то работах, он слонялся по окружающему району и запомнил в этой европейской стране следующие достопримечательности: исписанные стены, колючую проволоку над каменными заборами, помойки с переваливающимся через край мусором, загаженные автобусы. И ещё, такой аттракцион: когда видишь на улице негров или арабов, лучше стараться сразу убежать, желательно незамеченным. Как называлась страна и город, в котором он прожил почти два года, он уже не помнил.

За этими и подобными мыслями, и воспоминаниями настало время обеда. У него на столе, рядом с терминалом загорелась лампочка. Время обеда было жестко регламентировано, пока мигает лампочка можно вытащить свою карту и уйти на обед, если пропустить это время, то на обед уйти больше не получится.  Скорость движения конвейера с рыбой зависела от вставленных карточек и после того, как он вытащил свою, скорость немного снизилась. Делалось это для того чтобы вся рыба, поступающая на конвейер, обрабатывалась. По правилам, если хоть одна рыбина доходила до конца конвейера и переваливалась в специальную ёмкость всю смену штрафовали.

Одномоментно обедать могли два человека, причем разница по времени составляла тридцать минут. Он шёл на обед первым, через полчаса пойдёт Китаец, ещё через полчаса он должен будет вернуться за работу, а третий, из их смены потопать на обед.

Он вышел и, снимая заляпанные слизью, чешуёй, и коричневой кровью перчатки пошёл в раздевалку. Кинув одноразовые перчатки в специальный бак. Очки, респиратор и комбинезон, сложил в пакет и убрал обратно в первый ящик (после обеда он оденет всё чистое из второго ящичка). Прямо в своих трениках и носках он подошёл к кулеру и с трудом разжав засохший от жажды рот, выпил одним махом стакана три, если не пять холодной воды.

Потом из третьего ящичка достал брюки, рубашку и ботинки, натянул это всё и пошел в сторону столовки. Есть он не мог, но думал взять что-то с собой на вынос, чтобы поесть вечером. Он помнил про рюмку, которую решил выпить и закусить. Да, ну что же, подумал он — один раз живем, что будет дальше непонятно, поэтому потрачусь уж на рюмку.

Он пошёл в столовку, туда надо было топать по территории, хоть она и была рядом. Подойдя к столовке, он прильнул к окну и посмотрел внутрь. На месте еды на вынос, были привычные коробки с комбо в которых был рис или лапша и кусок курицы или мяса с каким-то острым салатом, рядом стояли бутылочки с соком и какие-то белоснежные пирожки. «Вот те раз», — подумал он, «какие-то пирожки», больше похожие на большие пельмени или манты. Отродясь он тут не видел пирожков. Цену на них видно не было. Впрочем, народу внутри было на редкость мало, он глубоко вздохнул и, задержав дыхание, шагнул внутрь.

Он взял комбо, бутылочку сока, он вдруг решил выпить сока, на всякий случай, от запаха, и даже три недорогих и мелких пирожка. Взял бесплатный бумажный пакет, чтобы всё это убрать, набрал бесплатного сахару, он зачем-то всегда набирал много пакетиков сахара с которым потом не знал что делать, и пошёл платить.

Оплатив всё он вышел и двинул на свои любимые лавки. Комбо он решил оставить на вечер, в раздевалке был холодильник для сотрудников, куда он всё это сложит, а вот пирожок и сок решил попробовать съесть прямо сейчас. Лавки были не заняты, что радовало. Он не любил, когда там были люди — предпочитал одиночество. Четыре лавки стояли квадратом, вокруг клумбы с какими-то карликовыми хвойными растениями, а вокруг росли старые и высокие кусты акации. Эта акация напоминала ему московский двор, в котором из стручков делали свистульки, но он не помнил как их делать.

Обычно климат тут с ветерком, но сейчас ветра совсем не было и ясное солнце всё сильнее и сильнее разогревало пространство и воздух. Цикады ещё не трещали, но скоро уже должны начать, он уже видел нескольких молоденьких. Он уселся в тень и решил попробовать пирожка, достал и откусил. Состава он прочитать не успел, да и не особо разбирался в их закорючках.

Кусанул он лихо — сразу полпирожка и… жестоко пожалел! Горло его свело так, что он начал задыхаться, в желудке вдруг образовался какой-то ком, который надуваясь как воздушный шар начал подниматься всё выше и выше! Пирожок был с какой-то рыбной начинкой. Он выплюнул его прямо на хвойные кусты перед собой, и начал полоскать рот соком и плеваться. Он сидел с потемневшими глазами несколько минут коротко и быстро дыша носом, пока этот воздушный шар в его желудке не превратился в шарик, не сдулся и не опустился обратно. От напряжения из глаз выступили слёзы.

 — Что, фиговенько тебе? — спросил негромко, знакомый голос сзади по-русски.

— Фиговенько не то слово, — ответил он, плюясь и отдышиваясь, и добавил, — не могу есть рыбу уже вторую неделю, а они даже в пирожки запихнули эту дрянь, обезьяны узко… остановился он в ужасе и, не веря, что вообще это произнёс вслух, обернулся.

Такое оскорбление коренных могло стоить ему очень больших проблем. Увидев Китайца он не очень-то и успокоился.

Он встал с лавки, набрав в рот ещё сока. Выглянул за акации.

— Не бойся, нет тут никого, — сказал вдруг серьёзно и без малейшей улыбки Китаец и добавил, — а вот вчера в кабаке был один дед и ты назвал его «старым пеньком» по-русски, когда вы столкнулись у входа в туалет. Никто не понял, что это значит, но дед видимо запомнил. Я слышал, как он просил потом своего спутника записать «эти иностранные» слова и найти перевод.

— И что? – спросил он плоская ещё раз рот соком.

— А то, — ответил Китаец как-то совсем уж без акцента по-русски, — этот дед не просто дед. Я видел у него протез на пальце и характерные татуировки…

— Китаец, ты намекаешь, что я ляпнул это главарю какой-то шайки местных бандитов? Откуда в этом дешёвом кабаке, на этом острове, расположенном, прости, в заднице мира, мог взяться главарь бандитов?

— Судя по татуировкам, ты ляпнул это не местному бандиту, ты ляпнул это Вакагашире одного из кланов Якудзы и, скорее всего, ты серьёзно вляпался, — опять использовал совсем уж русские слова без малейшего акцента Китаец.

— Блин, да откуда на этом острове вакаге… что ты там сказал, про Якудзу? Их в Японии-то небось уже нет. Ты опять всё со своими шуточками, Китаец? Да хорош, мне и так плохо, я после вчерашнего просто подыхаю, блин, не пил уже несколько лет и мне с непривычки, как ты сказал фиговенько.

— В Японии может и нет, а может и есть, но если тут один из них, и ты его оскорбил, то тебе не жить, эти ребята не прощают оскорблений. Даже если он обедневший и в бегах, он не оставит тебя в покое, в его понятиях норма — просто убить тебя вспоров живот и всё, он легко мог убить всех нас разом и на месте. Он не будет сам этого делать, а пошлет младшего брата или братьев, просто шестёрок… Странно, что он не сделал это сразу, видимо в тот момент он не знал, значения твоих слов, а может он прячется. Я могу только предупредить тебя, а ты уже сам думай. Жди, если сутки-другие ничего не будет, значит, пронесло, а если что, я предупредил. Если тебя не убьют сразу, то к тебе придут. Не груби и ни о чем не проси посыльного, ничего не объясняй, впусти в дом, прими приглашение, потом тебе могут дать шанс извиниться. Хотя палец резать тебе по статусу не положено.

Не унижайся перед ним, тогда у тебя точно нет шансов. Ты или достойно выйдешь из этого или умрёшь. Если умирать, то постарайся и умирать достойно, потому, что он может пощадить тебя в самый последний момент.

— Ладно, Китаец, я понял, хорошо, – ответил он и допил остатки сока, — мне пора на смену. Пойду я, мне кажется ты опять со своими шуточками. Этот старый хрыч с бородавками, помню я его. Какой он главарь. Слушай Китаец, хочешь пирожки? Я купил три, а они с рыбой, а я её не ем, во всяком случае, пока.

— Смотри, как знаешь, — сказал Китаец, и добавил – только мой тебе совет, не рискуй с ещё большими оскорблениями, может ещё пронесёт. На большой земле у Якудзы сейчас действительно большие проблемы. Государство или какой-то один клан берёт под жесткий тотальный цифровой контроль всю страну, экономику, бизнес. Там выявляют и физически уничтожают не только главарей, но и рядовых членов, шестёрок, простых бухгалтеров и менеджеров, там сейчас просто бойня. Если будет вызов или приглашение, запомни я могу выступить твоим другом.

Потом Китаец немного помолчал и уже растянувшись в улыбке, пропел по-буратински, как обычно: «давай свои пирожки, я ем всёооо», — ещё и глупо выпучил глаза улыбаясь, глядя на пирожки.

Он отдал пирожки и пошёл на работу. Убрал пакет с комбо в холодильник, быстро и привычно переоделся в новый комбинезон и пошёл на смену.

— Какая «Большая земля», какая к чертям «мафия, государство, под контроль…» «вспороть живот, палец» наплёл опять с три короба, шутник хренов, — успокаивал он себя. Смущало только, что говорил это Китаец неестественно хорошо по-русски и как никогда серьёзно. И в душе зародилось зернышко страха и нервозности, и эти жуткие слова начали пускать корешки в душу.

Не хватало мне ещё вляпаться в историю с бандитами. Только вроде удалось хоть немного наладить жизнь, рыбу эту идиотскую чистить, так вот это теперь.

— Ладно, ладно, нет, всё это ерунда, — думал он, беря очередную рыбину и привычно подрезая ей брюхо в районе печени. Но как только он поддел брюхо и собрался вставлять щипцы за очередной печёнкой, из раны вывалилась здоровенная, размером с его указательный палец, темно-коричневая живая гадина, типа слизняка. Он упала с рыбы на металлический стол со стуком и стала изгибаться то в одну, то в другую сторону.

У него потемнело в глазах от неожиданности и испуга! Он частенько видел червивую печень, но такой гадины, да к тому же живой! он не видел ещё ни разу! Он начал задыхаться, от тошноты, выронил щипцы и попятился назад. Зацепившись ногой за шланг, по которому подавалась вода для мытья цеха, полетел назад и, не умея сгруппироваться упал и больно ударился о стену головой.

— Вот и капец, — подумал он, пытаясь встать, но видимо сильно ударился головой, она кружилась. Он представил себе, как у него берут анализы на наркотики и алкоголь и… прощай работа. Вдруг кто-то помог ему подняться и подвел к конвейеру, это был Китаец, который вроде должен был остаться ещё на обеде. Китаец нажал на кнопку остановки конвейера, какую нажимают в случае непредвиденных проблем. Конвейер встал, раздались голоса.

Темно-коричневая гадина продолжала дёргаться то влево, то вправо методично и равномерно. Она не умела ни бегать, ни ползать, ни плавать, похоже было, что это какая-то личинка, которая живет только в рыбине и вне рыбы совершенно беспомощна. Было непонятно, где там голова, где хвост, словно куколка из которой вылупляется демоническая бабочка, каких он видел на картинах Брейгеля или Босха.

— Да как вообще она может дергаться? Выловленная рыба попадает в трюм, где замораживается, почти до минус тридцати! – вспомнил он вводный курс для сотрудников.

Через минуту вошёл инженер, натягивая одноразовые перчатки. Инженер был в белом халате поверх серого костюма, обыкновенных очках и медицинской маске. Он подошёл к столу так спокойно, словно это было самое обычное явление. Он увидел шевелящуюся гадину, ничего не сказав, огляделся, поднял с пола упавшие щипцы для рыбьей печени и положил гадину в пакет, в котором она продолжала всё также монотонно изгибаться. В другой, более крупный пакет он положил тушку рыбы. Перед тем, как унести всё с собой, он сказал быстро и понятно на четком английском языке, что ничего страшного не произошло, позже руководство объяснит, что это было. Напомнил о том, что любое разглашение увиденного на рабочем месте категорически запрещено и добавил, что всё произошедшее записано на видео и, если на острове поползут слухи о всяких личинках на нашей фабрике, компания не будет разбираться, кто конкретно болтал, а попросту уволит всю бригаду.

Все заняли свои места и конвейер опять был запущен.

У него тряслись колени и дрожали руки, кружилась голова, и он не знал от чего это. От испуга из-за этой личинки? От новостей о японской мафии, неизвестно откуда взявшейся в их глуши, от похмелья?

За последние недели жизнь его словно бы успокоилась, появилась определённость, какой-никакой заработок и, хотя бы еда. И сейчас все эти страхи и проблемы как-то свалились сразу, — обрушились как каменная крыша на Самсона, как пепел на Помпеи — всё нутро, засыпав тяжелым и электрическим страхом от которого, не переставая, тряслись все конечности.

Он дорабатывал смену без мыслей. Надрезал очередное брюхо рыбы, отойдя на полшага и каждый раз ожидая, что из черной дыры вылезет какая-нибудь жуткая злобная тварь. Он старался не брать рыбину как раньше, боясь, что какой-нибудь шипастый гад, прячущийся внутри рыбы, проткнёт ему руку. Он брал рыбу за голову и за хвост. Один раз рыба выскользнула из рук так, как выскальзывает живая рыба из рук рыбака. Она отскочила от стола и чуть не застряла в бункере, куда сбрасывается печень, но он умудрился вытащить её и сделать всё, как положено.

Вздохнув с облегчением, что рыба не провалилась в печёночный бункер, за это предполагался огромный штраф всей бригаде, он вздохнул и решил взять себя в руки. Он боялся, что сейчас камера, установленная над каждым рабочим местом, снимает его и за ним следят с особенным вниманием.

Он забыл про похмелье — он выживал! Он должен был сосредоточиться и доработать! «До зарплаты, до зарплаты», — повторял он шёпотом. Он старался всё делать спокойно, без суеты и с расстановкой. Вот он сделал пять рыб, шесть рыб, десять рыб —  никаких гадов или личинок больше не было. Он вдруг поймал себя на мысли, что машинально считает рыб и удивился, зачем он это делает.

На 17-й рыбе в печени появились обыкновенные мертвые черви, которые улетели вместе с печенью в бункер. Как говорили во вводном курсе, при мойке черви отфильтровывались, поэтому не было необходимости их отделять специально.

— Отфильтруют, отфильтруют, отфильтруют, — Словно мантру повторял он про себя, дрожащими руками стряхивая всё в бункер и откачивая шприцем внутренности.

Он не заметил, как закончилась смена и вздрогнул, когда лампочка замигала и сзади оказался его сменщик. Он, молча, вытащил свою карточку и с большим облегчением пошел на выход, снимая очки.

Только сейчас, подняв глаза и сняв очки раньше времени, он заметил, какой был светлый цех, в котором он работает. Он обратил внимание на плитку, которой была облицована стена, она была маленькая и квадратная как на станции метро Каширская, где, после развода жил его отец. Он обратил внимание на то, что вокруг дверного косяка, цвета слоновой кости, проложены новые и чистые черные и красные провода, уходящие в плинтус. Он обратил внимание, как чисто отмыт цех и ни одной пылинки по углам невозможно найти, как ни старайся.

Он вышел в раздевалку и раздеваясь вдруг почувствовал, как трясутся его ноги, снимая респиратор заметил, как дрожит челюсть.

Он чувствовал себя также как тогда, один единственный раз, когда он подрался с каким-то негритёнком в той европейской школе. Негр была маленький, он что-то говорил и дергал его за воротник. И он подумал, что сможет победить негра, он ткнул его нелепо в плечо, сразу двумя руками машинально подавая корпус назад. Тогда его вознаградили дружным хохотом сверстники и оттрепали как обычно.

В раздевалке, никто из его коллег не разговаривал о прошедшем инциденте, словно это была обыденность. Он захотел поскорее уйти от всех и остаться один. Но он всё делал суетливо и не так, как надо — не сняв до конца комбинезон, начал одевать рубаху, чуть не перепутал ящички для грязного комбинезона с ящиком для своей одежды.

Он боялся, что на него все смотрят, но никто из его коллег не обращал на него внимания. Коллеги оживлённо обсуждали, видимо куда пойти выпить – похмелиться после вчерашнего, да и отметить приближающиеся выходные.

— Какая живучая и распространённая традиция, — Подумал он об этих их рассуждениях.

От предложения составить компанию он отказался, сказав, что с непривычки ему после вчерашнего ничего не полезет и все ушли без него, не пожав ему руки. Впрочем, он уже вспомнил, как учил их жать руки при встрече и не говорил, что такая же традиция есть и во время прощания.

Оказавшись в одиночестве, он почувствовал сильное облегчение. Забрал свою вечернюю еду из холодильника и было собрался уходить, но тут вбежал Китаец. Китаец пошутил, что-то про то, что забыл что-то в том рыбьем брюхе, показывая на ящичек и протянул ему свою фляжку, сказав: «возьми себя в руки ловец личинок, тебе это надо».

Пока Китаец открывал свой ящичек и что-то оттуда доставал. Он отхлебнул и вдруг почувствовал, что это какой-то классный или коньяк, или вискарь. Он уже не помнил точно этого вкуса и даже не понял, понравилось ему или нет, но то, что вещь действительно качественная он понял сразу. И очевидно очень дорогая! Она обожгла его рот и горло, и ещё долго он чувствовал приятное послевкусие.

Китаец закрыл ящичек, забрал флягу, хлопнул его по плечу и убежал за остальными.

По пути он вспомнил про рыбу, которую обещал Серёге и зашел в цех, где рыба упаковывалась в ящики и замораживалась. Там, в специальном окошке ему выдали рыбину, уже завернутую в бумагу и целлофановый пакет.

Тащить рыбину ему было неприятно, из-за пережитого испуга он боялся слишком близко подносить пакет и брезгливо нес его на некотором отдалении от своих ног. Он решил поскорее избавиться от рыбы и поэтому сразу понёс её Серёге.

У Серёги сидел Николай и они позвали его к себе, показывая полупустую бутылку водки. Но он отказался, он хотел побыть в одиночестве. Поэтому отдал рыбу и несмотря на то, что мог сэкономить на выпивке оставшись в их компании, ушёл гулять. Домой он заходить не стал, вещей он с собой не носил, да и вещей у него не было, кроме пакетика с легким комбо. Значки, ключ, кошелёк, в котором были остатки его зарплаты. Он не имел даже запаса денег, которые надо было бы куда-то спрятать.

Банки среди мигрантов популярностью не пользовались. Счета в банке помеченным русским мигрантам хоть и разрешались, но с них в любой момент могли списать часть средств, по запросу украины. Он слышал, что в других странах бумажные деньги были уже запрещены и люди получали вместо зарплаты простую циферку по СМС, да кроме того их ещё и лимитировали по количеству покупаемых товаров. Получалось, что даже при желании ты не мог потратить все свои деньги полностью, в банке в любом случае оставалась часть, и она накапливалась, поскольку ни снять её было нельзя, ни потратить.

— Слава Богу, на нашем, забытом Богом острове пока такие меры не вводились, — пробормотал он, спускаясь по ступенькам Серёгиного дома.

Серёга жил в другом конце городка, но городок был также мелок, как и их квартирки, пройти его вдоль можно было за каких-нибудь полчаса — час прогулочным шагом.

Сначала он пошел привычной дрогой на север, в сторону нефтяного терминала. За островом раньше располагались три нефтяные платформы, которые уже давным-давно качали нефть, увидеть их можно было только если пройти через лес до другого берега острова, но проход на ту, северную часть острова был закрыт и огорожен. Нефть, которая по подземным тоннелям, поступала в емкости для хранения, устроенные там же под землёй, после минимальной переработки прямо на территории терминала, закачивались в танкеры. Коллеги говорили, что почти всё это хозяйство было построено ещё во время второй мировой войны, потому, что на острове было какое-то стратегическое производство. Также под землёй была электростанция, которая не только снабжала нефтяное хозяйство и, терминал, но и весь городок, и вообще весь остров электричеством. После войны были только построены вышки и терминал, говорили о том, что ещё модернизировали электростанцию. Поскольку электростанция снабжала остров с избытком, на нем практически не было модных ветряков или солнечных батарей. Только некоторые особо ответственные в плане экологии островитяне (как правило, молодые и не бедные), ставили подобные установки на своих участках и крышах.

От ярко освещённого терминала до погрузочно-разгрузочной нефтеналивной установки шёл плавучий трубопровод, который больше был похож на белую ярко освещённую ленту. Танкеры подходили к нефтеналивной установке, которая располагалась в море, за несколько километров от терминала.

Нефть закачивалась в танкер автоматически, его предыдущей работой был визуальный контроль за процессом и показателями. За время работы ему даже удалось предотвратить пару аварийных ситуаций.

После 2022 года объект перевели в разряд стратегических и не только уволили всех, «ненадёжных» сотрудников, но также и многих местных.

Первое время местные были очень недовольны, они теряли работу и доход, но компания пошла на встречу и в качестве компенсации снизила тарифы на электроэнергию для островитян, после чего конфликт постепенно сошёл на нет.

Теперь практически весь персонал проживал в городке, построенном из контейнерных зданий, на территории терминала и практически не общался с местными. Они, конечно имели возможность выходить в городок, но правила в компании были жёсткие, а оплата весьма высокая, чтобы желания болтать не появлялось. Как правило, это были приезжие люди, которые держались особняком. Они если и выходили, то выходили только группой.

Он подошёл на возвышенность, с которой была видна погрузочно-разгрузочная нефтеналивная установка и дорожка нефтепровода, которая раньше ярко светилась ещё до заката. Как ни странно, но дорожки он не увидел, только вдалеке мигали лампы, и был виден силуэт пришвартованного танкера. Впрочем, он не удивился, когда в прошлом году его вызвали в департамент миграции на большую, землю, он проходил на теплоходике то место, где раньше были вышки, вышек в море он не увидел. Но всё это было ему уже не интересно, он развернулся и пошёл к городу, вдруг испугавшись, что он, русский мигрант со значком пялится теперь уже на стратегический объект.

Он быстро дошёл до городка и пошёл через его празднично и тускло освещённые, но пустынные улицы.  Городок был весьма унылый, видимо, как все мелкие городки, расположенные на отшибе любой страны, да ещё и на острове. Молодёжь с острова стремилась уезжать, поскольку ни высших учебных заведений, ни перспектив тут не было. Тут либо доживали свой век старики, либо возвращались порядочно заработавшие и желающие покоя состоятельные люди, как правило, из коренных. Сейчас стало больше вернувшихся. Люди уезжали из больших загаженных мигрантами городов, с их лагерями и межнациональными разборками, в поисках покоя.

Население было тихое и законопослушное, но он поражался их способности к самоорганизации. Каждый раз, когда на Большой земле придумывали какие-то законы или нововведения, хоть немного ущемляющие права местных, они, часто пожилые люди, моментально начинали бузить! Начинались митинги, делегации на Большую землю, перекрытие порта. Власти горда сразу вставали на сторону горожан просто потому, что банально боялись. В прошлый раз такая буза началась, когда власти захотели устроить на острове большой лагерь для русских мигрантов. Люди уже знали, что «русские» – это не только тихие белые русские и они не захотели селить у себя муравейник из совершенно разнородных азиатов, армян, цыган, которые сразу же, как муравьи, шершни и осы начинали междоусобные разборки, заражая ненавистью, равно как и мусором само пространство вокруг себя.

Буза распространились не только на остров, многочисленные родственники, дети на большой земле также начали принимать участие в пикетах. Граждане других регионов, которые сами терпели этот мигрантский наплыв также начали выходить с пикетами за выселение из их регионов мигрантов.

Дошло до того, что с большой земли хотели прислать на остров войска, но в последний момент передумали и от решения лагеря отказались. И тогда начали тихо отправлять мигрантов небольшими партиями.

Специального лагеря для мигрантов на острове не было, для этого приспособили здание и территорию старых военных казарм, только Бог знает каким государством и когда построенных, впрочем, он и не интересовался. Казармы располагались в верхней части города. Их обнесли забором с колючкой, поставили там дополнительные блок-контейнеры и стали заселять туда мигрантов.

Он как-то особо не глядел по сторонам, прошел почти через весь город и совершенно забыл купить себе рюмку, о которой так мечтал. Он не пошел мимо лагеря, те люди у забора опять начнут клянчить у него сигаретку или еду, а у него и не было, и не было желания с ними делиться. Но и свой любимый магазинчик он прошел в задумчивости по соседней улице, а возвращаться не хотелось.

Его не удивляло это всё. Тот факт, что миллионы граждан некогда большой страны, которые сами некогда выступали против мигрантов так быстро в них же и превратились. Нет, — не удивляло, по большому счёту, он всю жизнь был таким мигрантом. Он всю жизнь убегал от помешанного на спорте, отжиманиях и писанине отца, от плохих, обижающих его одноклассников, от придирающихся к нему учителей, от вредных и жадных боссов, от злых соседей. Вот уже полжизни он искал где ему наконец обрадуются, но он так и не нашел такого места.

Он подходил к южному окончанию городка и теперь ему оставалось только спуститься к морю, он завернул в магазинчик. Этот магазинчик несколько отличался от того, в котором он был утром. И ему было жаль, что он не зашёл в тот, но возвращаться было лень, хоть и заняло бы это минут 15 быстрым шагом. В этом магазинчике всё было проще и всего было меньше. Не было никаких украшений, впрочем, не было и такого изобилия цветных коробочек. Зато было раза в два больше алкоголя, сигарет, а также разливное местное пиво.

Он подошёл и постучал, продавец сразу открыл и с бодрым видом пригласил войти. Он знал, что продавец знает английский и что не в правилах продавцов обижаться на незнание их языка. Кроме того, это был магазин самый близкий к лагерю, и продавец привык иметь дело с мигрантами. Он сразу повел к витрине с сигаретами и алкоголем.

В этом магазине все витрины были за стеклом и были закрыты на ключик. Среди тех мигрантов, которые приехали уже, хоть и малыми партиями, были и жулики, и те, кто первое время ещё позволял себе, ели можно так сказать, хулиганить. Но в остальном мигранты вели себя тихо. Один раз какой-то армянин позволил себе обидеть и толкнуть или как-то нагрубить (версии разные) местную старуху. Поле этого на следующий день он познал всю силу местного «старушечьего гнева». К лагерю стянулся почти весь остров никто не пошёл ни на работу, ни по делам — толпа требовала выдать незадачливого армянина. Вся местная полиция и немногочисленные военные с трудом отстояли несчастного «ару», которого клятвенно обещали депортировать сотрудники префектуры и полиции. Бедного мускулистого и жутко напуганного, под конвоем, вывозили с острова.

Потом с этой истории начинали знакомить всех приезжающих и старшие мигранты, которые успели привыкнуть к порядку и тишине, сами следили за порядком жестокими средствами, они даже сами убирали мусор. Потому, что любой местный, проходя по улице мимо лагеря и видя мусор, сразу же поднимал его и кидал прямо через забор на территорию мигрантов. И мигранты поднимали и несли в мусорку.

В магазине он вспомнил, что уже забыл, сколько у него осталось денег.  А хотел прикинуть, чтобы осталось хоть немного до следующей зарплаты, до которой как-то надо было прожить ещё почти три недели. Но он забыл, и ему пришлось открывать кошелёк и считать свои гроши в присутствии услужливо улыбающегося продавца.

В итоге, по совету продавца он купил какую-то корейскую рисовую водку, которую продавец продал ему по совершенно бросовой цене. Продавец сказал, что эту водку заказал один приезжий клиент, он отлил её в его кувшинчик, но клиент так и не пришел и он согласен уступить её за сущие копейки.

Он поверил продавцу, потому, что и продавец видел его не в первый раз и он уже покупал у него что-то. Он откупорил, понюхал эту водку и ничего крамольного не почувствовал. Впрочем, что такое корейская рисовая водка он не знал. Ещё одним преимуществом было то, что там было явно рюмки на три. Он взял ещё самых простых чипсов, расплатился и ушёл.

Было уже совсем темно, только дорожка из «новогодних» лампочек уходила в темноту. Вдоль дорожки он и пошел. Это был уже почти самый конец городка и почти самая верхняя улица, расположенная на этом склоне, выше был только лагерь мигрантов. Дальше дорожка превращалась в лестницу, которая спускалась почти до самого моря. С несколькими смотровыми площадками, в которые вливались поперечные улицы нижних террас. Заблудиться тут был невозможно, потому, что все улицы освещались одинаковой, хоть и тусклой дорожкой иллюминационного освещения.

За годы жизни в этом городке, он привык к этой иллюминации и когда был на большой земле заблудившись, оказался в каком-то темном проулке не на шутку испугался. Ему показалось, что он оказался в том, европейском городе, населённом неграми и арабами и ожидал нападения, удара или тычка ножом в бок.

Он спустился на первую террасу, светлая дорожка делала ответвление право и уходила в темноту. Эта лестница была как окружная московского метро. Внутри городка были места ещё не застроенные и под лесенкой в двух местах был проезд для авто. Лесенка была проложена не там, где этого хотелось строителям, а там, где это было возможно, поэтому она отклонялась от города и на приличное расстояние. В этом океане темноты страшно ему не было, он шел вдоль светлой гирлянды и наслаждался тишиной и одиночеством.

Когда он спускался к следующей террасе он услышал вдалеке женский крик вперемежку с руганью самой непристойной для этих мест! Уж чего-чего, а ругань, тем более непристойную любой мигрант выучивает в самую первую очередь! Крик не только не прекращался, а только нарастал. Это было не столько пугающе, сколько удивительно. В этом городке крик можно было услышать не чаще двух раз в год, по очень большим праздникам, но не ночью, тем более не женский с такой руганью. Спустившись на очередную смотровую, он увидел приближающийся фонарь и, присмотревшись всё понял. Прямо на него неслась с приличной скоростью на электросамокате напуганная старуха. Она с трудом держала равновесие и явно не могла остановиться.

Делать было нечего он начал ей кричать, привлекать её внимание и расставил руки так, как будто собрался её ловить. Бабка замахала головой, она в исступлении дергала, и крутила ручку газа в перерывах между усилиями удержать равновесие.

Как это случилось он, так и не понял, но каким-то чудом он поймал уже летящую падающую бабку, а самокат, через мгновение, ударился об ограду и отскочил без переднего колеса, которое улетело куда-то в ночную темноту вместе с выломленным куском ограды. Ни он, ни бабка даже не упали, он только развернулся, по инерции и поставил бабку на землю. Это было какое-то чудо, так элегантно не смог бы поймать летящую бабку даже самый профессиональный ловец бабок, даже если бы была такая дисциплина на олимпиаде, и ловец тренировался бы всю жизнь.

«Была бы ты не бабка, а барышня», — пришло ему в голову и он поставил её на место, поклонился и на всякий случай произнес извинения. Оказалось, что сын привез этой женщине элекросамокат, научил ездить, но не объяснил, что ручку газа, двумя движениями на себя можно поставить на максимум и отключить. Она проездила уже неделю и только сейчас, чисто случайно включила это режим, проехав, почти через всю улицу. Он предложил ей донести обломки до дома, но она наотрез отказалась и сказал, что всю жизнь проездила на велосипеде и больше на эту доскотряску в жизни не встанет. Она сказал свой адрес и потребовала, чтобы он обязательно пришел к ней в гости и что она его отблагодарит.

Честно говоря, от благодарности он не отказался бы прямо сейчас, денег ему хватило бы на один-два обеда, но он постеснялся так прямо об этом говорить, поклонился и пошёл дальше, вернее вниз по лесенке.

А бабка подошла к самокату и поставила его рядом с мусоркой, на смотровой и с кем-то поздоровавшись с поклоном, пошла обратно.

Он повернул голову и увидел двоих. На лавочке сидел старик, держа руки на коленях, а рядом с ним стоял другой дед, но помоложе, в спортивном костюме с цепью на груди и держал в руках какую-то тонкую тросточку. Он повернулся к ним нерешительно и, поклонившись на всякий случай, ушёл дальше.

— Вот так история, — думал он, — а всё-таки лихо я её поймал. Такие случаи в его жизни случались не часто, вообще он был достаточно неуклюжим человеком. В раннем детстве у него было плоскостопие, вальгус и ещё Бог знает, что, поэтому бегал он некрасиво и неудобно, отец таскал его к какому-то знакомому врачу, а оптом хотел заставить ходить на какую-то физкультуру. Но мать помогла тогда решить вопрос по-настоящему и без всяких упражнений — она просто купила специальные стельки и специальные ботинки. Но и сейчас, когда он ходил или бегал ноги его немного, виляли. Он боялся, что это заметят и старался не бегать вовсе.

Те двое на той смотровой вдруг вспомнил он, интересно, что они там делали? И тут он испугался, а не тот самый ли это дед? Он в страхе обернулся, но никого не увидел. «Блин, а не тот ли это дед?» — спросил он сам себя ещё раз, кажется всё-таки про себя.

— Да нет, ну с чего бы это быть именно тому деду? – Успокоил он сам себя, тут таких дедов полгорода. Нет, не он, опять он убеждал себя, но сердце его билось с нервозностью.

Когда он вышел на берег моря было совсем темно, он открыл глиняный пузырёк и выпил глоток водки, которая оказалась совсем не водкой, а каким-то мерзким с клоповьим привкусом креплёным вином. Как же он это не понял там в магазине? «Такую бурду и закусывать-то смысла нет», пожалел он, что купил ещё и эти дурацкие чипсы и вообще поверил тому «улыбчивому прохвосту». Впрочем, прохвост может и не знал, что эта водка может и не водка…

Он опрокинул всю бутылочку разом, надеясь, что, хотя бы одноразовое количество, заменит крепость и качество. Он посмотрел на бутылочку, посмотрел на море, ему хотелось запихнуть в эту бутылочку записку с просьбой о помощи и кинуть её в море. Но море с этой стороны острова было неестественно тихим.

Он прошел по косе удаляясь от города. Сколько он жил тут, никак не мог привыкнуть к тому, что море может быть таким тихим. Он видел разные моря и океаны и всегда, какая-то внутренняя, мощная, глубинная сила чувствовалась там – под горизонтом. Казалось, что именно эта сила толкает сушу и раскачивает землю, управляет ветром и даже гонит облака по небу…

Было ли это море соленое Черное, раскалённое Каспийское, подлое Балтийское и даже мелкое и нежное Азовское, не говоря уже об океанах. Но тут никогда не было, ни сильных волн, ни штормов. Говорят, это из-за географии острова и бухты. Один раз он ходил на другую сторону острова, там море значительно мощнее, но весь берег там завален ржавым и искорёженным металлом, кругом были какие-то рытвины и руины, что там было он не знал. Одно время его тянуло на эти заброшенные места. Там он не пугался одиночества так, как он боялся его в городе и не понимал, почему другие горожане туда не ходят. Потом он узнал, что ещё со времён второй мировой войны там остались руины японской военно-морской базы, после уничтожения, которой туда никто не ходил и лучше не соваться туда потому, что там ещё могут быть мины и не разорвавшиеся снаряды, а ещё Бог знает что. Потом ту часть острова также отгородили, как прежде нефтяной север, ещё больше сократив его мир.

Он обернулся и посмотрел на огни городка, растянувшегося вдоль бухты. Круглый год городок отсвечивал лампочками иллюминационного освещения, но ни туристов, ни праздников тут почти никогда не было.  Отсюда город выглядел, как тонкая золотая сеточка, натянутая на черный прибрежный холм. Город даже не отражался в морской воде. Только голубые или розовые фонарики отходящих и подходящих рыболовных траулеров, да лампочки бакенов, немного выделялись на фоне светло-синей воды и белое зарево хорошо освещённого нефтяного терминала, расположенного за изгибом берега конкурировало с луной, иногда выглядывающей из-за холмов.

Он пошел обратно, в сторону города и вспомнил, как отдыхал с матерью в каком-то южном российском городе, на Черном море, названия которого он вспомнить не мог. Море там было гораздо теплее и днем, на ярком солнце, оно было какого-то волшебного бирюзового оттенка. А ночью, когда город светился яркими белым огнями, как сотня таких нефтяных терминалов, моря не было видно совсем. Ночью город словно удваивался — отражаясь от воды, о которой можно было знать только по гулкому и мощному шуму волн, проникающему во все улицы, во все дома, в каждый закуток. Этот шум боролся с музыкой, криками и хохотом отдыхающих, не стихающим до самого утра.

И сразу пришли ожидаемые более яркие и проклятые воспоминания, горящей на волнах солярки, дымящихся руин детского санатория, разорванных трупов людей и особенно дохлых диких животных, среди искорёженных каруселей, заляпанных кровью песочниц, улыбающихся или безголовых каменных фигур зайчиков и мишек… Фото, под названием: «Так выглядит ад», сделанное на смартфон американским журналистом, за которое он получил престижнейшую премию, крутили по всем каналам и печатали во всех газетах. Журналист потом рассказывал, как ему повезло, потому, что, за день до его приезда на съёмки банального репортажа «как страдают животные от жестокой войны», в местный зоопарк прилетел тяжелый фугасный снаряд, выпущенный со списанного и переданного украине (через год после Пекинского перемирия) американского крейсера, превратив зоопарк в залив и разметав мертвых животных по округе.

Он злобно плюнул в бутылку, закупорил и кинул в море со словами – вот вам привет! И пошёл домой. «Клоповье вино» не помогло ему от похмелья, не развеселило душу, не успокоило… а только, как гадкое воспоминание замазало послевкусие приятного напитка, которым угостил его Китаец.

Он подумал о том деде, о том, что, если этот дед убил бы его прямо сейчас он бы, наверное, не расстроился, правда, он очень боялся боли и отделаться от этого страха он тоже никак не мог.

Придя домой, он стянул с себя рубашку и штаны и, не включая свет, лег в кровать.

Когда он очнулся, было ещё темно, но небо было уже голубоватого цвета. Он спал только пару часов, но и этого хватило, чтобы немного оклематься и избавиться от противного похмельного состояния. Он встал, шагнул на кухню и попил воды.

«Ну что же, получается, сутки почти прошли», — промелькнула первая мысль, «Китаец видимо опять пошутил, в конце концов он же и сам был пьян, там в кабаке все пили». — Успокаивал он себя.

Он включил компьютер, но смотреть новости он давно перестал, —  чтобы не увидеть очередные кадры, которые врежутся в память и которые он, потом не сможет из себя ничем вытравить, фильмы он тоже не смотрел, они казались фальшивыми, он иногда только заставлял себя слушать радио.

Вот уже несколько лет он смотрел только канал про космос. Он смотрел фильмы про то, как разгорающееся солнце пожирает землю и представлял себе, как будут плавиться руины Казани через пару миллионов лет. Смотрел как японец, рассказывает о хаотичных прыжках электронов вокруг протона, и что на самом деле всё, что мы видим, состоит из пустоты и крошечных зарядов энергии, и все люди земли, вместе взятые, могут сжаться до размера яблока, если эту пустоту убрать. Ему нравилась красивая японка в кимоно, которая играла хозяйку отеля, в котором убивали или расселяли электрон по этажам-фазам, впрочем, он знал, как лихо умеют азиатки изменять внешний вид, формы глаз и лица, а потому не особо верил в этот образ. Или засыпал под фильмы про безграничную вселенную, такую пустую и безнадёжно мертвую, в которой так бесполезно и глупо, как брошенная женщина, прогорают остатки бессловесной материи, и нет того, кто мог бы вдохнуть в неё новую жизнь, и никому до неё нет дела, просто потому, что никого на самом деле нет…

Он крепко заснул под какой-то фильм, не уловив даже названия потому, что не выбрал нужный язык, но пока фильм начинался он прилег и задремал, и уже не было сил подниматься и менять язык.

Его разбудил стук в дверь. Он вскочил с кровати и подумал, что это ему приснилось. Так бывало — он вскакивал, слыша звонок в дверь его детской квартиры в Москве, или звонок старого советского телефона в Казани, у бабушки и деда. Но никогда ещё, ему не снился стук в эту его каморушку.

Он замер в надежде, что ему всё-таки показалось, но где-то, в глубине души он ждал этого стука. Стук повторился и на этот раз он был сильнее и настойчивее.

Он всё понял сразу. Он подумал, что сейчас его будут, наверное, резать – вырезать печень, как из дохлой рыбы и выкачивать кишки огромной трубой. «И всё из-за какой-то глупой фразы, Господи, как это всё глупо», — пробубнил он.

Он подумал разбить окно и попробовать убежать, но куда ему бежать? Он сел на свою засаленную лавку и зажал голову руками. С проклятого острова не было возможности убежать, только если прятаться в лесу, который больше был похож на парк. Нет, сейчас он с особенной ясностью понимал, что никуда убежать он уже не сможет – на всей этой паршивой планете ему некуда и не к кому бежать!

Он подумал, что может это соседи или Китаец, или коллеги, после ночной пьянки решили посмеяться над тем, как ловко его разыграли. Он был готов расцеловать их всех за этот розыгрыш… И он с надеждой, натянув штаны, пошёл открывать.

 На пороге стоял пожилой смуглый человек в дорогом костюме со свитком в руке.

Он сразу узнал его, да – это был тот, вчерашний, старик в спортивном костюме и с цепью на шее.

Он сделал так, как учил Китаец, поклонился, поздоровался и предложил войти, чтобы не говорить при случайных свидетелях.

Пожилой явно удивился такому обороту дела, он ждал другого, он поклонился в ответ, поблагодарил и вошёл, закрыв дверь самостоятельно.

Старик ещё раз поклонился и протянул ему свиток, сказав, что, если надо произнесёт послание вслух.

Он посмотрел свиток, на красивой, отделанной золотой нитью бумаге были нанесены красные и черные, японские иероглифы. Конечно, он ничего в них не понимал и попросил произнести послание вслух.

Старик заговорил по-русски, хоть и с сильным акцентом: «Обычай сражаться не может запятнать чести мужчины, независимо от положения в обществе, национальности или происхождения его противника. В связи с тем, что я нахожусь здесь инкогнито я не могу сделать вызов согласно традиции нанори и предлагаю встретиться для обсуждения условий лично.

В случае же твоего отказа, согласно кодекса Токугава, простолюдина, который неприличествующим образом повёл себя в отношении Самурая разрешается убить любым способом и в любое время. И я клянусь, что смерть твоя будет медленной и мучительной.

Если ты готов принять мои условия приходи сегодня в полдень на смотровую площадку, на которой вчера вечером ты так красиво разминулся со своей страшной и позорной смертью».

Проговорив это, старик поклонился и добавил: «Я должен вернуть свиток написавшему».

Он поклонился ещё раз, забрал свиток и, не дожидаясь ни вопросов, ни ответа молча, ушёл, самостоятельно открыв и закрыв за собой дверь.

— Господи, какое «токугава», какое «нунори», что за фигня? – Думал он так и стояв какое-то время. Все это было похоже на игру, фильм или сказку из древности. Он привык, что в жизни, за провинности или без провинности его наказывали сразу, а тут какая-то петрушка со сказками.

 Он пошёл в комнату и лег на койку. Он чувствовал себя вполне нормально, но вдруг его живот начал мурлыкать, как мурлычет старый холодильник, и он вспомнил, про свой комбо, который так и не съел вчера вечером. Почему-то еда тут не хранилась совсем, он открыл пакет, достал коробку открыл и понюхал. Запах был приятный и он пошел разогревать еду в микроволновке.

На его этаже было три похожие маленькие квартирки, и жильцы, скинувшись, поставили на своём этаже общую микроволновку в специальном деревянном ящичке, запираемом на замок. Там же стоял и холодильник с просверленным отверстием в ручке и приваренной к корпусу петелькой, через которые был, протянут тросик с небольшим замочком. У всех троих были ключи. Эта техника покупалась вскладчину на троих, но он не участвовал в покупке холодильника, поэтому ключик у него был только один – от микроволновки. Впрочем, соседи ему предложили в любой момент внести свою долю и пользоваться, он планировал сделать это после второй и третьей зарплаты и соседи – коренные и достаточно приветливые люди даже обещали дать ему ключик от холодильника и выделить полку, как только он начнёт вносить свою долю даже частично.

Он поставил на разогрев еду и через минуту запах еды его не разочаровал. Часто бывает так, что еда портится незаметно и так сразу по запаху не поймёшь, но при разогреве неприятные нотки аромата проявляют себя, особенно если отойти немного на расстояние.

Сейчас он внимательно следил за качеством еды, поскольку врачи больше не принимали из-за запрета принимать «русских со значками»,  и хоть в интернете появилась куча сайтов, где выбрав симптомы можно было определить болезнь и выбрать лечение это не давало гарантии, да и лекарства тоже стоили очень больших денег. Поэтому он старался есть только свежую еду и прогревать её до максимума. Он грел даже готовые салаты, потому, что боялся, что там может оказаться грязь или зараза.

В квартире у него была только одноконфорочная плитка, в которой он ещё пару недель назад варил рыбу и то её приходилось выставлять на стол в комнате или пол кухни и внимательно следить, чтобы убегающая пена не заляпала всё вокруг. Готовить рыбу в микроволновке, по общему решению с соседями, было нельзя из-за сильного запаха и трудности отмывания самой микроволновки.

После разогрева он попшикал средством и протёр специальной тряпочкой нутро микроволновки и запер ящичек. Принеся еду в свою комнату, запер дверь и пошёл к столу.

И что теперь делать? Подумал он, как никогда спокойно, так спокойно, как будто вся эта история происходила не с ним, как будто не было никакой опасности от столь вежливых и спокойных людей. Теперь он скорее бы поверил, что дед поговорит с ним и как-то унизив, отпустит, чем убьёт или покалечит.

Он глядел на поднимающийся из коробочки пар.

— О каком там отрезанном пальце Китаец говорил, о каком поединке? — И пытался вспомнить слова Китайца

А может я вообще не в его адрес говорил эти слова, а кстати, какие слова? Вдруг попытался вспомнить он.

— Старый говнюк? Старый козёл? Старый пень?… Я даже уже, не помню, — думал он, почесывая затылок.

Китаец говорил, что может ещё можно будет как-то извиниться, не блин, резать самому себе палец я точно не буду, что это за дикость? Мы в двадцать первом веке живем, что за членовредительство, кому сейчас нужны все эти условности и проблемы, эти пальцы — мы же не в совке, машинально повторил он. И вдруг подумал, какой совок, и при чём тут совок?

Он посмотрел на часы, была уже половина десятого. Он оторвал, одноразовые палочки, упакованные в бумажку и приклеенные к картонному комбо наискосок, от уголка до уголка. Вскрыл их и начал лихо подцеплять ими лапшу и овощи. Кто бы сказа в детстве, что когда-нибудь он не только научится есть этими палочками, но и будет орудовать ими лучше, чем когда-то ложкой.

— Вот спрашивается, зачем отец ругал меня и заставлял, есть ножом и вилкой, да ещё и сидеть при этом прямо. Я уже почти десять лет ем палочками и сижу на всяких тумбочках, лавках, татамях — посиди-ка, попробуй тут ровно… Мать не придиралась к таким мелочам и даже разрешала есть ложкой.

— Нет, — Подумал он, — Я, пожалуй, просто извинюсь и думаю этот дед должен будет меня извинить, на худой конец, попробую сказать, что старый козёл — это дверная туалетная ручка, которая заедала в том кабаке, вот я её так и обругал, а дедуля просто не так меня понял…

Пока он ел, решил посмотреть в инете: «что такое но-но-ри»? Справка нашла следующее:

«

С помощью нанори, в дословном переводе «объявление имени» самураи вызывали на поединок воинов, прежде чем вступить в бой с врагом, декламируя не только их имена, но и резюме и родословные:

— Мое имя — Кагэтоки Кадзихара, я один равен тысяче! — громовым голосом крикнул он. — Я потомок Кагэмасы Гонгоро из Камакуры! Когда в давние времена, во Второй Трехлетней войне, Ёсииэ Минамото по прозванию Таро Хатиман взял приступом твердыню Канадзаву в краю Дэва, предок мой Кагэмаса в том сражении был первым! Стрела, пробив шлем, вонзилась ему в правый глаз, но он, не дрогнув, ответной стрелой поразил насмерть ранившего его стрелка и прославился воинской доблестью в грядущих веках! Кто из вас считает себя могучим и храбрым? Выходи, и сразимся! Поднесите голову Кагэтоки вашему господину! — И, сказав так, он с громким криком погнал вперед своего коня. – (Хэйкэ моногатари (японский средневековый военный роман «Повесть о доме Тайра»)

»

— О как, — Подумал он про себя. — А что же такое это, м-м-м-м, и набрал: «Что такое тогукава & почему убить простолюдина». Компьютер, покряхтя, выдала следующее:

«

ТОКУГАВА Иэясу (1542–1616) — полководец и государственный деятель, основатель династии сёгунов Токугава. Ближайший сподвижник и последователь Оды Нобунага и Тоётоми Хидэёси, внесший значительный вклад в создание централизованного феодального государства в Японии.

&

Главенствующим сословием периода ЭДО было сословие самураев, обладающее огромными привилегиями. Только они имели возможность носить по 2 меча: длинный и короткий. Даже бедные самураи имели право казнить, по своему усмотрению, представителя любого нижнего сословия, если он вел себя неподобающе в присутствии самурая.

»

 — Господи, какие древности, идеи из пыльных книг, какое это всё имеет отношение к нашему времени? Сейчас двадцать первый век, блин, ну мы же не в совке. Ну давайте убивать человека за то, что он наступил на ногу, это же так не делается. Нет, это всё слова, это так не будет — это не может быть так на самом деле!

И тут ему разом вспомнились одноклассники, негры, арабы… Вся эта прорва злобных гнусных людей унижавших и обижавших его всю его жизнь и ему стало страшно.

Неужели вот сейчас, вот теперь он встретил самого гадкого и злого человека в своей жизни, который ещё больше чем отец помешан на каких-то предрассудках и традициях, даже не совка, а какой-то тобуёсиямамоси! Этот чертов маньяк от меня точно так просто не отстанет. Стоило приезжать в эту гадкую страну, на этот проклятый остров, чтобы наткнуться на этого старого, злобного пенька!

Он вдруг вспомнил, что думал помыть полы в выходные и постирать одежду, но сейчас уже было некогда и он отложил это дело до того момента как вернётся со встречи. Он опять вытащил свои брюки, из кучи одежды, вчерашняя рубашка валялась рядом со столом. Он всё это напялил на себя. Рубашка уже начинала отдавать псиной, но другой уже не было, и он решил, что после встречи с этим ёмомосибубуёси постирает её вместе со всеми остальными вещами.

В коридоре он уже почти крикнул — Чёрт! Потому, что бритва так и лежала на том же месте, куда он кинул её вчера утром! Всё как-то накладывалось одно на другое. Морда уже была до неприличия небритой, можно было бы уже её подравнять даже и сделать намёк на бородку. Но зарядить бритву он уже точно не успевал. И шея, и скулы были покрыты торчащими клоками черной щетины.

— Что ещё может быть такое, за что меня отпистонили бы одноклассники и дурацкий отец?! — В гневе подумал он, — О да…, ногти…., ну это-то самое милое дело, — протянул он, увидев черную окантовку на кончиках пальцев.

Будь, что будет, сказал он, проверил значок и пошёл на встречу, взяв с собой зубочистку и очищая ногти по пути. – Может ещё он меня простит и отвяжется.

Он вышел на полчаса раньше, а топать быстрым шагом до той смотровой было минут пятнадцать, но он решил пойти побыстрее, какой-то мандраж продолжал трясти его изнутри, и он не знал, как с этим справиться. Никогда, никогда ещё в жизни он не шёл сам добровольно туда, где его должны были в очередной раз отпистонить, а тут возможно ещё и убить.

Всегда он старался убежать, увильнуть, скрыться из виду. Для отца он постоянно придумывал какие-то отговорки, что он хотел, но не смог по отжиматься, что он хотел, но забыл по отжиматься, что он хотел, но не успел по отжиматься и всегда, несмотря на его оправдания и обещания отец был недоволен. Он возненавидел отца за то, что его было невозможно обмануть. Почему-то матери можно было сказать, что угодно, она поднимала и опускал плечи и всё прощала, а отец всегда раскрывал его враньё и требовал одного и того же вновь и вновь. Из встречи во встречу, из года в год.

После еды у него пересохло в горле, а попить он взять забыл. Он не забывал накипятить себе воды с запасом и держал её под крышкой, переливая в чистую бутылку, если надо было взять с собой. Но в этот раз, из-за всех этих волнений он не только забыл попить или взять воду, но ещё у него и горло пересохло.

— Блин, — подумал он, придется ещё и воду покупать. И он завернул в свой любимый магазин. Он не стал уже рассматривать картинки на доске объявлений и сразу вошёл в магазин.

В магазине он увидел продавца, который, периодически кланяясь, что-то рассказывал по-японски девушке.

Она стояла к нему спиной, и ему сразу бросилось в глаза её кимоно и миниатюрное оби. Кимоно было цвета слоновой кости и на кимоно были нарисованы неизвестные ему цветы. Он присмотрелся, цветы были вышиты тонкой, кажется алой нитью, но точно понять было трудно, они были вышиты так, что картинка, которая сразу бросалась в глаза, при более внимательном взгляде и фокусировании на какой-то отдельной детали расплывалась и теряла свой целостный вид. У него даже голова закружилась от этой метаморфозы.

Девушка была маленькая и худенькая. У неё были черные, не длинные волосы, перевязанные синей лентой и заколкой с металлическим цветком. Оби у кимоно было не такое широкое, как он видел на женщинах раньше и рукава у кимоно не свисали как классические женские японские «крылья», а были хоть и шире мужских, но не на много. Он не знал, как это всё называется, но сразу заметил эти детали.

Продавец заметил его и отправил ему короткий и быстрый поклон, скорее кивок, он поклонился в ответ. А продавец, указав рукой повел девушку немного в сторону, достал какую-то очередную зелёную коробочку, взял её и, рассказывая, тихонько постучал пальцами по крышке.

Тут он заметил, что девушка была в современных маленьких кроссовках и немного прихрамывала. В её лице не было ничего особенного узкие и весёлые глазки, выпуклые щёчки, маленькие губки, маленький курносый нос. Она улыбнулась продавцу и что-то сказала. Продавец засуетился, он собрал выбранные коробочки и по-молодецки — вприпрыжку — побежал паковать, все выбранные товары.

Она всё делала не спеша, каждое движение было размеренным и рациональным: ничего лишнего — ни лишнего слова, ни лишнего жеста. Улыбка, но в меру, поклон, но не низкий и не высокий.

Она осматривала магазин с явным и искренним любопытством и что-то сказала продавцу. Продавец уже почти всё запаковавший подошёл к ней так стремительно, как будто просто переместился в пространстве. Продавец снял со стены и показал ей какие-то непродающиеся погремушки из тех, что украшают его магазин и начал что-то рассказывать.

Она слушала, сначала поднимая брови, потом, чуть выпучив от удивления глаза, начала улыбаться светлой и ясной улыбкой и потом, вдруг, засмеялась таким нежным и не громким, но искренним смехом, что он вдруг оказался на берегу самого чистого и ледяного горного ручья, в лучах раннего утреннего солнца и это солнце, на мгновение ослепило его.

Он не мог отвести от неё взгляда, и, казалось, смотрел на неё целую вечность, но всё-таки он собрался с силами и сделал это — ему не впервой было ломать себя и отводить глаза от того, от чего не хотелось отворачиваться.

Она расплатилась и ушла, но когда она проходила мимо он почувствовал тонкий аромат её духов, тонкие вибрации её пространства, дыхания, биения сердца… Как будто целый мир, целая вселенная со своими законами физики, своими звездами, своей историей, рождениями и смертями, судьбами и чудесными спасениями, горестями и радостями пролетела, только слегка коснувшись его. И ему показалось, что он понял эту Вселенную, он почувствовал всем телом, что мир – это не только мертвая, догорающая материя. И всё это вдруг исчезло сразу, с тихим щелчком, аккуратно закрытой двери.

Он достал из холодильника бутылку самой дешёвой воды и принялся дрожащими руками выкладывать монетки на стол продавцу, из кармана своих мятых штанов.

Когда он платил, они встретились глазами с продавцом и оба заметили, что оба красные от смущения, а у продавца ещё и стекала капелька пота со лба, которую он торопливо смахнул рукавом своей рубашки.

И пока продавец забирал монетки, и пока он выходил из магазина, он пытался вновь почувствовать её запах, но ни в магазине, ни на улице ничего уже не было – его мир упал на него снова.

И тут, стоя на этой улице, он почувствовал, что на этом дурацком свете ему осталось только это горячее и сухое солнце, которое когда-нибудь сожрет эту дурацкую планету, и ещё осталась, его предстоящая, возможно мучительная и позорная, смертная казнь.

Он не смотрел на часы, но знал, что успевает и пошёл уже вполне решительно. Ему хотелось, чтобы всё, что должно было случиться, случилось скорее – ему казалось, что он уже ничего не боялся. Все эти годы унижений, нищеты, волчьих билетов теперь со всей ясностью показали ему, что он просто не подходит этому миру. Что он какой-то не такой, дефектный, из другого — может быть, из её мира.

Только что, он прикоснулся к прекрасному — к тому, ради чего он тянул лямку всю эту жизнь. Что ж теперь настала пора прикоснуться к ужасному — стать рыбой на разделочном столе.

Он шёл и вдруг вспомнил о словах Китайца: «веди себя достойно», «если надо умри достойно». «Что бы всё это значило», — прошептал он, но в глубине души он уже всё прекрасно понимал. В российской школе ему говорили, что драться плохо, насилие недостойно, что достойный поступок – пожаловаться учителю о нанесённом оскорблении и тогда школьный психолог разберёт и поможет уладить конфликт, и мать всегда говорила, что это самый правильный путь. Но сейчас жаловаться было некому, никто не станет ничего разбирать и мать не напишет заявление в полицию. Да и где теперь эта Россия, что осталось от неё, от этих её фальшивых школ и этих лживых психологов.

Отец наоборот всегда заставлял его выполнять эти глупые условности, эти однотонные упражнения. «Сиди ровно», — требовал отец за столом, «что ты жрёшь как свинья!», «что ты всё крючишься как гаврик — выпрями спину!», «почему ты не можешь заставить себя отжаться ещё пару раз?», «почему ты спрыгиваешь с турника, а не опускаешься плавно — будь мужиком» …

Что же, видимо теперь уже не остаётся ничего, кроме как выполнять эти дурацкие условности, если уж всем этим упёртым идиотам так надо… И тут он подумал о ней. Как спокойно, как красиво она себя вела, как достойно она…

— Достойно, достойно, достойно, — Шептал он, подходя по дорожке, по которой вчера вечером летела на самокате, матерясь как сапожник, испуганная женщина.

Там уже ждал его тот самый дед. Дед стоял и рассматривал выломанный кусок ограждения, но в тот момент, когда он подошёл к смотровой, как казалось беззвучно, дед обернулся.

Дед поклонился ему и поздоровался по-английски. Называй меня Иошайо, представился Дед и поклонился. Как мне к тебе обращаться?

Он не знал, что ответить. Никогда ещё никто из тех, кто издевался над ним, не спрашивал его имени. Он понимал, что дед назвался не настоящим именем и ему видимо следует поступить также. Он вспомнил, как казанская бабушка часто называла его в детстве «Кадерлёмушкой», и произнёс: «моё имя Кадерлем.»

— Ка-дер-лем, повторил задумчиво Иошайо.

— И-о-ша-й-о, произнёс он, теперь уже Кадерлем.

— Я не хочу ничего тебе объяснять, ты и сам всё прекрасно понимаешь, сказал Иошайо, скажи, каким оружием ты владеешь?

— Никаким, — честно ответил Кадерлем.

— Что же, я так и думал, вы русские вообще какие-то бестолковые, не удивительно, что ваши крысиные власти так задёшево вас продали — задумчиво ответил Иошайо. Тогда вот тебе мои слова: Через неделю, в Воскреснье, ровно за тридцать минут до рассвета, мы встретимся с тобой и друзьями на этом самом месте, мы пойдем, и будем биться в рукопашном бою до смерти одного из нас. Каждый из нас должен определить по одному другу. Друзья определят и подготовят место поединка. Друзья должны встретиться тут завтра, за тридцать минут до полуночи. Ты найдёшь друга или необходимо больше времени? – Спросил Иошайо Кадерлема.

— Моему другу будет что-то угрожать, спросил вдруг Кадерлем, неожиданно для самого себя спокойно и добавил: – Честное слово, я не знаю японских правил и традиций и не хотел бы подвергать своего секунданта опасности.

— Нет, секундант, как ты сказал, поклянётся, что всё, что случится, останется тайной, — проговорил Иошайо. Только в случае разглашения он будет найден и убит.

— Хорошо, — ответил Кадерлем, — Тогда мой друг будет здесь завтра за тридцать минут до полуночи.

Произошла секундная пауза и Кадерлем заговорил, — могу ли я обратиться к тебе Иошайо?

— Конечно, — ответил Иошайо.

— Почему ты принял так близко к сердцу мои глупые слова? Можешь ли ты принять мои извинения? Я не прошу о пощаде, но искренне сожалею о сказанном.

— Видишь ли, Кадерлем, жизнь мужчины – это бой. Всё только зависит от декораций – роли, социально статуса, окружающей среды. Ещё пару месяцев назад я даже не стал бы с тобой разговаривать, тебя бы убили, вместе с твоими друзьями и вашими женщинами и сожгли бы вместе с тем кабаком. Но сейчас наши уровни сошлись. И поэтому, я решил дать тебе шанс умереть быстро и достойно. Готовься, и неопытным бойцам иногда сопутствует удача. Не говори больше ничего и не догоняй меня, иначе я могу передумать, – сказал Иошайо, поклонился и быстро поскакал вниз по ступенькам.

А он — Кадерлем, остался на смотровой один.

— Сопутствует удача, помереть побыстрее, — пробормотал он. И пошёл искать Китайца.

Он пришел к дому, который ему назвал Китаец, открыл калитку и вошёл внутрь. Постучал в дверь, но дверь не открывали.

— Китаааец! Крикнул он не громко, – и постучал снова.

Но никто не открывал, Китайца не было дома или он был совсем пьян, что было маловероятно, потому, что было ещё чуть за полдень, а нагружался обычно Китаец к вечеру. Впрочем, и в нагруженном виде он, как это ни странно, мог взять себя в руки.

Делать было нечего, вчера коллеги собирались похмиляться и отмечать пятницу. Кабаков на острове было три, один наверху, второй на северном склоне, недалеко он зажиточных нефтяников, и один у самого берега. Он пошёл в тот самый, где так неудачно столкнулся с дедом

— И-о-шай-ёо, — повторил он ещё раз, — не забыть бы, а то совсем не ловко получится. Может ещё удастся извиниться, все-таки он дал мне неделю, может, остынет. Впрочем, Иошайо не казался вспыльчивым и не проявлял гнева, в нем было какое-то, спокойствие и, как ни странно, мягкость.

Вот это и пугало его больше всего, Он представлял себе, как этот Иошайо будет убивать его спокойно и методично, медленно и с улыбкой переламывая все его косточки по одной.

— И где этот чертов Китаец! — Подумал он с раздражением и прибавил шаг.

Он пришел к тому злополучному кабаку, кабак был закрыт на замок, на окнах были ставни. Он постучал, немного, скорее раздумывая куда топать дальше, чем в надежде, что ему откроют.

В их маленьком городке, все местные друг друга, в общем-то знали. Хозяева всех трёх кабаков конечно не были формалистами и законниками, как на Большой земле. Подгулявших местных не только не выгоняли, даже с закрытием, но могли и проводить до дома. Хозяин кабака у моря вообще частенько развозил подгулявших земляков, чтобы они не тащились, нагрузившись, в гору и по лестницам. Хозяева верхнего и среднего имели для гостей специальные комнаты.

Но верхний, злосчастный кабак, был закрыт, как оказалось с пятницы – хозяин уехал куда-то на Большую землю. Оставался средний и нижний. «Хоть бы Китаец оказался где-нить там».

  Но и в среднем Китайца уже не оказалось, сказал хозяин, Китаец там был с тремя друзьями, но ночью они куда-то ушли. Хозяин принялся пересказывать анекдот, который ему рассказал Китаец.

— Не до анекдотов, — Перебил он, извинился, поклонился и пошел в нижний. Делать было нечего, где носило Китайца, Бог его знал.

Он шёл в нижний и думал, о том, что может Китаец научит его каким приёмчикам. Может он хотя бы как-то сможет защититься, Китайцы же занимаются всякими единоборствами, хотя, гуляка и выпивоха Китаец меньше всего был похож на воина.

Он вспоминал этих мускулистых негров и арабов, которые сразу после школы шли на площадку и начинали там подтягиваться и делать всякие подъёмы на одну и даже две руки… Они что-то считали, делили, смеялись, громко спорили и даже иногда дрались, но он не понимал из-за чего. Вспоминал своих крепких одноклассников, которых он видел возвращающимися с тренировок, с волосами, прилипшими ко лбу и ярко-красными щеками, живо обсуждающих какие-то движения.

Сам он только ходил на физру в российской школе. Там был сначала краснолицый физрук, который постоянно придумывал какие-то прыжки через козлов и ослов, с помощью деревянной пружинящей фиговины, то прохождение препятствий, построенных во дворе школы, которые правда достаточно быстро сломала новая директриса, устроив там клумбу, то лазание по канатам. Зимой заставлял ходить на лыжах, летом, выводил учеников на улицу и заставлял бегать вокруг школы. Пробежав за поворот и пропав из виду физрука, многие, а он всегда, тормозили и шли пешком, потом, опять бежали, потом шли, потом бежали мимо ругающегося на низкую скорость, физрука. Однажды физрук тихо пробежал за школу с другой стороны и поймал тех, кто шёл пешком, да ещё и с сигареткой и оттрепал. Случился скандал, физрука, за жестокое поведение уволили, на всеобщую радость женского коллектива, и взяли физручкой толстенькую барышню.

Барышня все уроки сидела на стульчике с книжечкой, по очереди всех вызывала и просила делать какие-то упражнения, подтягивания, приседания или отжимания. Считала и записывала в книжечку. Причем парней посильнее она просто пропускала, говоря: «тэээкс, ну этот сделает, этот тоже…».

Его она вызывала всегда, впрочем, и ставила ему повыше, чем он мог, даже если он просто дергался, не выполняя упражнение.

Но, на оценки ему было плевать, мать говорила, что сейчас важнее связи, чем оценки и требовала только, чтобы не было двоек. «Твой отец тоже не был отличником», — говорила она, когда отец попрекал его трояками и говорил, что надо бы взяться за ум.

И он скорее согласился бы с матерью — зачем тренироваться, если в любом случае, взрослые же не обижают друг друга, а в случае чего, можно написать заявление в полицию, или подать в суд. Да и «зарплаты у всех в этой стране плюс — минус одинаковые», — говорила мать.

Где сейчас эта гнилая школа и толстая физручка, где эти взрослые, суды и их полиция… Атаман Ладный со своей кувалдой, вот их суд и Каган – вождь мигрантов, которого отец называл какой-то странной собачьей фамилией, — подумал с раздражением он.

Когда он учился в той Европейской стране, никакой физкультуры не было вовсе. Были какие-то секции для своих – местных, типа аэробики, гимнастики и какой-то гребли. А мигранты жали турники и играли в баскетбол во дворах… Он не попадал ни в ту, ни в другую команду. Там он учился убегать и красться. «Куда бы убежать сейчас», — думал он без надежды: «некуда!»

Конечно, он нашел Китайца в нижнем баре и конечно Китаец был пьян и прилично. Коллеги уже дремали в кабинке, откуда их не стал выгонять хозяин и оставил до начала вечерней смены.

Китаец не спал, он, пошатываясь и держась за стол, рассказывал какую-то байку, для двоих, видимо приезжих толстяков, в белых костюмах. Китаец драматично опустил голову и бил себя в грудь, говоря что-то навзрыд, а те с красными от напряжения лицами смеялись – один вытирал слёзы, а второй просто хохотал, в исступлении держась двумя руками за стол.

Он постоял у выхода, сначала в надежде, что Китаец заметит, а потом, просто не зная, как поступить. Но тут вдруг Китаец отшагнул от стола смеющихся иностранцев и, показав большим пальцем на туалет пошёл, задев соседний пустой стол и свалив какой-то пластиковый стаканчик. Потом долго, качаясь и стараясь не упасть, нагибался, поднимал стаканчик и ставил его обратно.

Глядя на это один из приезжих что-то крикнул Китайцу и оба опять закатились истошным, надрывным смехом, какой бывает, когда, уже насмеявшись вдоволь, до слез, до боли в животе вспоминаешь сказанный прикол и всё начинается по новой.

Китаец пошёл в туалет, а на выходе столкнулся с ним и сделал гримасу удивления!

— Кааак уже? — Протянул Китаец? И добавил — Пришел выпить с нами, а мы уже по домам собирались, это ты поздновато или рановато?..

— Нет, Китаец, я пришел проводить тебя до дома. — Сказал он. Взял Китайца под руку и потащил на улицу.

— Нееет, постой! Какой домой? – За упирался Китаец, выдергивая руку — Меня хозяин обещал подвезти!

— Я тебя подвезу, Китаец! — Взмолился он и прошептал ему на ухо, — Ты чё забыл, в какую я историю вляпался. А со мной и все вы, он обещал всех перерезать! – пытаясь напугать соврал он Китайцу.

А Китаец только и прыснул от смеха! Нууу, со всеми положим, ему будет трудно справиться, и опять заржал, потом вдруг умолк, поманил пальцем ухо и прошептал с глупым видом: А хто обещал всех того?..

Впрочем, удача была уже в том, что хоть и нехотя, но Китайца всё-таки удавалось оттащить от кабака. Китаец был настолько пьян, что просто не мог сопротивляться.

Когда они вышли на улицу и отошли от кабака, Китаец вдруг решительно и окончательно отцепился, но, впрочем, тяжело и грустно вздохнув и прилично пошатываясь, пошёл в сторону дома сам, что-то бормоча себе под нос. А потом произнёс: «А-аэ.. из-за тебя будут у меня неприятности, я ж не заплатил».

— Не будет, — сказал тихо Кадерлем и продолжил, — Китаец, не выдумывай, как будто я не знаю здешних правил —  ты придешь туда завтра, извинишься и расплатишься. Лучше скажи, что мне делать?

Но Китаец, шёл к дому и бубнил: «что, что, снимать штаны и бегать…».

Они подошли к лесенке и Китаец, сосредоточенно, взявшись за перило, поднял одну ногу,  подтянул корпус, потом, поднял другую ногу, вздохнул и повторил… Ступенек было много.

Впрочем, толку, от Китайца сейчас не было, в любом случае придется ждать до завтра, пока Китаец проспится или хотя бы до вечера. Сейчас главное было дотащить его до дома и уложить. Он решил проводить Китайца до дома и остаться у него.

— От греха подальше, надо проследить, чтобы он не напился завтра — думал он, один черт у меня больше нет тут знакомых, к кому я бы мог пойти даже за советом, а этот может смыться, как только проснётся и ищи его свищи! Во всяком случае, он уже дал мне дельный совет, раз я ещё жив и даже не искалечен.

Они дошли до дома Китайца. Шли долго, все ступеньки Китаец преодолевал основательно, с серьёзным видом, с расстановкой, поднявшись на одну, он делал вздох и принимался подниматься на следующую и так далее. Хорошо ещё не было прохожих. В таком состоянии Китаец мог начать травить анекдот или что-то рассказывать знакомому и тогда оторвать Китайца было бы просто невозможно, впрочем, как и оторваться торопящемуся знакомому.

Когда, наконец, Китаец подошёл к дому он попытался открыть дверь, но дверь была заперта и Китаец полез под крыльцо искать ключи. Искал он долго, перекладывая и шуруя какими-то вещами, а потом затих.

— Чего это он затих? – подумал Кадерлем и посмотрел под крыльцо. Под крыльцом мирно, как ребёнок дремал Китаец.

— Да Китаец, блин, ну хорош придуриваться! Крикнул он, и Китаец быстро открыл глаза и сказал: «да, да точно, вот ключи, я нашёл». Он вылез из-под крыльца, с трудом открыл дверь вошёл в дом и бухнулся навзничь на высокую койку.

А несчастный будущий дуэлянт закрыл дверь.

— Он дал тебе недельку? – вдруг четко и по-русски спросил пьяный в хлам Китаец и добавил – На чём бой, на мечах, может на палках? Впрочем, нет, ты не достоин и палок, уж извини… он будет убивать тебя голыми руками, очень миленько.

И не дождавшись ответа от остолбеневшего Кадерлема, спросил уже сев на кровать и засеменив ножками, как мальчик, сидящий на заборе: — Как его зовут?

— И-о-ша-й-о, проговорил он с опущенными глазами в пол.

— Иошайо, Иии-о-шшш-аа-й-ёооо…. О! – Сказал Китаец подняв палец вверх и спросил опять.

— Ну а тебя, тогда как зовут? Надеюсь, ты не додумался ляпнуть своё бесполезное, ну в этом случае, русское имя?

— Кадерлем, ну дело в том, что у меня бабушка в Каза…

— Хорошо, — Прервал Китаец, бубнёж бабушкиного внучка и, помолчав немного, заговорил дальше.

— Считай, что он пощадил тебя, Дорогуша. – Начал снова Китаец, спрыгивая с койки и подходя к буфету, на котором стоял чайник с остывшей водой.

— Он мог бы вспороть тебе брюхо, — сказал Китаец, поднося чайник ко рту и начал пить, сделав несколько глотков, прервался, — И бросить истекать кровью, — и опять продолжил пить, и закончив пить договорил. – Мог бы отрубить тебе руки и ноги, мог бы утопить в море, сжечь и тэ-дэ. Он мог сделать с тобой всё, что угодно потому, что ты для него ничто. Но он пожалел тебя и теперь просто и аккуратно ухлопает одним – двумя ударами. Что сам-то собираешься делать? — Спросил Китаец, ставя чайник.

— Я думал, Китаец, ну может ты, мог бы показать мне пару, ну приёмчиков, ну, может я бы смог хотя бы защититься…

— Пару приёооомчиков, — Протянул Китаец, покачивая головой и проходя мимо, вдруг махнул рукой перед самым носом будущего воина так, что тот не успел даже испугаться, но из рассеченной губы на пол закапали капельки крови…

— Типа таких? — Спросил Китаец улыбаясь. — А ведь я к тебе даже не прикоснулся сейчас, Дорогуша.

— Он всё понял, он понял, что ничего уже не получится сделать, слишком поздно. Мир второй раз за день обрушился на него! Он упал на табуретку, закусив раненную губу и с трудом сдерживая слезы, опять задумался про Солнце и руины Казани…

— Но Китаец подошел, протянул ему флягу и сказал, давай-ка глоточек, Дорогуша.

— Несчастный хотел отказаться, но Китаец настоял, и он выпил, там была какая-то микстура или зелье – густое и непонятно горькое или сладкое, но, впрочем, не очень противное.

 — Ты знаешь, заговорил Китаец, снова усевшись на свою высокую койку, при всех сложных правилах, регламентах, кодексах… и Самураи, и Якудза, да и все подобные им ребята, даже наши братки, всё равно ведут себя так, как хотят, особенно с чужаками. А ты, Дорогуша, — вроде как простолюдин, чужак, мигрант, грязь под ногтями… Может поэтому у тебя ещё есть шанс.

— Шанс на что? На легкую смерть? – спросил теперь уже Дорогуша.

— Шанс на лёгкую смерть, шанс на страшную смерть, шанс остаться жить инвалидом или остаться жить дальше такой жалкой мокрой курицей, которой ты являешься… Какой шанс ты предпочитаешь? – спросил Китаец улыбаясь.

— Я не знаю, сказал жалкий помеченный русский мигрант, поправляя желто-голубой значок и представляя себе первые три варианта в ярких и пугающих красках. Вариант последний он хлебал всю свою жизнь. Но, после той встречи в магазине ему и этот вариант тоже не нравился.

– Я не знаю! — Повторил он громче. — Я много лет ищу место, где ко мне перестанут плохо относиться, или убегаю от притеснений. Но сегодня я понял, что такого места на земле нет. Поэтому, я просто не знаю, что хочу.  Кстати, Китаец, а почему ты вдруг начал называть меня Дорогушей?

— Я стал называть? – Удивился Китаец. – Так это, вообще-то ты сам такое имя выбрал. Что ты там пищал про бабушку в Ка… зани? Скажи-ка, а почему ты не выучил Татарский язык, имея баааабушку в Казани? Даже не знаешь, что «кадерлем» переводится как «драгоценный». Это могло бы ох как помочь тебе сейчас, несчастный ты мой! Я вот выучил китайский язык, хоть и китайцем в жизни никогда не был! Сказал Китаец, задрыгал ножками и залился смехом, подпрыгивая на кровати.

Он говорил с Дорогушей так, как когда-то говорил его отец. И Дорогуше это не понравилось, но выхода другого у него не было.

Я был в Китае в детстве и достаточно долго, но я тувинец, причем не самый чистокровный. И был бы такой же жалкой русской курицей как ты, если бы не выучил этот язык. Или был бы горелым тувинским трупом, как большинство тувинцев, которых сожгли в первые же дни Сибирско – Китайской войны. Когда этот наш или ваш? Ну, будем считать, что говно это общее, — Звезданутый губастенький Маршал-Оленевод, поверив Американцам объявил о создании Сибирской Республики, строительстве открытых международных городов и стратегическом сотрудничестве с США с передачей им природных ресурсов.

Китаец засмеялся опять, держась за живот так, как смеются обычно люди, которым Китаец морочил голову и смешил на пьянках.

— Послушай, Дорогуша, у меня есть отличный тренер — каратист, мужик — фанат! Старый уже правда, но каждый день он жарит свои кихоны и каты и даже придумывает новые и живет тут же рядом. Я давно смотрю на тебя и вот, даже не знаю, почему, но мне всегда было так жалко тебя – ты очень жалкий, не замечал? На тебя даже на улице больно смотреть, давно хотел тебя с ним познакомить, да всё как-то не выходило. Сходи к нему, поговори, может что подскажет. Я ему про тебя говорил, он такой фанат своего дела, что и денег с тебя не возьмет, если захочет помочь. Но вообще любит он таких – бестолковых поднимать. Только смотри, не назови хоть этого дедка «старым пеньком»! Я-то его с детства знаю – это он мне помог заделаться в китайцы, ещё там, в Корее, до того, как началась война и Южная Корея, впрочем, как и Северная превратились в пепел… Ох и видел бы ты, что там было, заулыбался ещё шире Китаец и кинул ему бумажку с адресом. – Скажешь от Китайца.

— Ну ладно, иди давай, я не спал всю ночь, да и признаться всё-таки выпил. Ты не думай, я не притворяюсь таким пьяным, я получаю от этого кайф. Я выпиваю не много да, но умею раствориться в алкогольном дурмане, совмещая его с медитацией и бессонницей. Ну, может мой друг тебе расскажет больше. Полагаю, что твой Иошайо соизволяет, чтобы я, вместе с его уважаемым товарищем организовал поединок? Извольте, пожалуйста! – Завитийствовал Китаец ни на минуту, не прекращая свой нескончаемый поток слов! — Где и когда мне с ним встречаться?

— Завтра, за тридцать минут до полуночи. – сказал Дорогуша потерявшись от такого порыва подколов, издёвок, шуток…

— Уууу как!!! До по-луууу-ночи! – Протянул Китаец и продолжил серьёзно. — Это конечно хорошо, не хотел бы я щеголять по нашему городку в парадном кимоно средь бела дня. Ну, всё, дуй к моему другу, а мне надо отдохнуть и ещё привести себя в порядок, надо ж помыться, побриться, подгладить кимоно, а моей Изумрудной Плюшечки больше нет. — Сказал Китаец с горьким вздохом и, отведя на мгновение глаза, опустился на кровать, повернулся на бок и сказал. – Дверью хлопни плиз, До-ро-гу-ша! А потом вдруг поднял голову, посмотрел на Дорогушу и заявил: «ну, я думаю, ты, понимаешь, что ничего я тебе не говорил, и ты мне не говорил, и вообще я Китаец, а мой друг и, если Бог даст твой будущий Сэнсэй – коренной, хоть и наполовину Китаец. И никто из нас всех, кроме тебя одного — мокрая татарская курица, не знает русского! И что, если даже я шучу с тобой и помогаю, мои принципы заставят меня свернуть твою жалкую русскую шейку, если ты расскажешь про меня или моего друга, если конечно твой Иошайо не ухлопает тебя раньше. Страаашно? — Спросил, подмигивая и улыбаясь Китаец. – ну-ну, не боись, я почти не шучу.

— Да конечно, я все понимаю, ответил Дорогуша и спросил, — Прости Китаец, а как зовут того старичка – тренера?

— Иди – иди, — ответил Китаец, — там тебе всё расскажут.

И он ушёл.

Он шёл по улице и не узнавал город, как тогда, после того, как увидел ту гадину, вывалившуюся из рыбьей печени, но отработал смену. Этот разговор с Китайцем, его удар, его упрёки, его издёвки и подколы… Всё это было похоже на то, что говорил его отец. Правда, Китаец говорил это без раздражения, даже с каким-то равнодушием, как его мать, но говорил он практически тоже самое, что говорил его отец.

Он шел по улице без цели. Он знал, что куда бы он не пошёл он упрется в лесенку со смотровыми, или на дорогу к нефтяному терминалу, или лесенку к порту или на дорогу к порту. Он чувствовал себя рыбкой в аквариуме. Он шёл и смотрел по сторонам, вдруг кустики слева, на которые он не обращал внимания раньше, оказались сформированными как точка-тире из зелёных шариков и длинных оранжевых прямоугольников и из этих кустов уже раздавались первые робкие потрескивания молодых цикад. Вдруг он заметил, что справа, в красивом садике с обросшими мхом камнями, фонариками и мелкими хвойными кустиками растут не просто деревья, а знакомая ему рябина, уже с зелёными, но ягодками. И он вспомнил примету, которую рассказывала его московская бабушка, что, когда осенью много рябины – жди холодной и долгой зимы. Тут холодных зим не было никогда, как правило, падал снег, который сразу таял и только за ночь мог набраться слой мокрого снега, который таял утром.

Дальше, за сетчатым забором росли какие-то деревца, с острыми листиками и по осени множество оранжевых ягодок облепляли эти деревья. Оранжевые ягодки никто не собирал, и они опадали на лужайку, но и там их никто не убирал, их не ели птицы, и до самой зимы они окрашивали лужайку сначала в оранжевый, а после первых заморозков и первого мокрого снега, в коричневый цвет. И они то исчезали под влажным белым снегом, то открывались, когда снег таял, а весной, после того, как солнышко достаточно просушивало землю они чернели, усыхали и пропадали в молодой траве. Они никогда не давали семян и существовали только для того, чтобы окрашивать пространство или отмечать время года.

Дальше был недостроенный, как говорили, каким-то мигрантом из Турции, большой каменный дом. Но Турция сейчас значительно увеличилась, и понять откуда этот мигрант было не просто. Наверное мигрант хотел построить дом, чтобы поселить всю семью, но дети жить в этой глуши скорее всего не захотели, и мигранту хватило ума заколотить оконные проёмы и уехать на большую землю.

Он вспомнил, как его московская бабушка ходила в магазинчик, который она называла «к одному грузину с камнем» и этот магазинчик был очень похож на этот дом. Когда другие ставили палатки или металлическо-пластиковые здания, тот грузин выстроил трёхэтажный дом из кирпича и поставил в углу крыльца огромный камень, видимо, как намёк на камень, который отвергли строители. И он вдруг вспомнил эти слова:

«Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла? Это от Господа, и есть дивно в очах наших. Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царствие Божие и дано будет народу, приносящему плоды его; и тот, кто упадет на этот камень, разобьется; а на кого он упадет, того раздавит»

Грузин любил бабушку и деда, по праздникам даже дарил им какие-то фрукты или конфеты. Он говорил, что бабушка похожа на его мать. Хотя, что может быть общего, между крохотной русской светловолосой тщедушной старушкой и здоровенным, как гора, грузином, с чёрными гудронными и блестящими на солнце волосами, и бровями?

Но «отнялось Царствие Божие», отец говорил, что новый, какой-то «Собачий мэр», снес этот магазинчик, как, впрочем, и все остальные магазинчики, гаражи, палатки, всё, что было у местных до его прихода на Москву…

Этот дом пока стоял: «Cобачий мэр» сюда не добрался, — подумал он, впрочем, предписание навести порядок на участке было — ламинированная табличка была основательно прикручена к калитке металлической проволокой. Дом стоял надёжно и только деревянный балкон, недостроенный и нелепо подпёртый когда-то двумя деревянными досками в крыльцо, обвалился во время бури, видимо доски сгнили или были съедены какими-то муравьями. На месте балкона так и осталась черная дыра.

И опять его накрыли старые новости. Он вспомнил, как после отступления русских войск, на линию Вязьма – Калуга – Орел – Воронеж и нанесения ракетно-бомбовых ударов по Москве, Атаман Ладный, в обмен на сохранение за своей Федерацией Москвы подписал соглашение с войсками ООН и НАТО. Он добился заключения мира ценой официального отказа от всех потерянных земель. Временная НАТОвская администрация, должна была распределять эти территории по соседним странам, пострадавшим от империалистической политики Москвы. Ладный также согласился передать всё ядерное оружие, а также все руководство и генералитет, пойманный на его территории натовским войскам. Обозлённые солдаты тогда хватали всех, от офицеров и выше и убивали прямо на месте. А Ладный, который, как потом утверждали его алкаше-подобные, но уже выбритые на лысо, сидящие в наручниках, сподвижники, понимал, что генералы слишком много знают, и потому делал вид, что не может их отбить у солдат.

В Москве, полностью зависимой от крупных холдингов, руководство и владельцы которых разбежалось, начался голод, и толпы таксистов, строителей и продавцов, которых пустили к себе Москвичи, сбившись в банды ходили по городу грабили и убивали всех местных без разбору. Они просто выламывали двери квартир, выкидывали в окна жителей и уносили всё, что хотели. Кадры трупов, валяющихся под окнами, мух и крыс всплыли перед ним, и он плюнул.

Самого Ладного НАТО так и не взяли. Когда север фактически был оккупирован НАТО, Сибирь и Урал были заняты Китаем, а Юг и Поволжье  захвачены Кавказской Федерацией, и когда Каган с собачьей фамилией начал объединять вокруг себя мигрантов и вырезать остатки солдат, Ладный пытался убежать, через Турцию в Африку. Но это, как оказалась потом, была успешная спецоперация Турции. Ладного торжественно четвертовали верблюдами в Грозном, в наказание за «уничтожение мусульман Казани». Кадры этой казни и отрезанная голова Ладного, на фоне огромного черного знамени с арабским шрифтом в перстнявых пухлых руках улыбающегося, с узкоглазым лицом похожим на картошку эмира, также крутили по всем каналам почти целыми днями.

Он плюнул снова.

Он не заметил, как подошёл к лагерю мигрантов, он не любил ходить сюда. К забору подошла группа черноволосых молодых людей и спросила на ломанном английском, нет ли у него закурить? Но он не курил, и он покачал головой.

А один из мигрантов сказал другому, думая, что он не понимает русского, «да ты посмотри на этого оборванца, помнишь в Москве, твой сынок неудачно резанул такого по горлу, и он бегал потом минут тридцать по детской площадке.»

— Да, забауно было, — Ответил второй с характерным кавказским акцентом.

Он пошел в обратную сторону, не глядя на лагерь. Тяжелые воспоминания опять накрыли собой всё, хорошее. И всё настроение, и капля оптимизма, полученная у Китайца куда-то выветрились. Как Китаец может быть таким весёлым, и так весело говорить про сожженных Тувинцев, про все эти массовые убийства, которые утопили в крови и трупах всю эту гигантскую страну, заставили миллионы людей скитаться по миру и скрывать, свою национальность, он не понимал.

Он вспоминал спокойные московские улицы, по которым он гулял в детстве: зелёные, пахнущие липами весной, разбрасывающие кленовые вертолётики летом, сбрасывающие цветные листья осенью.

Он вспомнил город, в котором для него только дети были опасны, да и то, их издевательства нельзя сравнить с тем, что сейчас творилось и даже с тем, что просто говорили эти два мигранта, которые приехали и сюда. Раньше в городе было спокойно, а сейчас города фактически нет – дети выросли.

Он, спустился по лесенке на две улицы вниз и пошёл к дому старика, который мог спасти его от верной смерти, а мог и не спасти. Он не знал, что говорить загадочному старцу и как себя вести.

И тут он вспомнил, что у него и видок, как у бродяги, что он весь мятый, в нестиранных месяц штанах, вонючей рубахе и не брился уже, наверное, неделю. За такой вид, Отец его как минимум отругал бы, и он не знал, что ему делать. Он вдруг испугался, что учитель его просто прогонит.

Впрочем, Китаец не посмеялся над его внешним видом и говорил, что дед любит помогать таким чудикам. И вдруг он увидел забавную птичку, с оранжевой головкой, которая гонялась за насекомым, похожим на ручейника – с зелёным тельцем и прозрачными крыльями. Тут вообще всё было какое-то оранжевое, вспомнил он снегирей, которых видел, когда ездил на новый год в Казань. Особенно яркими они казались на фоне белого, сухого от мороза снега. Он вспомнил красную рябину и те оранжевые ягодки, и здешний недоснег и это недоморе!

Но если учитель сам мигрант, хоть теперь и с гражданством, то ему не привыкать к бедным оборванцам, мало ли почему я такой грязный? И он принялся заранее придумывать, почему это он такой не бритый, не стиранный и не глаженый.

Он подошёл к домику старика. Самого домика видно не было, видимо он находился в глубине сада. С улицы сад был огорожен каменным забором, но не высоким – наверное, в половину человеческого тела, на вершине которого были высажены плотной стеной какие-то хвойные деревца. Калитка была в самом центре заборчика, и будущий ученик попытался заглянуть в сад, но сделать это было невозможно, потому, что на расстоянии метра от калитки росла плотная стена из туй, закрывавшая вид в сад. Калитка была кованая и с достаточно широким металлическим узором. Он просунул голову в калитку и посмотрел внутрь. Слева – был тупик, справа тоже и ничего, кроме стены туй он не увидел. Но вдруг, ни с того, ни с сего, что-то щелкнуло и отверстие в калитке сузилось так, что он уже не мог высунуть голову!

— И чего ты так долго до меня шёл, Ёширо? – прозвучал по-русски и негромко, чей-то голос за спиной любопытного.

— Он даже вздрогнул, дёрнулся и больно ударился затылком и подбородком о калитку. Он не мог ни обернуться, ни посмотреть назад.

— Не люблю я тех, кто суёт нос не в свои дела, а ты засунул всю свою голову. Ну, скажи Ёширо, зачем ты так сделал? Это же не вежливо! Ты же вроде уже взрослый мальчик – проговорил голос.

— Я не Ёширо, вы меня с кем-то перепутали, сказал он и суетливо продолжил, — я пришел к деду, то есть, к старику, но, наверное, я ошибся, или перепутал, отпустите меня, пожалуйста!

— В чём ты ошибся и что перепутал, к деду ты пришёл или к старику? – спросил голос.

— Я не знаю, я просто волнуюсь, я… я от Китайца, — вдруг вспомнил он и повторил, — от Китайца, мне говорили, что надо сказать, что я от Китайца.

— Но от Китайца я жду Ёширо. — Проговорил голос. — И если ты не Ёширо, и осмелился подглядывать за мной, я тебя, пожалуй, просто на просто убью! И тут не будет никакого нарушения, раз уж твоя голова незаконно оказалась на моей территории — мигрант-оборванец. В этой стране так можно, это тебе не совок. – Сказал дед.

— Я Ёширо, Ёширо, начал повторять он. Послушайте, что я сделал вам такого? Что вы хотите меня убить?

— А что, ты считаешь, что ничего такого не сделал? – спросил голос.

— Ну я, наверное, я не прав, я…  но я… хотел только посмотреть, я думал калитка открыта и…

— Ты повторил слово я уже раз пятнадцать. – Сказал голос. – Но так и не сказал то, что должен сказать.

— Ну, простите меня, я, правда, не хотел ничего плохого. Сказал Ёширо, беспомощно опустив руки, словно сдаваясь.

— Долго же ты оправдывался и отнекивался Ёширо, — сказал голос. – И наконец, сделал мне одолжение и знаешь, я пожалуй, тоже сделаю тебе одолжение, — сказал голос.

— Нет, нет, нет, я действительно извиняюсь, — затараторил Ёширо, понимая, что от одолжений и милостей всех этих дурацких людей ничего хорошего ждать не приходится и торопливо продолжил, — Простите, это я от волнения.

Хитрая ловушка открылась, теперь уже Ёширо, высунул голову и повернулся.

Перед ним стоял низкий, крепкий, не молодой мужчина, стариком которого назвать было ну никак нельзя. Он был одет в спортивный костюм, только однотонный, какой-то бежевый или коричневый, в кроссовках. На лице было немного, достаточно глубоких, морщин. На голову была натянута шапочка, вроде тех, что он видел в детстве. Было видно, что человек держит форму.

— Я должен называть себя Ёширо? — спросил только что освобождённый пленник, потирая рукой шею.

Но старик не ответил, он поклонился и сказал:

— Софу. – И остался неподвижен.

— Ёширо, — сказал с поклоном Ёширо.

— Ну и прекрасно, Ёширо, заходи! – Сказал Софу и протянул руку, предлагая Ёширо войти в сад.

— Вообще-то ты не достоин носить такое имя. Китаец мне про тебя порассказал, да и наша первая встреча подтвердила мои самые мрачные ожидания, — сказал Софу с улыбкой и продолжил. — Но ничего, я постараюсь помочь тебе. Будем считать, что имя я тебе придумал авансом.

—  А что значит Ёширо? — Спросил Ёширо. — И что значит «Софу»?

— Софу ничего особенного не значит, Софу по-японски — дедушка или дед, или старик, почти старый пенёк – хихикнул Софу и продолжил. — Видишь, ты не ошибся, когда говорил, что ищешь деда или старика, но тебе повезло, ты нашёл и то, и то. Старик – это я, повторил Софу, улыбаясь, немного шутливой улыбкой.

— А Ёширо? – Спросил Ёширо.

— А Ёширо – это Ёширо. Видишь ли, Ёширо, я не глупый и не глухой. Я ответил на твой предыдущий вопрос, а что теперь значит Ёширо я пока ещё не знаю.

— Простите, — сказал Ёширо.

Они вошли в сад, в саду не было ни цветов, ни травы, только стволы каких-то деревьев, уходящие вверх. Дорожка была одна одна – от туй к дому. Где не было дорожки были листья папоротников, из которых тут и там торчали каменные фонарики, местами позеленевшие от времени и сырости. Дорожка шла не прямо к дому, а немного петляла, и её окаймлял небольшой каменный бортик. Единственное светлое место, в конце садика, было занято домом. Весь сад с двух сторон был закрыт светлым, с зелеными наростами мха, забором, который по высоте доходил до крон деревьев. «Вечером тут видимо темень кромешная», — подумал Ёширо.

Дорожка позволяла идти двоим рядом, она была отсыпана керамзитом вперемежку с хвоей, упавшей с деревьев и с каждым шагом шипела, и трещала громче уже появляющихся цикад.

Ёширо не любил цикад, он боялся этих «здоровенных крылатых тараканов», которые с выпученными глазами истошно трещат, как погремушки, иногда летают, как гигантские жужжащие твари, а потом, в конце лета начинают падать, куда попало с деревьев дохлые или умирающие, и их начинают жрать птицы, мыши и прочие гады. Здоровенные они попадают под ноги, на голову, за шиворот, еле живые заползают в дом.

— Я не видел вас раньше в нашем городке, сказал Ёширо, который, подумал, что должен что-то сказать, но не знал, что и как-то от этого засмущался – Вы недавно у нас?

— С каких это пор, этот городок стал для тебя «нашим»? Я думал ты нищий бродяга. – улыбнулся Софу. Видимо Софу вообще любил улыбаться — он казался настоящим оптимистом.

— Да, вид у меня не очень сказал, стесняясь Ёширо. — Как-то всё наложилось, вся эта история, и я не успел ни постираться, ни погладиться, — начал оправдываться Ёширо, подняв и опустив плечи.

— И что за великие проблемы помешали тебе сделать такие простые вещи, для которых надо час времени?  — спросил Софу. – Ты что дал обед отпустить бороду и ходить как нищий бродяга из-за всей этой твоей истории?

Ёширо подумал и сказал, видимо я даже не знаю, почему так.

— А что ты вообще знаешь? И чего ты хочешь? – Спросил Софу, — Вот чего ты ко мне припёрся? Тебя грохнут через неделю, вот и вся твоя история. Или ты хочешь, чтобы я сделал великого воина за неделю из лапши, которая варится тридцать лет? Если бы я был Богом, я бы занялся куда более важными делами… Ну ладно, ладно — не обижайся, поскольку я не Бог, то займусь и тобой.

Они подошли к дому, старик открыл дверь и вошел. Дом напоминал обычный дом – небольшая прихожая, кухня с обыкновенной мебелью, пара каких-то комнат, обставленных простыми шкафами, столами, стульями, стеллажами. В нем не было ничего, что выдавало бы в хозяине великого воина или многоопытного старца. Скорее он походил на простую типовую московскую или казанскую квартиру.

Софу скинул в прихожей свои кроссовки, по совковому, одел тапочки и пошёл в ванную, судя по работающему крану, помыл руки и перешёл на кухню, где видимо, ставил чайник.

Ёширо повторил ритуал, ну кроме одевания тапок и тоже вошёл на кухню.

— Ну чего стоишь? – спросил Софу, садись уж, я сам лично налью тебе чайку. Небось, как Китаец, коньяками тебя поить не стану, как этот старый извращенец – медитатор.

За то небольшое время, какое Ёширо успел пообщаться с Софу, он заметил, что старик совершенно простой и открытый. Он не был похож, даже отдалённо, на великих учителей и бойцов, которых показывали в фильмах или книжках. Ему не верилось, что он сможет действительно совершить чудо и спасти, его от неминуемой смерти. Теперь он поит меня каким-то чаем, подумал Ёширо, а я думал времени у нас в обрез, пора бы что-нибудь изучить, а он чай собрался гонять. Такой же, как Китаец. Видимо живёт себе в своё удовольствие.

— А нам некуда спешить, — словно прочитав мысли Ёширо, заявил старик и продолжил. – Сегодня ничего делать не будем. Сегодня Воскресенье, а в этот день я ничего никогда не делаю. Воскресенье – Божий день.

— Но сегодня же суббота, — неуверенно сказал Ёширо.

— Но вечер субботы! – Скоро будет темнеть. – ответил хитрый Софу и пока чайник начинал шуметь, отвел Ёширо в комнату.

Софу, чуть ли не целиком залез в шкаф и сразу выкинул на диван рюкзак, говоря: «так, в этом будешь носить…»

— А вот в этом будешь тренироваааааться — начал он задумчиво и ещё глубже залез в шкаф, вытащил оттуда пакет, со свёрнутой тканью, протянул Ёширо. И сказал: «Это!… Вот тебе кимоно, оно должно тебе подойти. В нем ты будешь заниматься два раза в день – до твоей работы и после», — бодро сказал Софу, закрывая шкаф. «Пояс научишься завязывать сам, если что в инете полно инструкций», — добавил Софу и пошёл на кухню. И по пути уже крикнул: «да, какие-нить тапки или шлёпки найди и небольшое полотенце!»

«Полотенце-то с тапками на кой?» — подумал Ёширо, заглядывая в пакет.

Он увидел белую скрученную как простыня ткань и наверху такой же белый скрученный улиткой пояс. Он вспомнил одноклассников, как некоторые из них, на переменах обсуждали, у кого какой пояс, какие нашивки, хвастались и выясняли какой цвет сильнее и какие нашивки против какого цвета победят, у кого какой тренер или отец и кто из них сильнее. Иногда такие обсуждения заканчивались вознёй и потом дракой. А такие драки и возня заканчивались тем, что дежурная училка, которая сидела в коридоре поднимала тревогу и несколько пухлых училок прибегали и помогали растаскивать дерущихся мальчиков. А потом они долго ругались, размахивая колбасоподобными руками, повторяя, что это так недостойно драться. Что это так не делается, что надо всё выяснять у школьного психолога.

Когда отец слышал подобные рассуждения, начинал кипятиться и говорил, что российское государство и современная школа делают из мальчиков гнилых, тупых и бессловесных терпил. После того, как он имел неосторожность высказать подобную мысль в школе, его перестали приглашать на собрания и туда стала ходить мать и мать смогла как-то добиться, чтобы отец виделся с ребёнком только в её присутствии 2 – 3 раза в месяц.

«Где эти толстые училки сейчас и где их школа», — подумал он опять. Страшные картинки и мучительные мысли уже начали накатывать на него, они уже сформировались и нависли над ним, готовые упасть и в очередной раз уничтожить его…

— Ну, где ты там? Ты что-там уже наряжаешься что ли? — Разогнав всякие мысли, прозвучал крик Софу с кухни.

— Иду-иду, — крикнул в ответ Ёширо, сунул пакет в рюкзак, застегнул молнию и по пути на кухню оставил рюкзак в прихожей.

— Вот тебе ужин и чай, — сказал Софу, показывая на дымящуюся чашку и тарелку с рисом и какими-то овощами, разогретую в микроволновке. – А вот мнееее, — протянул он, ставя вторую чашку.

На столе были какие-то печенья или маца, сухофрукты и сахар.

— Я уже старенький, — Улыбнулся, хитро щурясь Софу, — ем мало. Вот, попью горяченького, оно и есть не захочется. Тебе придется, есть побольше, ну уж извини, у меня нет ни мяса, ни рыбы – этого не ем, а тебе придётся.

— Да, за два часа до и, хотя бы, полчаса после тренировки есть нельзя. Вот тебе витаминки, — сказал Софу выставляя белый флакон без этикетки и добавил — Это тебе от Китайца, он сказал, что это ничего особенного, обычные витаминки, он говорит, отсыпал из большой своей баклажки. На крышке было нацарапано: «2t. Х 2r.d. S.ed.».

— Спасибо, — сказал Ёширо, отхлёбывая чай проглотив две витаминки.

— Ну, всё, сказал старик, давай, доедай это всё, допивай и топай отсюда. Приходи завтра вечером, часиков в семь вечера.

— Завтра же Воскресенье? – Спросил Ёширо и пожалел, он подумал, что Софу рассердится, потому, что уже понял, что Софу никогда не говорит ничего просто так и не нуждался ни в его поправках, ни в его вопросах.

— А тебе что уже лень? – Спросил Софу, посмотрел на него, опять демонстративно прищуриваясь и добавил: «В восемь вечера уже вечер Воскресенья, а не Воскресенье». Даже если всей твоей жизни осталась неделя – это может быть миг, может быть бесконечный ад, а может быть целая жизнь.

Не вдаваясь в подробности этого суткоисчисления, Ёширо как мог быстро доел, запил остатками горячего чая, встал, сделал поклон и пошёл в прихожую.

Провожая его Софу, с поклоном, пожал ему на прощанье руку и сказал, выйдешь через калитку, там будет открыто.

Ёширо, нацепил рюкзак, вышел на крыльцо дома и увидел, что уже вечереет. Как он и думал, в саду была темень, но вдруг включились фонарики, и стало уютно так, как будто сад был продолжением дома. Он вышел к калитке, по громко хрустящему керамзиту. Калитка действительно была не заперта, он толкнул её и вышел. А когда обернулся и легонько потянул закрывшуюся калитку не смог её открыть.

Он побрел по улице опять, практически, куда глаза глядят. Какой забавный этот Софу, подумал он. Интересно, кто он, так хорошо говорящий по-русски, немного узкоглазый, хоть и морщинистый мужик, называющий себя стариком.

Он шел по улице, на которой уже плавно загоралась гирлянда ламп. Что он имел в виду, про неделю, — подумал теперь уже Ёширо. Да, жить осталось наверно дней семь, и он посчитал, быстро загибая пальцы. Он чувствовал какую-то апатию, он надеялся, что всё это рассосётся само, впрочем, также как всегда когда перед ним вставали проблемы.

Все эти люди, тот старик посыльный, Иошайо, Китаец, Софу – все они были чем-то друг на друга похожи, но он не мог понять, чем.

Он ничего про них не знает и не понимает. А они казалось, знают про него всё, что хотят. Впрочем, что уж тут такого, он — забитый бесправный мигрант, одетый как бомж, загнанный на край земли. Он вдруг почувствовал себя в центре всей этой истории, в центре их истории и ему было непонятно, почему и зачем это надо, что для того, чтобы просто прихлопнуть его, такого бесполезного слизняка, надо тянуть эту неделю, и разыгрывать весь этот спектакль. Привлекать такое количество людей, посвящать его, пусть и краем глаза в их тайны!

Ему опять показалось это всё диким по задумке, нелепым розыгрышем Китайца.

А потом он вспомнил её. Он вспомнил, как она, прихрамывая, ходила и разглядывала тот магазин, как искренне интересовалась теми погремушками и как естественно смеялась. Он не мог забыть её облик, в котором не было ничего лишнего, её хитрое и в тоже время простое кимоно, тонкий запах духов, который не заполнил собой весь магазин, а только коснулся его и исчез вместе с её уходом. Всё это было так прекрасно и необычно! Он вдруг подумал, что она тоже на них чем-то похожа, хотя, что может быть общего у маленькой, слабой и прихрамывающей девочки и всех этих совершенно непонятных, хитрых и злых стариков.

В отличие от них она внушала ему доверие, вернее её искренний интерес, честный смех, отсутствие жеманства, кокетства и притворства. Хотя он привык не доверять и тем, кому хотел бы доверять, жизнь его этому уже научила.

Он начал вспоминать всех своих бывших друзей, как они, как правило такие же никчёмные при первом же случае предавали его. Он вспоминал прошлые злые розыгрыши его одноклассников и хотел уже погрузиться в созерцание очередных своих мыслей, которые опять закончились бы тем, что он плюнул бы в сторону, но не успел.

Хоть ему и надо было привести себя в порядок, надоело ходить в вонючей и липкой рубахе, да и тело уже чесалось. Он решил зайти на центральную улицу.

Особенностью этой улицы — были целые две гирлянды освещения! И тут, помимо среднего кабака, где вчера начал пьянствовать Китаец, была автомастерская, по ремонту местных и не только капиток, мотоциклов, велосипедов, различных косилок и всего, что тарахтит. У мастерской на удивление, стояла приличная машина с открытым капотом, и мастер ковырялся, освещённый ярким фонарём. Мастер вспотел, отвинчивая какой-то болт в недрах тачки, но подняв глаза и увидев Ёширо, кивнул головой. Ёширо поклонился в ответ.

Рядом были магазинчики компьютеров, техники и связи; цветов, семян и удобрений; магазин одежды, совмещенный с секонд-хендом — в общем, всё, что нужно горожанам. Он хотел посмотреть почем тут полотенца, потому, что Сэнсэй говорил про полотенце, а у него было только страшное домашнее. Но оказалось, что было уже поздно, «магазин со всяким барахлишком», как он его называл, потому, что не понимал иероглифов на вывеске, был закрыт. Стучать он не стал. Сначала он пошел дальше – ему надо было спуститься на одну улицу ниже. Быстрее было вернуться, но сначала он решил пройтись до другого конца городка. Но поскольку в свете гирлянд освещения все дома, заборы, деревья были на один цвет. И поскольку было уже поздно, да и приятных размышлений он не ждал, он всё-таки передумав повернул обратно.

На обратном пути он опять увидел её, он увидел, что мастер объясняет ей что-то, показывая на капот, а она внимательно слушает его и видимо пытается понять, а может даже и понимает. На этот раз она была одета уже в обычную современную одежду. На ней была длинная юбка и футболка, её черные волосы были закручены в хвост и перетянуты резинкой или лентой, разглядеть было сложно. Мастер опять кивнул ему и она, повернув голову, сделала небольшой кивок головой, какой делают мало знакомому человеку и улыбнулась. Он в ответ замедлил шаг, сделал такой же кивок обоим и хотел пойти дальше, пытаясь успокоить биение своего сердца.

Но она вдруг повернулась к нему, и, сделав нормальный высокий поклонзаговорила.

— Лейла, — сказала она и улыбнулась подходя к нему. Простите меня, пожалуйста, вы не могил бы мне помочь?

Он остановился, в горле у него пересохло, и он хотел сказать да, но губы не открылись.

— Да, а чем я могу вам помочь? – сказал он, оправившись и сглотнув, и добавил, с поклоном — Ёширо.

При этом мастер покосился на него одним глазом, но отвел взгляд, когда Ёширо посмотрел на него.

— Видите ли, у меня в машине холодильник, там целая гора образцов и реактивов и мне надо обязательно дотащить их до рыбной фабрики иначе всё погибнет и моя работа за полгода насмарку, а я физически не смогу этого сделать, а мастер обещал починить это всё до завтра. И добавила шёпотом, показывая глазами на мастера: «да и неудобно уже пользоваться электричеством мастерской», а потом нормальным голосом: «и я вам, конечно, оплачу все эти хлопоты».

— Я знаю, где фабрика, — сказал он, — время у меня есть, давайте попробуем, много там образов?

Она полезла в багажник, вытащила сумку и рюкзак, и начала перекладывать коробки, бутылки, склянки, какие-то коробочки и пакетики в сумку и потом в рюкзак. Да «образцов», как она сказала, было больше, чем смой хозяйки, придется, попотеть подумал он.

— Ну, давайте, вашу сумку, — одевая рюкзак и вставая, проговорил он.

— А сумку могу понести я, — сказала она с весёлой улыбкой.

Но сумку он забрал тоже, вернее попытался, хотя было очень неудобно – рюкзак мешал одеть её на плечо, она сползала и пару раз чуть не упала.

Договорились нести сумку вместе, всё-таки вещи достаточно хрупкие.

— А мне надо чтобы образцы попали на фабрику, а машина у меня сломалась прямо на пароме, представляете? Она перекрыла выезд и местным пришлось толкать её, до портовых ворот, чтобы все могли проехать. Ух, и шуму было, — начала она рассказывать весело в перерывах между дыханием, потому, что сумка была тяжелая, даже если тащить вдвоём.

А потом ещё пришлось искать мастерскую, а холодильник работает от аккумулятора, вот-вот сядет! – сказала она, махнув свободной рукой и продолжила, — вот, постоянно я попадаю в такие приключения.

— Наверное, вам слишком тяжело, — сказал Ёширо, —  может я отнесу двумя ходками? Планов на вечер у меня нет, ну разве, наконец, побриться, — сказал он, останавливаясь и потирая щетину свободной рукой. И думая, что это даже забавно и соврал с улыбкой, — вот видите, у вас машина сломалась, а у меня бритва – мы с вами собратья, по несчастью.

— Нет-нет, нормально, — сказал она, — вернее нормально нести, дойдём, как устану, поменяемся руками и всё.

— Ой, а я заметил, что вы прихрамывали тогда, — вдруг вспомнил он её в магазине.

— А, там, в магазине! – догадалась она, — Нееет, это я просто ногу натерла, пришлось «погулять», — сделала она знак кавычек пальцами свободной руки, — по вашему острову. Наверное, вид у меня был нелепый, кимоно и кроссовки хихикнула она и спросила: — А как вам кимоно?

— У меня ещё нелепей вид и был, и есть, сказал он, усмехнувшись и удивляясь, как просто она разговаривает и как легко с ней общаться и вдруг добавил, сам от себя не ожидая, — вы мне сразу очень понравились. А кроссовки даже лучше, я признаться не понимаю, как вы можете ходить с этими табуретками на лямках, это же, наверное, очень неудобно?

— В табуретках на лямках – захихикала она, — ну нет гэта удобные и очень красивые! Будь у меня с собой гэта я бы в них и пошла.

Так они и шли до фабрики. Периодически они останавливались, он менял руку, она оббегала его с другой стороны, они поднимали сумку шли дальше. Если бы это увидели какие-нибудь инопланетяне, они решили бы, что это какой-то ритуальный, а может быть даже и брачный танец.

— Ну, всё, ставьте здесь, на проходной, тут я уже сама растащу, — сказала она со вздохом и опять улыбаясь.

Он снял рюкзак на проходной, аккуратно поставил, и они вышли обратно на улицу. Вечерний, а скорее уже ночной город привычной светящейся паутинкой окутывал видимую часть острова, из-за сопки, не на долго, как это бывает тут, показалась луна, чтобы вскоре скрыться за другой сопкой.

Она достала кошелёк, вытащила деньги и протянула ему улыбаясь.

Он хотел было отказаться, вся унизительность его положения в красках нарисовалась ему, он замотал головой, в душе желая провалиться под землю или делая вид, что он на самом деле принц, просто упал в болото и заблудился в лесу… Но она настояла.

— Да берите, — сказал она, — не надо отказываться, в наше время от войны, революции и бед никто не застрахован, сама знаю, — а потом, подумав добавила, — ещё недавно сама хлебнула мигрантской жизни и вы мне очень помогли.

Она сказала это просто и обезоруживающе, «глупый болотный прынц» испарился и остался только он — Ёширо.

— Да чего уж, ничего не поделать, спасибо! — Сказал он, махнув рукой с облегчением.

Они попрощались, она пошла на фабрику, как она сказала: раскладывать всё по холодильникам.

Он пришел домой, поставил бритву на зарядку, скинул с себя одежду и принялся стирать. Стирал он вручную. Намочив одежду в душевой кабине — он намыливал всё по очереди мылом. Намыленные вещи откладывал в сторону. И когда три рубашки, футболка, штаны и прочее бельё было намылено и «пожамкано», он принялся поочерёдно отжимать и полоскать всё холодной водой. Соседи давно думали купить стиралку, но куда её поставить, пока не знали. Хотя была идея поставить её под микроволновку, но тогда выход двух квартир был бы немного перекрыт, а ставить более узкую с вертикальной загрузкой тоже было некуда, тогда некуда девать микроволновку, и они видимо стирали также.

Когда он слегка прополоскал, он отодвинул вещи в сторону, вошёл в кабину и помылся сам, после чего уже окончательно всё прополоскав. Другого порядка действий его ванная не предусматривала, потому, что после того, как он вышел из кабины все мокрые и ещё капающие вещи он повесил стекать прямо в душевой кабине, на перекладину, которую он для этого и приделал.

Ещё он вспомнил про кимоно и пояс. Но примерку и пояс оставил на утро, в конце концов, в чем проблема завязать на узел пояс.

Он лег спать. Этот день, такой длинный и необычно насыщенный утомил его. Этот вызов, эта прекрасная встреча со Вселенной по имени Лейла, сюрпризы, которые выделывал Китаец и этот замечательный тренер. Тренер, который не отмахнулся от него сразу, не послал его куда подальше и даже так забавно его прижал калиткой, на что он уже не обижался. Он имел противоречивые чувства. Даже того деда Иошайо, которого он, казалось бы, так незначительно и глупо, фактически неосознанно руглнул и теперь должен был за это умереть он уважал и не считал плохим человеком.

— Должен был умереть, должен умереть, —  повторил он, вспоминая одного знакомого армянина, который когда-то сказал: «Чем смерть от старости и болезни лучше смети от раны на поле боля? Плюс минус десять лет немощи?» — где он сейчас этот армянин, После того, как турки и союзные им кавказские народы жгли и грабили армянские города несколько лет подряд. Закончил ли он свою жизнь или может быт живет и сейчас достойно или мыкается по чужим странам и городам.

Когда он думал о своей Вселенной, он почему-то не боялся смерти, он думал, что может быть, Бог показал её ему, чтобы было не так страшно умирать, чтобы было стыдно умирать как-то иначе, чем с таким же достоинством, с каким она вела себя в магазине? Ему было стыдно за себя, когда он думал о ней.

И всё-таки, весь этот вечер принес ему не только отчаяние, но и подарил надежду так уж устроен человек, он надеется на что-то даже когда и надежды уже не может быть.

1 день воскресенье

Проснулся он рано утром. Что же, сегодня воскресенье и осталось меньше семи дней. Софу сказал приходить вечером и Ёширо решил не откладывать в долгий ящик подготовку.

Какое-то глупое ощущение радости почувствовал он, что всё это случилось именно так, что ему подарили ещё неделю, что возможно он успеет что-то сделать, но как порадовался, так и расстроился сразу, как вспомнил о том, что шансов в предстоящем бою у него нет. Да, он «мокрая русская курица» или «татарская лапша», как-то так называл его Китаец и ему не хотелось быть больше ни курицей, ни лапшой, но сделать за неделю что-то казалось ему невозможным. Таких чудес не было даже в кино…

Он проверил вещи, они были ещё влажные, но день будет жаркий и они должны были быстро досохнуть. Он перевесил брюки и рубашку на окно. Ёширо ходил по своей трёх шаговой каморушке и брился – бритва неприятно брила переросшую щетину, периодически больно вырывая волоски. Ёширо брился и искал свои тапки, которые надо было взять на первую тренировку. Тапки нашлись, это были пластиковые шлёпки с липучей застёжкой, которая притягивала тапок к ноге, не давая слетать, но на левом тапке, застёжка была рваной, и он уселся её пришивать. Потом неожиданно для себя отыскал новое полотенце. Он вспомнил, как чисто случайно спёр его в общаге для мигрантов, когда его возили на Большую землю для перерегистрации. Его переселяли из комнаты в комнату и он с вещами машинально забрал казённое полотенце, а в другой комнате, на его кровати было ещё одно. Никто не хватился первого, и он забрал его себе. И вот оно пригодилось — мелкая приятная удачка!

Он принялся мерить кимоно, но оно было какое-то странное. Со штанами проблем не возникло, а вот курточка была с какими-то верёвочками, и он никак не мог понять, зачем они нужны, почему нельзя сделать пуговки. Пришлось смотреть в инете картинки. Он не очень понимал, зачем ему кимоно, он мог бы тренироваться и в простом спортивном костюме, в шортах и футболке.  Когда он завязывал верёвочки сложнее всего было определить, где право, а где лево, он поворачивался то спиной, то боком к монитору, пытаясь приладить кимоно как надо. Он не знал, что у японцев на живых и мертвых одно и то же кимоно одевается по-разному. Да и зачем ему было это знать сейчас.

Но настоящим ужасом для Ёширо оказалось завязать пояс. Он не мог никак понять и сориентироваться, как бы он не поворачивался к монитору, какой конец должен быть ниже, а какой выше, что куда пихать и какую петельку делать. Потом он, с горем пополам завязав, случайно закрыл сайт, но открыв снова выяснилось, что узлов на самом деле ещё и несколько, пришлось искать историю, какой узел он делал.

— Да какого, блин чёта, — ругался он, — ну почему нельзя просто взять и завязать, зачем эти сложности с петельками, поворотами, отворотами. Но в одном из видео получил ответ: пояс должен жестко прижимать кимоно к животу, не создавать бугра, за который можно зацепиться и в тоже время, при напряжении пресса не оставлять свободного пространства между животом, кимоно и поясом.

Завязывал он долго, несколько часов он поэтапно повторял, поворачиваясь у монитора и зеркала. Когда вроде умудрился завязать всё как надо во второй раз, а потом развязал, чтобы повторить – но не смог. Он снова принялся завязывать, то высовывая язык, то кривя физиономией. И конечно он попытался сжульничать – он научился ослаблять и спускать завязанный пояс аккуратно так, чтобы узел полностью не развязывался, потому, что он был уверен. Что не вспомнит, как это делается, а тем более там!

— Что же, уже хоть что-то, —  подумал Ёширо, — помру хоть в штанах, попытался он пошутить над собой. Сегодня утром, на этом солнце, отдохнув и начав свой «путь воина», ему помирать уже совсем расхотелось. Его вид в кимоно был весьма воинственен и он решил, что надо постараться выжить, что может всё-таки Софу научит его хоть чему-то за эти дни, «а теперь уже шесть с лишним», вспомнил он. Но всё-таки, каких только чудес не бывает в кино и книжках.

Он проверил ещё раз вещи — всё уже подсохло. Сегодня было воскресенье, есть, было, нечего, хоть и хотелось. Последнее время он начал есть только ту еду которую покупал в заводской столовке из экономии. Он даже пробовал ходить в лес, думал найти там какой-то «подножный корм», типа грибов или ягод, но все растения были ему не знакомы, и он отказался от этого риска, особенно учитывая, что лечить его, случись что, никто не будет.

Ничего не попишешь, поскольку Софу сказал, пришлось ему сходить опять в свой магазин за едой.

— И потом, подумал он, — какого черта мне сейчас экономить, если жить мне осталось только шесть дней. Он пересчитал свои запасы, прикинул сколько и какой еды можно взять на неделю, выходило не много даже с учетом столовки, впрочем, есть ещё рыба, но он с содроганием отогнал эту идею, а ещё ему заплатила Лейла за помощь и это очень его выручило.

Вдруг у него возникла идея, а что если попробовать поменять эту рыбу на что-то другое? Серёга же не только не отказался, но и был очень рад. «И почему такая простая мысль до сих пор у меня не возникла. Какого хрена я жрал эту рыбу, когда можно было попробовать её поменять на другую еду»? — Подумал он с раздражением над своей глупостью и над тем, что только сейчас, за неделю до смерти он до этого догадался!

Он одел, чистую одежду и гладко выбритый, чистый и даже почти поглаженный, пошел в магазин. На улице ничего необычного он не увидел, солнце уже было горячим, вчера, ещё робкие, цикады, сегодня уже разошлись и старались «переорать» друг дружку.

Он очень быстро добежал до магазина, встретив знакомого продавца, поклонился ему. Но еды много брать не стал. Он взял хлеб, рис, немного мороженых овощей. Он почему-то побоялся брать мясо, потому, что давно его не ел, только мелкий полуфабрикатный кусочек в столовском в комбо. Принеся пакет с едой домой, он быстренько почистил и порезал овощи, кинул масло в кастрюлю, в ней обжарил овощи, долил воды и высыпал рис. Это и был его поздний завтрак или ранний обед.

Он вспомнил про витаминки Китайца и выпил их с обычной водой перед самым завтраком. После завтрака немного готовой еды у него ещё оставалось, он пожалел, что ничего, больше уже не лезло, «видимо после многих лет голоданий у него всё нутро уменьшилось и больше нормы ничего не лезет», — подумал он.

До семи было ещё долго, он собрал вещи, убрал кимоно и аккуратно засунул наполовину завязанный пояс, полотенце, тапки. Одел рюкзак и пошлел прогуляться, потому, что дома сидеть уже не было сил. Закрыв дверь, он сбежал по лестнице, опять не встретив никого из соседей ни на лестнице, ни во дворике. Он, шел по той же самой улице, как в тот раз — с похмелья на работу. Но он не встретил ни Серёгу, ни Николая. Подошёл к магазину и заметил, что и магазин уже закрыт. В выходные магазины частенько закрывали, но всегда же можно постучать.

У магазина объявления остались те же – мальчик с метлой делал это же па и собачка всё также прыгала у метлы. Самурай в нимбе сидел и корейские буковки составляли узор. Неделя закончилась, она уходила в прошлое, завтра начнётся новая и скорее всего, откроется магазин, и объявления появятся новые и опять он пойдёт на работу и будет работать там с Китайцем, который опять начнёт нести всякую чушь. Но теперь произошли изменения. Это фактически его последняя полная неделя и для него всё может закончится, уже совсем скоро.

— В общем – не так это всё и плохо, — подумал он. В его жизни появился какой-то смысл, какая-то определённость — он будет готовиться, и надеяться на чудо.

Он прошел чуть дальше, там был интересный заброшенный участок, традиционный деревянный японский домик на деревянной платформе со сваями, словно окружал с трёх сторон заросший или пересохший прудик. Но сейчас он увидел, что прудик и сад кто-то почистил и в нем даже появились листья кувшинки и громко квакали лягушки. «Вот это да! Даже лягушек запустили» — подумал он уходя дальше.

Он вспомнил отца, все его закидоны со спортом, сейчас бы, наверное, это пригодилось. Кто же мог знать, что мир, оказался совсем не такой, каким он был в детстве и всё будут решать не психологи с учителями, не судьи с адвокатами, а банальная сила и ловкость или наличие автомата… Куда делся этот прогресс, эта уверенность, что умные люди не решают «как бабуины всё силой», — вспомнились слова учительницы. И чем дальше, тем больше эти «бабуинские» законы брали верх над их миром глобусов, очков и колбасоподобных рук.

— Почему же раньше я не начал никак тренироваться, — спрашивал он себя. Я не был паинькой, я мог и хулиганить, я не слушался так слепо мать или учителей. Почему в моей жизни ни разу не возникло желания дать сдачи? И пришлось дотянуть всё до вызова на эту дурацкую дуэль и до тридцатника, чтобы начать делать хоть что-то, чтобы приспособиться к этому миру.

— Нет ответа, — пробубнил он вслух!

— Ах, как не хочется умирать, – подумал он опять. – Ах, как не хочется умирать, — подумал он, вспомнив о своей Вселенной.

– Как же не хочется! – прорычал он сквозь зубы.

Он вспоминал все эти войны, этот геноцид, радиоактивный украинский и корейский кошмар, эти халифаты, шариаты, эти убийства, кровавые балканские реки, бунты, массовую резню и газовые камеры в Европе. С разрушением одной шестой, мир словно сошёл с ума, словно упавшая доминошка, выковырянная косточка из скелета динозавра — потащила за собой всё – разожгла все старые конфликты и обиды на всех континентах, за тысячи километров. Казалось, что до сих пор все воюют со всеми.

— Пусть некуда бежать, пусть нигде не ждут, но так глупо и через неделю и, как же хочется.. — опять подумал он.

Машинально в раздумьях он дошел до фабрики, почти до самой проходной и чуть не вошел внутрь. Он вспомнил, как провожал её вчера, какая непохожая она была на ту себя, которую он видел в магазине, и как легко и просто было с ней.

Он пошёл в сторону дома Софу. Он вдруг подумал, что сейчас, спустя целую жизнь, под её занавес, делает то, что всегда талдычил его отец, когда отправлял его на очередной спорт.

— Уж видимо сейчас он был бы рад, — подумал Ёширо с ухмылкой про отца.

Он пришел слишком рано и не решался обозначить свой приход. Впрочем, ни звонка и никакой «стучалки» на калитке не было.

Ёширо вспомнил вчерашнее приключение с хитрой калиткой и не решился особо дергать, только, посмотрев по сторонам, легонечко потянул двумя пальцами, но она была ожидаемо заперта.

Он уселся на лавку, закинул ногу на ногу и принялся смотреть по сторонам, решив постучать, когда придет время. Но только он уселся и достаточно удобно развалился, как услышал голос Софу.

— Чего-то ты совсем рано сегодня, не терпится начать?

— Да как-то так вышло, — сказал Ёширо вставая, — но если честно, то да.

Они вошли в сад и громко похрустели по дорожке.

— А вот именем своим где попало отсвечивать не надо, Ёширо, помнишь плакат «не болтай», — и Сэнсэй поднёс палец к кубам, как та женщина в косынке. – Всю эту неделю ты будешь нарушать закон и отсвечивать японскими именами на улице в присутствии незнакомых или знакомых людей, совершенно не обязательно. Наш городок на отшибе, но всё-таки когда будешь приходить ко мне старайся, чтобы лишние люди не видели, как ты входишь и выходишь.

По местным законам помеченные русские мигранты со значком не имели права заниматься никаким спортом, кроме простой гимнастики на улице. Любые боевые искусства были строго запрещены. И Софу и Китаец были гражданами, но и они оба сильно рисковали, обучая и поддерживая Ёширо!

Они пришли в дом.

— Теперь так, Ёширо, времени у нас мало, а дел много. Будешь приходить ко мне два раза в день. Один раз вечером – это будет основная тренировка, так сказать чуть тяжелее, один раз утром – она будет легче. В любом случае сильно гонять тебя не получится. Месяц нужен, а то и два, только на то, чтобы войти в режим, а у нас семь, хотя уже шесть дней. Ну не важно.

— А теперь иди и подстригай ногти, сказал ему Софу и добавил, — было бы больше времени подождал бы пока ты переоденешься и тогда бы отправил стричь.

— Да какого, чёрта, но тут-то с чего вдруг, — подумал и чуть ли не ляпнул это вслух Ёширо, а вслух он сказал: «Извините, как это я так забыл».

— Тебя что, мама с папой ногти стричь не научили? — Спросил Сэнсэй, улыбаясь и добавил, — кроме шуток, ты мальчик взрослый, боевые искусства подразумевают удары, блоки, махи… Не сложно поранить ногтем товарища, не сложно также и зацепиться ногтем за кимоно и оторвать ноготь, тогда лечиться будешь, а не тренироваться.

— Но у меня ножниц нет, — сказал Ёширо, как же мне быть?

— Не знаю, сказал Софу, хоть зубами грызи. Ты решай, а я пойду чай пить.

И Ёширо пошел в прихожую, одел ботинки и побежал за ножницами. Калитка опять оказалась открытой и заперлась после того, как он выбежал. Ёширо вспомнил, про деньги, которые заплатила Лейла и он побежал в магазин «всякого барахлишка», который был в два раза ближе. Там он купил ножницы и побежал обратно. Он бежал и думал, как это всё опять повторилось, как он покупал ножницы в детстве на свои карманные деньги — какая злобная ирония. Надо было дожить до вызова и за несколько дней до собственной смерти опять бежать за ножницами.

Когда он вернулся и подошёл к знакомой калитке, он быстро остриг ногти на руках.

Он дернул за калитку, и она оказалась открытой, он вошел внутрь и быстрым шагом двинул в дом.

— Что ты забыл Ёширо? — Спросил Софу, когда он вошёл в дом.

Ёширо задумался и не понял.

— Ты забыл посмотреть по сторонам перед тем, как войти в калитку! Сказал Сэнсэй и добавил строго – соберись Ёширо! Почему я должен повторять? Ладно, тебя сцапает полиция и потом этот твой Иошайо или его подручные, подрежет тебя в тюрьме или лагере мигрантов, но большие проблемы могут быть и у меня!

— Простите, сказал Ёширо, поклонился и они вошли в зал.

— Переодевайся скорее, а то пришел раньше, а уже опаздываем.

Но Ёширо, к своему ужасу, неудачно вытащил пояс, который развязался и кимоно как-то не так неудобно завязывалось и топорщилось

— А ты неправильно завязываешь, — заметил Софу, — так на тебе будут завязывать кимоно, после поединка, а пока ты ещё живой, завязывать надо слева на право.

Потом Софу подошёл и показал ему самый простой способ завязывания пояса.

Они вошли в зал, тренер сделал высокий поклон, снял обувь и вошел в зал, также поступил и Ёширо.

Тренер показал жестом, куда должен встать Ёширо.

— Будешь каждую тренировку начинать с приветствия в мой адрес «Сэнсэй-ни Рэй» — это произносит старший ученик, но за неимением других старший будешь ты. «Сэнсэй-ни» — по-японски учитель, «Рэй» — поклон. Будешь ждать моего разрешения сесть. Когда я скажу «дзадзэн», что означает приглашение на сидячую медитацию ты сможешь сесть. Сидеть будешь в позе «сэйдза» и он показал. Софу сел на колени, которые прижал друг к другу, ноги оказались сложены ровно под телом, а ступни уставились вверх. «Спина прямая, руки на бёдра и лодочкой».

Сидеть будешь до моей команды. В это время ты должен отключиться от всех своих дел и мыслей.

Они сели и сидели так секунд тридцать и Софу заговорил, он начал рассказывать что-то про карате, про стиль. Сказал, что это очень хорошо, что он Ёширо, начал заниматься и что это никогда не поздно.

Ёширо уже в первые секунды почувствовал, что неестественно выпрямленные, даже выгнутые на татами ступни заныли и загудели.

— Что же это за такое, думал Ёширо задерживая дыхание от боли и упираясь руками в колени, надеясь хоть немного снять напряжение с ног. Терпеть это было невозможно, он стал, как ему показалось незаметно дергаться, поправляться, приподниматься.

— Потерпи, сказал тренер. Нужно заставить себя дойти до предела. И в тот момент, когда ты думаешь, что сил терпеть уже не осталось проявленное упорство принесёт победу. Иного пути нет.

Сейчас главное перестань думать о своих делах и проблемах, а то, что твои ступни остались без крови – это не так страшно, лучше разомнутся, когда побежишь. Наверняка ты не умеешь контролировать свои мысли, вот и пробуй сейчас.

— Да какие там мысли думал Ёширо, ноги болели нестерпимо. Но он решил, что лучше уж подождать ещё какое-то время, чтобы Софу, наконец, наговорился и разрешил подняться, потому, что иначе Софу опять начнёт отвлекаться и его лекция не закончится никогда!!!

Когда софу предложил начать он кивнул головой, уперся в татами руками и попытался поднять ногу, но не смог сделать это сразу. Ступня, белая от отсутствия крови, была в полосках от татами и не слушалась. Он напрягся и с трудом поставил первую ногу, вставать было также больно, как и сидеть. Он встал и пошел за тренером, повторяя его движения, но ничего особенного тренер не делал. Это больше было похоже на детскую игру, они ходили, топали и так, и сяк, прыгали, а потом Софу встал в центр и сказал, побегай пока.

И Ёширо побежал. Зальчик был маленький, и приходилось бегать почти по ровному кругу. Он бежал и думал, что сейчас закончится разминка и вот после неё Софу что-нибудь ему уже начнет рассказывать. Правда, бегать было тяжеловато — не хватало воздуху.

— Два шага вдох, два шага выдох проговорил Софу и старайся не прыгать на пятки, колени испортишь, наступать надо на мыски.

— Ага, — Ёширо кивнул.

— Не «ага», а «ОС»!  Произнёс, резко как выстрел, Сэнсэй. Слово «Ос!» или «Осу» имеет много значений, но это короткое слово ты будешь говорить, как подтверждение, что понял, услышал или для привлечения внимания, или в знак благодарности. Во время тренировки не может быть многословия и многомыслия – на это нет времени. Коротко и ясно — ос!.

— Что ж, Эллочка Щукина обходилась тридцатью словами, а я буду обходиться одним, — подумал Ёширо и продолжил бег. – Сколько вообще можно бегать, я так устану и сил на тренировку не останется.

— Да, бегаешь ты кривовато, — сказал Софу, — выпрями спину, подай весь корпус чуть вперёд и тогда ноги сами будут наступать на мыски. Он уже порядочно подустал, и начал потеть. И тут тренер хлопнул и сказал, Ааатжимаемся, сколько сможешь для начала сделай.

И он принялся отжиматься, но его способ оказался неправильным. Тренер сказал, что отжимаемся мы не просто так, а укрепляем передние сейкены, две ударные косточки на кулаках, и ещё укрепляем мышцы для удара кулаком Цуки. Отжиматься пришлось на кулаках. Пару раз Ёширо смог выжать из себя.

— Ещё пяток и побежали дальше, сказал Софу. Он выдавил из себя три с половиной раза и упал.

— Почему ты падаешь? — Спросил Софу. Тебе была дана команда отжаться пять раз, значит, ты должен отжаться именно пять раз, ни три, ни четыре, а пять. Если нет сил отжиматься полностью, ты, конечно, можешь отжаться не полностью, не до конца несколько последних раз, это ещё можно простить. Но падать ты не имеешь права! В следующий раз будешь за каждый пропуск делать десять повторений.

— Ос! – Вспомнил и сказал Ёширо, побежал дальше и задумался, — не очень понятно, зачем эти отжимания, за неделю я не окрепну достаточно, а время уходит, ну ладно, может это надо для разминки.

Он пробегал ещё пару минут и пришлось качать пресс, после чего он опять побегал и опять пришлось отжиматься пять раз. Кимоно было уже достаточно мокрым и с головы уже текло.

Потом была разминка, как легко и приятно было делать разминку, она была как долгожданный отдых, после перенапряжения от бега, пресса и отжиманий.

А потом была растяжка, вот это уже понравилось Ёширо меньше, потому, что было больно. Софу показывал ему способы растяжки, он расставлял ноги, и своим весом давил на колени, пытался сделать продольный и поперечный шпагат. Он боялся, когда тренер подходил к нему и начинал не сильно но уверенно нажимать на него, он думал, что вот-вот тренер нажмет так, что у него затрещат кости.

Потом тренер начал показывать ему стойки, называя их по–японски, но Ёширо не понимал значения этих слов: «хейсоку дачи, мисуби дачи, учи хачиджи дачи, хейко дачи, хачиджи дачи, киба дачи», но повторял движения глядя на тренера.

— Ты что, совсем ни бум-бум по-японски? – Спросил удивлённо тренер. – Да как ты вообще тут живёшь, не зная даже минимального количества слов и фраз? Ты же уже тут несколько лет как минимум?

— Как-то жил раньше, — ответил Ёширо. Я не знал, сколько тут пробуду, потому и не учил.

— Сегодня вечером я пришлю тебе программу и словарик, надо будет выучить хотя бы основное: части тела, стойки, направления движения… все правила поединков я расскажу тебе потом.

Сейчас мы побьём по лапам и практически всё остальное время Ёширо бил по лапам руками, ногами, коленями. Сначала Софу показывал ему удар, потом показал боевую стойку, из которой удобно бить и без особенных объяснений ещё минут тридцать Ёширо лупил по лапам по очереди с тренером. Он заметил, что как бы он ни старался удары, были слабыми, когда бил тренер его вместе с лапой разворачивало и в ушах слышался звон.

Каждые минут пять тренер давал задание отжиматься или качать пресс. И во время этих упражнений с Ёширо впервые в жизни потекла струйка пота со лба. И он не понимал, плохо ему или хорошо и насколько сильно он устал или нет, но бить он уже не мог и каждый удар давался ему не только тяжело, он задыхался. Но тренер каждый раз подносил и подносил лапу. Ёширо давно бил со стоном, с выдохом, несколько раз промахнувшись он падал.

— Строимся, — скомандовал по-русски Софу и показал, куда ему вставать. Софу сказал несколько слов, о том, что начало пути положено.

«Нами выбран путь длиною в жизнь — путь по направлению к совершенству. Этот путь тернист и труден. Самое важное определить мотивы и тогда, станет виден понятен путь, — направление работы. Многие не выдерживают трудностей и уходят, ищут другие пути.

В карате самое важное – порядок, – порядок духовный и порядок материальный. Порядок — первый закон Небес — гласит китайская мудрость. Карате помогает хулигану стать ответственным и рациональным, трусу смелым, лентяю трудолюбивым но только если каратист обладает волей идти по этому пути… Тренировка окончена» , — сказал Софу.

Ёширо сделал поклон и пошёл переодеваться.

Весь мокрый – кимоно можно было отжимать. Тут Ёширо понял, зачем уму надо было брать полотенце. Он разделся — даже трусы были мокрые как плавки. Он хорошо обтёрся полотенцем и оделся, а когда пихал грязное кимоно в пакет, вошёл Софу, потребовал вытащить мокрое кимоно и сложить его как следует! Прямо как его отец, который, в отличие от матери, никогда не давал спокойно собрать вещи и заставлял всё вытаскивать и складывать по дурацким квадратикам.

Ёширо послушно всё собрал, сложил, как мог и, получив указание Софу посмотреть в инете как правильно складывать Кимоно, собрался домой. Но по пути, Софу зашёл на кухню и вытащил какой-то сверток из холодильника.

— Это тебе от Китайца, сказал Софу, — уж не знаю, чего он так тебя опекает. Ужинать будешь минут через тридцать.

Всё, постарайся отдохнуть получше. Завтра приходи к 5 утра.

Он пришел домой, заставил себя съесть всю еду, которую передал китаец и лег спать, но очень долго не мог уснуть. Он не вспоминал ничего особенного, он просто не мог уснуть и всё. Словно энергия, которая непонятно откуда взялась в его слабеньком и тощем теле никак не могла закончиться.  Поэтому заснул он под утро и проснулся хорошо, если, проспав час.

2 день понедельник

И конечно следующим утром он с трудом встал с кровати, потому, что всё тело у него болело. Ему казалось, что у него болят и кости и даже показалось поднялась температура. Он начал одеваться и застёгивая брюки на последнюю дырку, подумал, что всё-таки есть надо что-то и утром. И он решил варить хотя бы какой-нибудь рис, который не так быстро портился или заваривать кипятком лапшу.

Он вспомнил юность, когда сидя на диете и устраивая пробежки он худел и радовался, теперь у него наоборот не было ни нужного ресурса, ни запаса, который можно использовать. Он оделся, одел рюкзак и поплёлся на тренировку.

Идти было больно, болело всё, всё до единой косточки, спина и шея. Но, делать нечего. Он подошёл к калитке Софу, посмотрел по сторонам и потянул её потихоньку, калитка открылась.

— Как самочувствие, — испугал его Софу, Софу стоял у самой калитки за стеной и добавил, — А почему ты не занимался никаким боевым искусством в детстве? – спросил Софу.

Ёширо задумался, и он не знал, как честно ответить на этот вопрос, он хотел сказать, что ему не давала мать или что ему мешали и лгали учителя, или что его притесняли одноклассники и поэтому он не занимался… но всё это было не так. Мать никогда явно ему ничего не запрещала, даже когда он полез с одноклассником на крышу недостроенного и заброшенного небоскрёба. Тогда она была недовольна, что это выяснилось, и она ругалась на то, что могут быть последствия для них от опеки.

— Мне сложно сказать, наверное, мне было лень или отец слишком рьяно меня туда отправлял. – Сказал честно Ёширо. – может я боялся. Я понимаю, что большинство моих проблем от того, что я не делал то, что надо было делать и делал то, что не надо, но, к сожалению, мне сложно понять сейчас, почему я не занимался никаким спортом.

— Кто знает Ёширо, может твой путь начался как раз вовремя? – спросил Софу, пока они шли по трещащему керамзиту.

 — Нет, ответил с грустью Ёширо, мой путь начался поздно, всё могло бы быть совсем иначе.

— Вот ты и заныл уже опять, — сказал Софу, — не зря тебя Китаец называет жалким.

— А ещё мокрой русской курицей, — вздохнул Ёширо.

— А ещё мокрой, да, — повторил Софу и добавил. – Я вот слышал такую притчу, что прошлое уже не ваше – оно Божие, будущее ещё не ваше, всё, что у вас есть – настоящее… ну, иди, переодевайся. А впрочем, постой, покосился на него Софу, я задам тебе сейчас вопрос и даже знаю твой ответ, — сказал Софу.

— Кимоно, начал говорить Софу, — в котором ты вчера занимался, ты конечно же не…. ? – спросил Софу.

— Неееет, — протянул Ёширо, проведя ладонью по лицу, всё понял и признался. — Кимоно не постирал!

Он почему-то сразу вспомнил отца, тот наверняка устроил бы ему взбучку из-за кимоно.

— Не постирал?! – чуть не подпрыгнул от удивления Софу. – Даже не постирал? Я хотел спросить погладил ты его или нет! Да, Ёширо, ты меня действительно удивил. Ты что думаешь, что можешь осквернять зал своим нестиранным кимоно? Я хотел одолжить тебе утюг, но стирать кимоно тебе придется прямо сейчас или приходи вечером.

Ёширо не спорил, не оправдывался, он прекрасно понимал, что всё это абсолютно бесполезно. Развернулся и побежал домой, потом остановился, повернулся к Сэнсэю и сказал: «Ос!» делая также поклон.

Прибежав домой, он вытащил кимоно, отнёс в душевую кабину, намочил и принялся торопливо мылить. Толстая ткань кимоно впитывала мыло и никак не хотела пениться, но всё-таки со временем появилась пена и он начал жамкать кимоно. Но тут он вспомнил, что и тот простой узел, который показывал Сэнсэй он так и не научился завязывать, и не посмотрел японские слова, и не посмотрел, как складывать кимоно. Он так устал, что не сделал ничего из того, что сказал Софу!

Самое обидное, что он не сделал ничего из того, что может серьёзно повлиять на тренировку, а до боя осталось меньше недели!

Как складывать кимоно он ещё примерно помнил, но узел. Он оставил намыленное кимоно и побежал искать «самый простой узел» и с горем пополам он смог его завязать, оставив в таком же полу завязанном виде, но только убрал пояс в отдельный пакетик.

Он прополоскал и отжал, как мог кимоно, конечно хлопковая ткань не может выжаться до самого конца, кимоно было мокрым и мятым. Он его сложил примерно, как складывал тренер, убрал в пакет и побежал на тренировку.

Когда он прибежал обратно его встретил улыбающийся Софу.

— Я бы заставил тебя одевать мокрое кимоно, если бы тебе было десять лет, или если бы у нас было больше времени. Но ладно, времени на то, чтобы сделать из тебя человека у нас очень мало, — и он выдал Ёширо новое и сухое кимоно. – Но в следующий раз тебе придется заниматься в мокром.

— Ос! – сказал Ёширо с поклоном и побежал переодеваться.

Переодевшись он выбежал в зал потому, что уже прошел час, за всей этой канителью, а он хотел уже узнать что-то стоящее. Но Софу опять отправил его в раздевалку требуя, чтобы он что-нибудь вспомнил. И Ёширо опять выбежал, но на этот раз сделал приветственный поклон при входе в зал. Он встал перед учителем и… ну конечно он забыл приветствие! «Что же неужели может быть иначе, чтобы я хоть чего-нибудь не забыл» — заныл про себя он.

— Сенсею-ни рэй!!! — Скомандовал чей-то громкий и уверенный, почти рычащий голос так, что по залу пробежало эхо и Ёширо вздрогнул. Это был Китаец! Собственной персоны, в кимоно, усатый, выбритый и чистый, трезвый и грозно-серьёзный, в этом виде он был совсем не такой оборванец – выпивоха, каким Ёширо привык его видеть.

Он поклонился и подбежал к татами и, поклонившись Сэнсэю встал справа от Ёширо.

— Вот как надо приветствовать Сэнсэя сказал Софу, обращаясь к Ёширо. И Ёширо заметил, что Софу улыбнулся и пожал Китайцу руку. И рукопожатие, и то, что Китаец встал справа, и то что он поприветствовал Сэнсэя почти от выхода было нарушение этикета, про которое говорил Софу, но Ёширо не удивился, в конце концов они давно друг друга знают и Китаец явно не ученик, а возможно он сам мастер. Да к тому же и он сам забыл текст приветствия.

— Дзадзэн! – прозвенел как выстрел голос Сэнсэя, и они уселись, только Китаец сел немного в сторонке, прямо на деревянный пол. И не так в раскоряку по куриному, как подумал про себя Ёширо, а быстро и красиво.

— «Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво», Ёширо, — начал говорить Софу. Ты уже не мальчик, и я не буду тебя ругать и наказывать за каждую ошибку, тебя есть, кому наказать! Если я говорю тебе что-то сделать дома, значит, ты можешь это сделать, ничего невозможного я от тебя не потребую! Не выполняя указания, ты крадёшь дни у самого себя, а осталось у тебя уже не так много.

— пять с лишним дней, — с ужасом подумал Ёширо, и этот ужас перекрыл даже боль от сидения с выгнутыми ногами, которые с прошлого-то раза ещё не отошли.

—  Я хочу перечислить, особенно для тебя Ёширо некоторые истины Масутацу Оямы.

«Боец должен быть абсолютно спокоен. Только тогда он победит» — это первая фраза. Не суетись Ёширо.

«Овладение скучными началами любой спортивной и философской науки является залогом достижения самого высокого мастерства», — означает, что нам предстоит не мало поработать за оставшиеся дни.

«Восточные единоборства требуют полного подчинения личности подобному виду боевых искусств» — означает, что ты должен оставаться каратистом и вне зала.

«Настоящий каратист точно знает, как передать свои знания молодым», — сказал Софу поворачиваясь к Китайцу.

«За победу в поединке поблагодарите тренера. А за поражение – корите самого себя», — сказал он Ёширо.

«Каратист должен иметь в виду, что опасность окружает его повсюду, а не только впереди», — и не только через семь дней, Ёширо!

«Если кто-то плохо тренируется, пусть потом не винит соперника или судьбу», начнем тренировку, — скомандовал Софу!

— Китаец, командуй пока сам, только не гоняй его особенно, пусть только у него боль пройдет от вчерашней тренировки.

— Ос! Ответил Китаец и скомандовал, — направо!

И Китаец начал делать почти всё то же самое, что делал Ёширо с тренером вчера, только китаец делал это уже привычно быстро и четко. Китаец бежал быстро, гораздо быстрее, чем Ёширо бегал вчера и Ёширо, как цыпленок бегал за китайцем, он пытался повторять все его движения, выполнял его команды. Конечно, Ёширо быстро выдохся, но он пытался догнать или хотя бы не отставать от Китайца. Он вдруг подумал, что он может стать частью этого мира, если конечно не будет убит через неделю и ему уже не казались такими бессмысленными повторение этих одинаковых упражнений, этих «бабуиновых скачек», как говорила его московская учительница. Но его смущало только то, что время идёт, а никаких реальных боевых практик он ещё не изучал. И тут он заметил, что пока он размышлял он продолжал бегать и отжиматься, хоть уже давно выдохся.

Впрочем, продолжалась на этот раз беготня совсем не долго. Сэнсэй сказал Китайцу переходить к разминке и потом к стойкам.

Во время разминки он почувствовал, что разогретое тело с разогнанной кровью уже почти не болит, но и сил у него совсем не осталось а ведь ещё только вторя тренировка.

Потом они с Китайцем изучали стойки. Конечно Ёширо не выучил никаких фраз и не перевёл ничего. Ему было стыдно, что он не знает названия и Китаец постоянно его поправлял. Он решил, что сегодня обязательно постарается всё выучить.

После окончания тренировки, которая действительно была короче и увы, не принесла Ёширо никаких знаний о блоках и ударах, на которые он так рассчитывал, они с Китайцем переоделись и пошли на работу.

Софу забрал своё кимоно, которое он одолжил Ёширо, а мокрое выстиранное кимоно Ёширо, любезно разрешил повесить сохнуть у себя. Но предупредил ещё раз, что не потерпит нестиранного и неглаженного кимоно.

Китаец опять вручил Ёширо пакет с едой и сказал, чтобы тот съел это в обед, вместо всяких пирожков или комбо.

Ёширо сказал спасибо!

— Скажи Китаец, зачем ты мне помогаешь? – спросил Ёширо когда они скрипел по дорожке.

— Не знаю, ответил Китаец, — может потому, что мне жутко надоело тренироваться в одиночку. Видишь ли, нам придется скрывать тренировки, поэтому и бегать и даже разминаться будем только в этом маленьком зале.

— Не долго же я тебе буду составлять компанию, Китаец, — проговорил Ёширо.

— Там видно будет, ответил Китаец.

Ёширо пришёл на смену как обычно, но он заметил, когда подходил к фабрике, машину Лейлы и на душе у него стало светлее и веселее. Он неожиданно для себя растянулся в улыбке глядя на эту машину. Почему-то одна только мысль об этом светлом человеке грела его душу.

Он вдруг почувствовал себя счастливым, потому, что судьба или Господь Бог свёл его с этими людьми и он вспомнил Отца. Отец, отправляя его на спорт говорил ему, что он дружит со всякими уродами, потому, что в подворотне сложно найти хороших друзей. Он и правда всегда общался с какими-то моральными уродами и отбросами, которые, при первом же удобном случае, предавали его и сами же и участвовали в расправах над ним. Ему было  жаль, что судьба только сейчас, в эту неделю до смерти свела его с этими интересными людьми.

Когда он пошёл на обед он смотрел на людей, шедших на встречу, на людей в столовке, куда он по привычке заглянул через окно, и он почувствовал, как повезло ему, он почувствовал себя частью некоего клана каратистов, адептом тайного знания, которого он ещё не знал, но твёрдо решил узнать!

Он обедал едой, которую притащил Китаец и был очень ей доволен. Китаец, наверное, был первый человек на свете, который хоть чем-то с ним поделился, а не отобрал. Где были эти правильные, по мнению училок дети, которые только и стремились втихаря его ограбить или испортить его имущество.

Когда он пошёл обратно у него появилась идея встретиться с этой такой лёгкой и такой притягательной Лейлой, но он не знал, как это сделать и тогда он решил оставить ей записку. В раздевалке он нашел листик бумаги и написал следующее: «Уважаемая Лейла, привет! Я бы с радостью ещё раз дотащил бы ваши образцы, куда прикажете, вторая переноска со скидкой;) Ёширо.» На обороте он написал свою электронную почту, поскольку мигрантам со значком не полагалось иметь телефон, а без телефона можно было сделать только почту и то не любую.

Он вставил бумажку в щель между передней дверью и корпусом, крепить к дворнику он почему-то постеснялся, он подумал, что кто-то другой может взять эту бумажку и прочитать, а если вставить в дверь и поглубже, то бумажка просто упадёт когда водитель будет входить.

Доработал он как обычно. Конечно, у проходной машины уже не было. Бумжака тоже не валялась нигде рядом, значит Лейла получила его послание – сердце забилось от волнения.

Ёширо пошел домой, он чувствовал достаточно сильную усталость, а тренировался он только второй день. По пути он опять зашёл за рыбой и думал занести ее Серёге. Поскольку китаец фактически начал его подкармливать.

И поскольку в эту смену ему не попадалось никаких чудищ в рыбном брюхе, а впечатления последних дней были очень яркими и заглушали его прошлые испуги, он перестал так сильно бояться этой рыбы.

У Ёширо вдруг возникла идея купить второе кимоно, потому, что стирать кимоно два раза в день, да ещё и гладить ему ну никак не хотелось, он бы и не успел это сделать физически.

Он начал думать о карате, о всех тех упражнениях, которые он делал. Он очень хотел скорее начать изучать само карате, приемы, блоки, защиту, удары…

Впрочем, он понимал, что такого уровня мастерства как у Китайца за неделю не достичь.

Он зашёл на центральную улицу в магазин шмоток и начал смотреть что и почем.

Кимоно тут были всякие. Многие жители острова часто по праздникам и по случаю носили подобную традиционную одежду поэтому был и спрос было и предложение. Сначала он хотел прикинуться местным, но, увы, сразу пожалел, что не учил местных языков, да и внешность его явно подводила.

Покупать кимоно, даже простое тренировочное он не решился, он боялся подвести своих друзей.

— Своих друзей, подумал он, своих друзей, и на его глазах чуть не навернулись слезы. Вся его прошлая жизнь показалась ему теперь какой-то гнилой, больной, уродливой, с такими же друзьями, как он сам.

Впрочем, он вдруг подумал, что он и не жил до этих дней. И только надо было попасть в такую жуткую историю, чтобы найти друзей. Что эта его жизнь более настоящая, и к его ужасу очень короткая. Ему не хотелось ее терять, захотелось побежать к тому Иошайо и умалять его сохранить эту жизнь. Но он вспомнил его предупреждения, вспомнил слова Китайца.

О да! Теперь он понимал, что значит вести себя достойно. Он не знал почему, но он понял — почувствовал это.

Конечно он не стал покупать кимоно, но он прикинул, что мог бы это себе позволить, учитывая короткую жизнь и подкормки Китайца. Но вдруг на душе у него сделалось светло и через минуту пришла мысль о ней. Он пошел домой, чтобы глянуть почту, а вместе с тем, он решил попросить ее купить ему кимоно, конечно на его деньги! Это не вызвало бы никаких подозрений, она же коренная, ну или хотя бы азиатка, которая имеет гражданство.

Он включал комп с дрожью, с волнением, ждал пока покряхтит «старый чумадан», как он называл его, когда он «вис» и «думал».

Но в почте было пусто, сначала он был разочарован, потом расстроен, а потом испугался.

Конечно, такая девушка не может быть одна. И как глупо он ей написал. Господи, как же это все глупо! Чуть не взялся он за голову. Ну конечно он не только опозорился сам, а может ещё и испортил ей отношения с близким человеком. Хотя и сама мысль о ее близком человеке вызвала в нем какое-то отвращение.

Он выключил комп, чуть ли, не выдернув его из розетки и собрался топать на тренировку. Но вдруг вспомнил про то, что говорил Сэнсэй.

Какого хрена, подумал он. Я опять не сделал то, что должен. Он залез обратно в комп и понял, что не то он искал в почте. Он начал искать письмо от Сенсея со словариком и программой. И он нашёл. Он нашел вдруг ответы на прорву вопросов, которые он как дурак искал в интернете, тыкаясь как «ёжик в тумане».

Он нашел способы завязывания пояса, описание видов кимоно и инвентаря, картинки и названия всех стоек, которые сэнсэй показывал ему и ещё десятка три стоек, в некоторые из которых он просто физически не смог бы встать!

Он увидел словарик японских терминов, написанных русскими буквами. Увидел, как они выглядят в японском написании. Он увидел японский алфавит — эти милые кругленькие буковки хираганы, которыми писались коренные слова и злобные, угловатые чужие катаканы, которыми писались слова чужаки. И он зауважал народ, который даже буквы придумал для слов-чужаков. Он увидел, что иероглифы пишутся не просто так, что они подчиняются определенному принципу, поняв который можно зная простые научиться понимать сложные и даже те, что не знаешь наизусть!

Он вдруг увидел, что перед ним открылся целый мир! Мир, в котором он жил вот уже несколько лет и живя в нем, он не видел его. И только эти «бабуинские скачки» открыли ему глаза на этот мир!

И конечно он опоздал на тренировку. Он прибежал, но калитка была закрыта. Он дёрнул ее аккуратно, потом ухватил рукой и дёрнул решительнее. Посмотрев по сторонам, он дёрнул ее двумя руками.

Он вдруг подумал, что она больше для него не откроется уже никогда.

Ведь это всё, эта помощь Сэнсэя, эта поддержка Китайца были абсолютно бескорыстны! Не говоря о риске, помощи мигранту — русской курице!

Ну нет, подумал он, он сунул голову в дыру, где его зажал тогда Софу в прошлый раз и был готов, чтобы ему скорее отрезали его голову, чем прогнали. Он хотел позвать, но как только открыл рот и начал вдыхать

Голос Софу сказал, ну и что? Чего орать-то?

Китаец уже занимается, ему видимо надо, а тебе видимо нет. И продолжил пока они шли по трескучей дорожке

— Ты взрослый мальчик, — сказал Софу, — если бы ты был мальчиком маленьким я бы придумал как тебя наказать, уж поверь, мало бы не показалось. Но наказывать тебя будет Иошайо.

Когда ты опаздываешь на тренировку, ты должен очень тихо войти в зал, сделать высокий поклон и ждать или разрешения учителя, или разрешения самого старшего ученика, только после этого приступить к занятиям.  Любое указание старшего ученика, в отсутствии других указаний учителя для младшего закон!

Если тебе разрешили войти, то независимо от твоего статуса, ты встаёшь последним. И делаешь то, что делают все. Только указание учителя может изменить этот порядок. Иди переодевайся.

Он переодевался и подумал, что всё-таки здорово, что, хотя бы перед смертью он прикоснулся к этому миру. Но смерти он уже совсем не хотел. Черта с два, подумал он. И выбежал из раздевалки, уже привычно сделал поклон и остановился ждать разрешения. Пробегающий мимо китаец махнул ему рукой.

Он сделал разминку в укороченном виде, и тренер опять начал командовать стойки.

— Киба дачи юююй, — скомандовал тренер. И Китаец встал в неё так, как только и можно встать, не раскорячиваясь, не шагая в стороны, как делал это Ёширо. Китаец сделал одно простое движение и оказался в стойке.

Еширо не понял, как это получилось и Софу начал показывать и объяснять стойку. Тут оказалась целая наука, почему в стойку надо вставать так, а не иначе, какая рука что должна прикрывать, какая нога может быть опорной, какая ударной.

Софу демонстрировал ему удары из этой сойки и Ёширо чувствовал, себя тростинкой на ветру. Он чувствовал, какая пропасть лежит между ними. Между этими двумя, тренирующимся много-много лет и им, готовящимся к смерти уже меньше, чем через неделю.

Одной демонстрации удара Сенсея — ветерка, пробежавшего по его губам от остановившегося перед ними кулака, хватило Ёширо, чтобы понять, что в бою Сэнсэй ухлопает его прежде чем он успеет что-то подумать.

И сегодня никаких приёмов и хитрых блоков не было. И сегодня Ёширо учили стоять в стойке. Только Софу  ещё показал ему кихон и обещал прислать ссылочку на книжечку с кихоном.

-Кихон — это базовые движения, базовые блоки и удары. Всю жизнь ты будешь их повторять и совершенствовать.- Сказал в заключение Софу.

И после этих тренировок он шел домой с трудом. Китаец сегодня ничем его не снабдил, казал, что не успел.

Но Ёширо поблагодарил и неожиданно для себя пошутил, что поест рыбки.

Ёширо зашёл к Сергею, но не застал там ни его, ни его жену. Поэтому презренная рыба всё-таки осталась у него, хотя по пути домой он всё-таки решил занести рыбу хотя бы Николаю, но и его дома он не застал. Что же за облом, вспомнил он слово из детства и понёс рыбу домой. Он подумал, что может предложить её хотя бы соседям. Топать в магазин и пробовать обменять её на что-то, а может и торговаться сил уже не было. Он был вымотан вконец.

Когда он пришел домой первым делом намочил и намылил кимоно. Потом посмотрел, что там, в почте и привычно просматривая кучу спама с предложениями медуслуг для мигрантов, таблеток для похудения, средств для набора веса и просьб о милостыне на помощь детям инвалидам. Он нашел сообщение от неё, сообщение было простое и короткое: «Привет, прости, что не ответила сразу. Если хочешь “потаскать сумки”, встречаемся завтра после твоей работы у проходной».

Вот это здорово, подумал он! И сразу все те страхи и стеснения, что он что-то не так написал, в том сообщении прошли. Но что это — какая-то работа, или свидание? Понять он не мог, но в любом случае был готов и к первому и ко второму. Никак он к этому свиданию не планировал готовиться, он знал, что и она знала, что он нищий мигрант, поэтому выделываться и пускать пыль в глаза совершенно не было смыла, тем более его приглашали на работу.

Он начал изучать японские слова, присланные тренером и выписанные русскими буквами звуки: Аге – верх, рэй – поклон, ван – рука, гери – удар ногой, гедан – нижний, джодан – верхний, деай – навстречу… почти все эти слова он уже слышал и слышал чуть ли не каждый день, и так и не выучил их из-за простого страха, страха перед иероглифами и японскими буквами.  Хотя и иероглифы, и буквы уже многие также узнавал. Насколько проще и интереснее могла бы быть жизнь, с досадой думал он.

— Но сейчас, зачем мне это сейчас, — опять начал спрашивать он себя, — для чего? Если я просто буду убит через неделю. Зачем мне это всё знать, зачем делать эти разминки, от которых уже невыносимо тяжело, а тренируюсь я всего лишь несколько дней?

И он не мог ответить себе на этот вопрос. Но он решил всё-таки поговорить с Сэнсэем и попросить научить его не только стойкам, но и ударам и блокам, иначе, думал Ёширо, всё это совершенно бесполезно.

Он прополоскал кимоно, помылся сам, повесил его сушиться

И вдруг с досадой вспомнил, про еду, вспомнил и ударил себя ладонью по лбу! Стоило китайцу передать ему пару раз еду, как он уже забыл, что вообще-то надо об этом было заботиться самому!

Из еды у него только остатки вчерашнего риса, который он сразу поставил варить и рыба. Он решил попробовать всё-таки сварить эту рыбу. Может она не испортится, думал он, когда доставал её из пакета. Ему было неприятно смотреть на эту рыбу, с дырой в брюхе и вспоминать ту историю, но делать нечего. Он одел кухонные перчатки, помыл, порезал рыбу на ломтики, как когда варил её в прошлом и кинул в кипящую воду, предварительно открыв форточку…

Как ни странно, такого уж сильного отвращения, как все прошлые разы он не почувствовал. Вдимо организм измотанный тренировками и оголодавший, смирился и с рыбой. Хорошенько прокипятив рыбу, он слил воду, а рыбу накрыл крышкой и оставил. Судя по тому, что его не тошнило, он уже даже надеялся, что это отвращение пройдёт.

3 день вторник

Что же, сегодня у нас вторник, подумал Ёширо, проснувшись, до смерти осталось пять с лишним дней. Ничто так не заставляет следить за календарём, как знание даты собственной гибели.

И насколько сложно человеку отказаться от надежды, также легко человек смиряется и принимает неизбежное. «Но, впрочем,», — подумал Ёшитро, «у меня ещё почти шесть дней до гибели, и кто знает, может я ещё вспомню эти дни потом, если останусь жив. Ничего ещё не решено.

Ёширо встал, потрогал кимоно, оно оказалось немного влажноватым, и он перевесил его на окошко, под лучи восходящего солнца. Он твёрдо решил, что поест немного варёной рыбы, которая уже совсем остыла, но пахла не отвратительно, во всяком случае, попробует. И он поел, странно, но ещё совсем недавно организм, не переносящий рыбу вообще принял её благосклонно. «Да эти тренировки измотали организм  и он изголодался», — подумал Ёширо и стал собираться на тренировку.

Он шёл и думал, что сегодня за шесть дней уже совершенно точно надо приступать к настоящим тренировкам, а не этим сойками или кихонам. Но тренировка разочаровала его, она мало чем отличалась от предыдущих, опять всё та же беготня с прессом и отжиманиями, опять всё та же разминка, опять стойки, опять удары ногами в воздух.

 Когда он уходил он спросил у Софу, когда же они будут изучать блоки, удары, приёмы? Он напомнил ему, что осталось всего лишь шесть дней до боя, а настоящее карате так и не изучается.

— Успокойся, Ёширо, — сказал тренер, — ты пока не готов, чуть позже будут и приемы, и блоки, и удары. Пока тебе надо работать над стойкой, ты очень напрягаешься в стойке, а ты должен в ней отдыхать! Ты должен чувствовать в стойке лёгкость, а тебя тянет к земле.

И Ёширо пошел на работу. Он шел и думал о словах Софу и не мог понять, зачем ему эта стойка? Меньше чем через неделю, его будут убивать, а не любоваться его стойкой! Неужели тренер не понимает такой простой вещи?!

Прийдя на работу, он переоделся и пошёл вырезать печень и выкачивать внутренности из рыбы.

Он вспомнил отца, при всех его недостатках и всей упёртости, он был прав в том, что, если бы я делал его отжимания и прочую спортивную ерунду сейчас конечно было бы легче. Пожалуй, да, упёртость, вот то, что как казалось Ёширо объединяет всех этих людей. Их настырные придирки к мелочам, к ногтям, глаженному кимоно…

Впрочем, он чувствовал себя лучше, по сравнению даже с тем, что чувствовал вчера. Да, сил было немного, но он стал чувствовать своё тело лучше, он чувствовал напряжение в мышцах и чувствовал, что с ним происходит что-то такое, что ему нравится.

Он стал по-другому смотреть на людей вокруг, он уже меньше их боялся, хотя и не чувствовал в себе никакой силы и знал, что её, во всяком случае пока ещё нет.

На обед он пошёл в столовую, взял с собой два комбо и воды, и отправился есть на лавку первое комбо. Он выпил витаминки Китайца и, непонятно почему, ждал, что Китаец придёт и хоть не на долго, но составит компанию, поэтому сел лицом к дорожке, откуда мог появиться Китаец. Так и получилось, Китаец пришел, сел рядом. Он рассказал, что встречался с другом Иошайо и они нашли неплохое место, не очень далеко от городка, что надо будет прийти в кимоно, но взять с собой сменную одежду, чтобы после боя можно было переодеться.

Спросил есть ли у него родственники, и, если что-то надо кому-то передать он может подумать, как это сделать.

Ёширо подумал и сказал, что он может написать пару писем родителям, но где они сейчас он не знает. Мать была в Штатах, а отец жил в Москве и давно пропал, во всяком случае, свиязи с ним у него нет. Впрочем, с Москвой связи сейчас нет ни у кого, кроме родни бывших мигрантов, ставших во главе с Каганом коренными жителями.

Решили, что если Ёширо захочет передаст весточку. Ёширо побежал на работу, и даже чуть не опоздал.

Всю вторую часть смены он провел в волнении, и он не знал, от чего он волнуется больше, от предстоящей смерти или предстоящей встречи с Лейлой. Он не знал, о чем будет с ней говорить, ему толком нечего было рассказать ни про этот городок, ни про другие города, где он по большей части прятался и убегал от более сильных и злых людей. Про свои тренировки и поединок он, конечно же, тоже не мог рассказать.

Выйдя после смены в раздевалку, он вдруг решил подождать пока уйдут все коллеги, ему не хотелось, чтобы они видели его смущение, потому, что он так сильно волновался, что боялся перепутать своё собственное имя, которых за последнее время у него уже было штуки три-четыре.

Когда он вышел он увидел её машину, она открыла окошко и сказала: «запрыгивай», он поздоровался с поклоном и «запрыгнул» на переднее сиденье, правда не совсем понял, как в этой машине открывается дверь, но подергав всё-таки открыл.

— Послушай Ёширо, что ты делаешь сегодня ночью? – Спросила Лейла, когда они тронулись.

— Вот тебе раз, — ответил Ёширо, — у вас хобби носить сумки по ночам, — было хотел пошутить он, но не успел.

— Давай я расскажу тебе, что мне надо и там подумаем.

— Хорошо, ответил Ёширо, — я готов тебе помочь.

— Не торопись, — сказал Лейла, слушай.

Дело в том, что я приехала изучать необычную личинку, которую кто-то из ваших, вытащил из рыбы, тебе, наверное, ничего неизвестно. Личинка очень странная, по строению и составу она больше похожа на личинку сухопутного насекомого, чем на рыбного паразита и нигде не описана…

— Такая темно-коричневая гадина с палец, и дергается туда – сюда, — перебил Ёширо.

— Да, откуда ты знаешь, — спросила Лейла, — это было в твою смену? И почему ты говоришь дергается и тёмно-коричневая? Нам сказали, что она была мертвая и она была черная.

— Мертвый, чуть не стал я, от страха, — сказал Ёширо, и рассказал, как падал в обморок, как личинка дёргалась, как какой-то начальник предупреждал, что всех уволят, если поползут слухи. Рассказал и пожалел, что всё это так легко разболтал и спросил, что теперь будет? Если вскроется, что он болтал, прощай работа.

— Не волнуйся, я не скажу никому, что это ты мне сказал, будем считать, что я это определила, вскрывая личинку. Так вот, я хочу попросить тебя, сегодня ночью, сходить со мной на ту сторону острова, где находтся разбитая военная база. За это тебе хорошо заплатят. Мне надо всего лишь залезть в бункер и вытащить оттуда документы не привлекая внимания. Возможно, никакого бункера уже нет и там всё обвалилось, а может есть, я там была но не смогла сдвинуть плиту, которая уперлась в то, что я считаю дверью. Ничего опасного там скорее всего нет. Но мне надо, чтобы об этом не узнало ни руководство фабрики и никто на острове. Ты уж меня извини, но ты вроде парень нелюдимый и мало с кем общаешься, надеюсь и тайны хранить умеешь.

Ёширо подумал: «хорошие деньги, какого мне эти деньги, если меня шлёпнут через пару дней». Подумал и… с радостью согласился, в конце концов прогуляюсь с такой прекрасной девушкой.

— Хорошо, я пойду, но у меня будет одно условие тоже, раз уж я храню твою тайну, сохрани и ты мою. Сегодня, из этих денег, что причитаются мне за поход, ты должна будешь купить мне кимоно для тренировок, а то я начал заниматься, а кимоно своего у меня так и нет, я мигрант и не хочу покупать и светиться. И скажи, что там за плита, которая перекрывает вход, может мы и вместе её не сможем отодвинуть?

— Плита, как плита, сказала Лейла и показала ему фото на телефоне, сделанное явно ночью со вспышкой и сказала, – я думаю, может вдвоём ломом мы сможем её отодвинуть или домкратом, во всяком случае, я возьму и то, и то.

Ёширо достал своё грязное кимоно, потому, что он не знал ни размера, ни названия кимоно. Она посмотрела, улыбнулась и, сказав, что, судя по мокрости тренируется он неплохо, высадила его из машины. Договорились, о времени и что он зайдет за кимоно по пути.

Ёширо пришел домой постирал кимоно и повесил его сушиться. Все эти события, это интересное задние, обещание заплатить, он вдруг подумал, что не спросил сколько ему причитается. Хотя сейчас, за несколько дней до смерти, это было совершенно не важно. Он подумал, что, наполняя этим приключением свою жизнь он добавит в неё хоть немного остроты, активности и даже общения с такой прекрасной девушкой, которая каждый раз, как он с ней встречался удивляет его всё больше и больше.

Сначала она была прекрасной принцессой, графиней или герцогиней, полной достоинства и такта, потом так непосредственно тащила с ним эти сумки и весело, и непринуждённо шутила, сейчас предлагает заработать приличные деньги сходив в поход на запретную часть острова, да ещё и залезть в какой-то старый Японский бункер. Все это очень сильно его взволновало и заинтересовало.

И ему ещё больше захотелось жить, ещё больше любой ценой, он на всё был согласен, но тренер, словно не понимал этого. Каждую тренировку они занимались какой-то ерундой, этими дурацкими стойками, этими ударами в воздух. Этими растяжками, поклонами.

Он вспоминал, как тренер учил его бить ногой мае гери, как долго он объяснял и добивался, чтобы нога подбрасывалась мышцами живота и не напрягалась, чтобы и нога, и голень составляли одну линию и как должны быть отогнуты пальцы, как разворачивать при этом опорную ногу и как напрягать ударную ногу в самый последний момент, где при этом должны быть руки и как подавать корпусом. И когда тренер просил его замереть, и когда он подходил и поднимал его ногу выше, выпрямлял его спину, разворачивал опорную ногу…  Ёширо не мог так даже стоять и пяти секунд, не то, что ударить — он не мог так даже выгнуться!

Он воспоминал, как пытаясь бить Ёко гери полетел вслед за неправильно повернутой опорной и ударной ногой. Он вспоминал как мучился стоя в стойке Кокуцу дачи, как тренер требовал вставать в стойку ниже, ещё ниже, а он не мог стоять даже так! И как начинали дрожать перенапрягающиеся мышцы…

«Сколько же лет надо, с досадой думал он, чтобы всё это изучить, чтобы так растянуть своё тело, так укрепить нужные мышцы, чтобы не только стоять в стойке, но ещё и драться, как говорил Сэнсэй: Ты должен отдыхать в стойке, а ты напрягаешься.

— Что же, ничего не попишешь, подумал Ёширо, пора топать на тренировку, ещё надо зайти за кимоно.

Лейла ждала на смотровой террасе, которая выходила с главной улицы на «окружную» лесенку. «Я буду ждать тебя в полночь, на этой лесенке на самой нижней смотровой, если там будут люди я пойду на берег, сказала она, нам желательно, чтобы нас никто не видел, поэтому выходить раньше нет смысла».

— Хорошо, сказал Ёширо, взял пакет, в котором было завернуто новенькое кимоно, поклонился, поблагодарил и побежал на тренировку.

Каково же было его разочарование, когда, переодеваясь он обнаружил, что кимоно было на пару размеров больше, чем то, которое ему дал Сэнсэй, он чуть не выругался, но тут вошёл Китаец и прыснул от смеха, глядя на Ёширо с топорщащимися штанинами, лежащими на полу и свисающими, почти как у Пьеро рукавами…

— Сэнсэй Софу! — крикнул он весело, — нам опять нужно ваше запасное кимоно, у нашего дуэлянта обновка!

— Ну, ты парень, откуда у тебя новое кимоно? И чего ты его надел? – Спросил Китаец.

— Видишь ли Китаец, начал Ёширо, мне его купили, по моей просьбе и видимо перепутали размер. Я же не стал сам мерить, чтобы не спалиться и попросил купить, сказал размер, с досадой заныл Ёширо.

— Поздравляю, тебе всё правильно купили, но только кимоно надо постирать пару раз и тогда оно сядет под твой размер, его всегда так берут. На пару размеров больше.

Кимоно заменили и Софу любезно пообещал пару раз простирнуть его в своей стиралке, поскольку у Ёширо стиральной машины не было.

Тренер принес кимоно, в котором Ёширо занимался вчера и проблема уладилась, но конфуз, в который попал Ёширо не позволил ему серьёзно поговорить с Сэнсэем по поводу приемов и ударов. Всю тренировку они опять бегали, делали физуху, а потом утюжили, уже ненавистные Ёширо стойки.

— Китаец, скажи, почему Софу не учит меня карате? — Спросил Ёширо, когда они оба вышли с тренировки. – Где блоки? Где удары? Как же я буду драться, если я не знаю основ?

— Вот именно основ ты и не знаешь, — сказал Китаец. Как узнаешь, будут и блоки, и приёмы, и удары. Правильно поставленная сойка – сама по себе уже здорово усложняет действия противнику. Кроме того, у тебя ещё есть кихон, а там все базовые движения. Ты должен загнать эти движения до такой степени, чтобы не думать о них в бою. Они должны вылетать сам, выстреливать как пуля. В бою будет некогда думать, там всё должно быть молниеносно. Карате  — не наука, это искусство, как сама война.

Но Ёширо не питал иллюзий, что его стойка, как-то затруднит его казнь и что за неделю его кихон «загонется» до автоматизма. Прийдя домой ему, не пришлось стирать, поскольку тренер обещал всё постирать в стиралке. Он вообще заметил, что тренер очень лояльно к нему относится. Тренер говорил, что тренировка взрослых людей отличается от тренировки детей – детям надо давать больше «подзатыльников, а взрослые уже битые».

Он сразу погрел и слопал комбо, и сразу залег спать, он поставил будильник на половину двенадцатого.

В указанное время он оделся и пошел в поход. Он аккуратно, стараясь не шуметь, выскользнул из дома и пошёл вдоль светящихся фонарей счастливый тем, что у него общее дело с этой прекрасной Лейлой, что она, скорее всего, уже ждёт его. Он предвкушал какие-то особенные приключения «на заброшках», которые он любил с детства.

Он встретил её на смотровой, где, конечно же, никого не было, забрал у неё рюкзак с домкратом, какими-то инструментами и привязанным к нему ломом, и они пошли в низ, на берег.

Им предстояло протопать вдоль берега, и затем, свернув в лес пересекать остров прямо до противоположного берега. Она дала ему фонарь, но фонари они пока решили не включать, поэтому он нацепил его на лоб, и они пошли навстречу приключениям.

— Так что мы ищем? — спросил Ёширо, когда они спустились с лестницы и пошли на юг от города.

— В общем-то ничего особенного, во время войны тут была японская военно-морская база, ты, наверное, знаешь, что там, где нефтяной терминал ещё остались постройки, а там куда и мы идем – руины.

— Да, я был и там, и там, в своё время. На терминале я работал, а где руины гулял, правда я там не видел никаких дверей, люков и даже целых построек. Куча ржавого хлама и битого камня. А потом туда запретили ходить и поставили забор, говорили, что там могут попасться мины. Кстати, как бы нам не попасться на эти мины.

— Ну ты же гулял, мин не было, и я ходила тоже. Откроем дверку залезем посмотрим, образцов там уже думаю нет, если что и было, от времени все испортилось, а вот документы или записи поищем. Делов на час – два. А вообще тут во время войны всё разбомбили, каждый метр, кроме того, что в горе и под землёй. Всё, что сейчас есть появилось после войны и люди и лес, поэтому тут почти нет животных и почти нет птиц.

Да, теперь стало понятно, почему все дома такие разношерстные и нет никаких старинных построек и памятников, непонятно, только почему старики тогда так любят свой остров.

— Интересно, что было с людьми, — спросил он, — их видимо тоже разбомбили, с острова-то не убежать.

— Ну я не знаю, сказала Лейла, — ты же тут живёшь, я думала спросить у тебя. А вообще сейчас мне даже тут понравилось, тут спокойно и тихо, но долго я бы не смогла, стало бы скучно.

Они шли по берегу и местами берег был песчаный, местами галечный, местами попадались камни. Да, действительно, всё на этом острове было каким-то перемешанным, перепаханным как будто и правда всё тут перепахали бомбами, перемешали и свалил в одну кучу.

Теперь такой будет и его Казань, да, наверное, и его Москва. Впрочем, с Москвой хуже, там теперь ещё и новый Каган, который и прежде ненавидел коренное население, как ненавидят, испытывая комплекс неполноценности жители колоний к жителям метрополии.

Тоненькая сеточка города почти исчезла из виду, луна уже несколько раз выглядывала из-за холмов и пряталась, звезды, полностью захватили небо и словно глазели на черную от темноты землю, не давая ни капли света, как прохожие, проходящие мимо нищего, бросают только взгляд на его нищету и несчастье, и стараются скорее пройти мимо, ничего другого, не бросив в шапку.

Перед ними была тонкая полоска берега, которая отделяла черноту покрытого лесом острова слева и светлого и тихого, как бульон в кастрюле, моря.

— Сейчас ещё сезон светлячков, но тут их нет, — сказал Лейла, — тут пустой и тёмный лес. А мы с родителями всегда ходили в лес ими любоваться. Отец говорил, что мой дедушка до войны зарабатывал тем, что ловил светлячков и возил светлячков на продажу в город. Сейчас конечно за подобную торговлю могут и в тюрьму посадить.

— А что стало с твоим дедом? – Спросил Ёширо.

— Погиб на войне, как и вся родня. Отец был ещё ребенком, когда начал скитаться с бабушкой по свету, но потом как-то познакомился с матерью, и они умудрились поселиться в Корее, а сейчас, после корейской войны опять скитались. Говорит, как начал жизнь бродягой, так её и закончит. Ты думаешь, почему я занимаюсь такими походами? Я работаю на государство, а сюда меня послали, чтобы было поменьше вопросов, всё-таки девушка, да ещё такая мелкая, сказал она и, как показалось ему улыбнулась.

— Да, я, когда увидел тебя впервые там в магазине ни за что бы не подумал, что ты занимаешься такими походами, сказал Ёширо и она засмеялась.

— Я тоже тогда не думала, что пошла бы с тобой, как это у вас говорят, «в разведку»? Мой отец всегда говорил, что человек должен быть готов к любому жизненному повороту для этого он должен всю жизнь изучать КЭМПО.

— Да, в разведку, — Кивнул головой Ёширо, — ты пошла со мной в разведку, ну а что такое КЭМПО?

— Как говорит отец, КЭМПО – это любая жёстко формализованная система развития личности, основной составной частью которой являются боевые искусства. В Азии понятие боевых искусств более разносторонне. У вас на Западе — это просто победа над врагом, у нас это победа над самим собой, преодоление собственных слабостей и недостатков, поэтому у вас, с изобретением пулемёта рыцари вымерли и традиции перевелись, а у нас живы до сих пор. В КЭМПО важно не только физическое развитие, но и духовное, и эстетическое, поэтому в Азии все так помешаны на рисовании, поэзии и каллиграфии. Часто за плохой почерк, неграмотную речь, а тем более за неумение себя вести человека будут презирать независимо от других его заслуг.

А вы так долго верили в своё государство в свой странный порядок, и так боялись нарушить придуманные вами правила что, когда это всё посыпалось, оказались бессильны. Вы почему-то считали, что мир изменился и существует по выдуманным вами законам, а он существует по своим.

— Я не думал об этом, если честно, — сказал Ёширо. — Меня отец тоже постоянно заставлял заниматься спортом и отправлял на боевые искусства. Он говорил, что во всём всегда виноваты слабаки и трусы. Эти люди всегда готовы на любую подлость. Они самые равнодушные, они предатели.

Но все вокруг говорили, что это анахронизмом, глупость и пустая трата времени. А вышло, что: «мудрость мира сего есть безумие пред Богом, который уловляет мудрых в лукавстве их.», — как-то так говорится в Писании. Я иногда спрашиваю себя, где они сейчас все эти умные граждане.

Они уже свернули в лес и шли, по достаточно широкой и как казалось привычной дорожке, и он, и она тут когда-то были. Это был тихий черный лес, только изредка какие-то ночные гады пролетали мимо. «Хорошо хоть комаров нет и всяких слепней», — подумал Ёширо.

— Странно, тут даже комаров нет, — сказала она, словно услышав его мысли.

— Я ходил в этот лес, сказал Ёширо, — в детстве мы собирали грибы и ягоды в лесу, но в этом лесу всё незнакомое, я побродил и не решился ничего брать – поганки одни.  Он вообще лес не такой, как у нас. Днем тут не поют птицы, нет бабочек, нет животных. Он какой-то тихий, фальшивый лес и сейчас тут тихо, как в могиле. Только днем орут эти тараканы летающие. Хотя конечно, если бомбили…

— Итак, — начала она, дослушав его речь, — мы полезем в военный бункер, там должны быть документы по разработкам Отряда-100, эти ребята разрабатывали различные варианты биологического оружия. Территорию оградили потому, что нет гарантии, что она полностью чистая.

У нас есть сведения, что специалисты Отряда-100 также пытались выводить паразитов. Хотя мне кажется сомнительным, что можно искусственно создать такого морского паразита, как того, что вытащил ты, без генной инженерии и с технологиями начала прошлого века.

Та личинка, похожа на личинку овода, только в разы больше, к сожалению, нам она досталась мёртвой и ничего подобного ещё никогда не встречали.

Несмотря на то, что Отряд-100 работал на территории Китая и тут должны быть только документы, поход всё-таки может быть опасным. Опасные штаммы могут жить долго. У меня есть только пара костюмов, респиратор, очки и перчатки, которые я свистнула на фабрике.

Нам надо только открыть дверку, желательно аккуратно, не пылить, не ходить куда попало. Я точно знаю, что и где внутри смотреть, ничего другого трогать не будем и никуда не сворачиваем. Если прохода нет, значит просто разворачиваемся и тихо уходим, закрываем за собой дверь.

— Ёширо, ты идешь строго за мной и выполняешь все мои команды. – Сказала она твёрдым голосом.

— Хай! – ответил Ёширо по-японски.

Они свернули с дорожки, и в стороне от неё уткнулись в сетчатый забор, где и пролезли через дыру в ограждении, предварительно аккуратно вырезанную и, как небольшая калитка закрытую и замотанную проволокой и прикрытую ветками.

Они вышли на ту часть острова, где луна светила всю ночь, где волны играли и гудели по-настоящему и море было похоже на море, а не просроченный светлый бульон. Тут дул и ветер, и деревья с кустами раскачивались и шумели под его порывами. В лицо ударила прохладная влага. Ему казалось, что тут-то точно никакой заразы быть не может, вся зараза должна быть на той стороне острова — там, где нет ни морского ветра, ни шума моря и только гнусные цикады в летнюю жару трещат и потом подыхают.

— Бррр, все эти насекомые, — сказал он вслух чисто случайно.

Они пошли в ту часть острова, где, судя по нагромождению камней и плит были постройки. Он уже был тут и не раз, но никаких дверей не видел, хотя и не искал специально. Нагромождения камней и тогда были затянуты травой, кустами и вьюнами, теперь ещё появился вездесущий клён. Клён рос так быстро, что от момента первых всходов и кустиков до полноценного леса проходило около трёх лет. «Скоро тут все им зарастёт» — подумал он.

Вход она нашла быстро, он снял рюкзак. Плита показалась ему не такой уж большой, но руками её отвалить от двери конечно не получилось. Дверь была металлическая и ржавая, но петли были гораздо темнее, было видно, что кто-то их уже чем-то обрабатывал.

Они попробовали лом и упершись кончиком в ступеньку он потянул, пытаясь отвалить плиту, но плита сползла ближним к нему углом на ступеньку ниже и подалась вперёд, угрожая упасть перед дверью, тогда её убрать было бы ещё тяжелее. Тогда он с другой стороны упершись ломом в стену опять попытался отвалить плиту уже в другую строну. Плита, скрежеща углом поехала потихоньку от двери.

— Хорош! – Скомандовала она, — плита достаточно отклонилась и уже позволяла пройти в дверь.

Они попытались покачать плиту — она стояла надёжно, затем они попытались открыть дверь, дверь сдвинулась на пару сантиметров и её заклинило.

— Петли слишком ржавые, — сказала она, достала какой-то баллон и начала поливать петли, стараясь попадать в щель между петлями.

А Ёширо начал со всей силы толкать дверь и тянуть – чтобы петли начали разрабатываться, и химия начала действовать на ржавчину. Таким тяни-толкаем они занимались не менее тридцати минут и Ёширо, итак измотанный тренировками, порядочно взмок и устал. Дверь гулко поскрипывала, как старые московские качели и открывалась уже сантиметров на пятьдесят, как раз на столько, чтобы можно было протиснуться внутрь с рюкзаком. Он посветил внутрь и увидел только лестницу, уходящую вниз и начало какого-то коридора.

А Лейла уже почти одела костюм, очки, респиратор и фонарь на голову.

— Не хватает только сапог, — сказал она. – Давай одевайся скорее и пошли, фонари включим внутри.

Он оделся и вслед за ней просунул рюкзак в щель, затем пролез сам, включил фонарь, нацепил рюкзак и пошел за ней следом. Ёширо ожидал увидеть мусор, обломки, ржавое оружие, черепа, грязь, капающие сталактиты, обваливающиеся потолки… всё, что угодно, но никак не чистую лестницу и аккуратные кирпичные стены. Они спустились метров на пять, потом лестница поворачивала на девяносто градусов и опускалась ещё метров на пять, потом ещё один поворот, опять спуск и потом коридор.

Они пошли по коридору, у которого не было ни ответвлений, ни комнат, коридор, судя по поворотам лестницы вел в глубину острова, от моря. На потолке висела гирлянда ламп, похожих на ту, что была в городе, только это были лампы накаливания и через пару метров поле спуска гирлянда обрывалась и уже тянулась по полу. Под ногами захрустело стекло от битых лампочек.

— Вот тебе и подземелье, прошептал Ёширо, сколько шлялся по этой части острова и не знал, что тут такие катакомбы.

Кроме стекла, коридор был чистый, только в одном месте часть потолка немного провисала и на полу валялась груда камней, видимо наверху упала бомба, прошептал он, потому, что ни воды, ни грязи не было.

Они тихонько обошли этот обвал, после которого гирлянда ламп поднялась наверх и уже целые лампы висели на потолке, как это было в городке. Шли они достаточно долго и казалось прошли с половину лесного пути, пока не дошли до перекрёстка.

У перекрёстка стоял стол, а в метре от него лежал стул. На столе стояла лампа и лежали какие-то бумаги. Она взяла, стараясь не поднимать пыли, потом аккуратно ссыпала пыль, но, когда листала, ещё немного пылинок или песка все-таки упало на стол и поднялось в воздух, заиграв в свете фонариков. Она сунула всё в вытащенный из кармана пакет, завернула и сунула к нему в рюкзак, предварительно попросив повернуться.

Когда он повернулся фонарь осветил поворот направо, который метров через пять, кончался стеной и двумя проходами в разные стороны.

— Так, сказала она тихо, тут нам надо налево, но я тебя предупреждаю Ёширо, скорее всего там есть то, что тебе не понравится, держи себя в руках, хорошо?

— Что же там такое? – спросил Ёширо увидев приоткрытую дверь, по которой как муравьи ползали какие-то мерзкие, достаточно крупные длинные жуки, с клещами или щипцами на заднице. «Откуда тут эта дрянь», — прошептал Ёширо, который постеснялся признаться ей, что он не только от неизвестных личинок, но и от безобидных цикад и таких шипастых гадов может запросто упасть в обморок.

— Давай, я пока не буду говорить, может и нет ничего, — сказала она всем телом пытаясь толкнуть дверь, но у неё не получалось. Тогда дверь принялся толкать Ёширо, предварительно смахнув хотя бы часть этих жуков, дверь сдвинулась на пару сантиметров и встала. Дверь была тоньше входной, но очень неудобно расположена. Они попытались проделать такую же штуку, как с входной дверью, но до петель добраться не получилось, петли были внутри, а подцепить ломом дверь, открывающуюся «от тебя» тоже не было возможности, поскольку ни ступеньки, ни козырька за дверью не было.

— Давай попробуем домкрат, прошептал он, может удастся сдвинуть хоть ещё немного, а если рюкзак не пролезет оставим его тут?

— Давай, — сказал она не громко, потому что, если мы её не откроем придётся топать в обход, а там тебе точно не понравится. Только осторожно, чтобы тут ничего на развалилось, непонятно какие там петли.

Достали домкрат, это был обычный автомобильный винтовой домкрат, Ёширо его немного приподнял, чтобы тот встал враспор и пока Лейла придерживала, он начал крутить ручку. Домкрат упёрся основанием в косяк и лапой в дверь. Лейла отошла в сторону, и Ёширо начал потихоньку поворачивать ручку домкрата наращивая давление на дверь. Первое время дверь не поддавалась, потом в той стороне, где были петли что-то громко щелкнуло и остаток жучков упал с дрогнувшей двери, а ещё через мгновение дверь резко открывшись ударила со всей силы о каменную стену, а домкрат с грохотом упал на каменный пол. Оглушительный грохот вспорол вековую тишину и прокатился таким жутким эхом, что достал до самого-самого дна подземелья отозвавшись дрожью по полу и тонкими струйками пыли, упавшими с потолка. Они оба испугались от неожиданности и от того, что теперь все неведомые жители, все духи и призраки этого подземелья не только проснулись от вековой спячки, но и узнали об их появлении.

Он скрутил домкрат, убрал в рюкзак, пропустил её вперёд и пошел за ней. Он почувствовал облегчение, потому, что лезть сквозь щель, наполненную этими шипастыми жуками он никак не хотел. Он даже почувствовал какую-то победную нервозность, словно с частью приключений они уже справились, преодолели препятствие на пути к победе. Ему захотелось новых приключений, но вдруг он посмотрел по сторонам и замер, он увидел решётки, за которыми валялся какой-то хлам, это было необычно, увидеть в такой аккуратной пещере какой-то хлам. Он присмотрелся и вдруг попятился назад также как попятился от той личинки на разделочном столе, но быстро врезался рюкзаком в такую же решётку с другой стороны и вспомнил, что он не один.

Вдоль этого коридора, по обе стороны, тянулись решётки, всё пространство за которыми было заполнено шерстью, костями, продолговатыми черепами с огромными зубами и прочей истлевшей мертвечиной. Он пошёл дальше по чистому полу, но у него кружилась голова.

— Всё нормально? – Спросила Лейла, не оборачиваясь, — ты там жив? Это просто животные. В этом коридоре людей не должно быть.

— Д-да, — словно выплюнув сказал он, — все нормально, а в другом есть и люди?

Они почти прошли и этот коридор, но над одной из клеток Ёширо заметил словно кусок неба, он, превозмогая отвращение вернулся и прильнул вплотную к решётке и увидел, что над клеткой было круглое отверстие, выходящее наружу.

— А тут выход, — сказал тихо он, — может вентиляция или для кормления животных.

В конце коридора была такая же дверь, но с ней поступили просто, как с входной — петли набрызгали химией и раскачали, также как входную, только предварительно сдвинув ломом.

Они вышли, в следующий коридор, слева и справа были проходы с металлическими дверями, расположенными по обе стороны, некоторые были закрыты, некоторые открыты внутрь прилегающих помещений. Лейла повернула налево, и он пошёл за ней. Буквально через дверь она остановилась сказала: «так, нам сюда».

Комната был наполовину открыта, они не стали ни толкать, ни тянуть дверь и вошли внутрь ничего не трогая.

Внутри посередине комнаты был какой-то холм, направив фонарь Ёширо не поверил своим глазам, под белой, истлевшей простынёй четко просматривался силуэт скелета, или по пояс голого или просто одежда сгнила и опала как пыль. Он сидел, как детская пирамидка, на коленях на каких-то истлевших тканевых лохмотьях и в середине пирамидки что-то блестело.

— Спокойно Ёширо, — сказал Лейла, не глядя на Ёширо — он не опасен, такое бывало в те времена.

Ёширо упал бы в обморок, если бы не она. Он сдержался, только потому, что он чувствовал, что опозориться перед ней ему было страшнее любого страха. Но в горле у него пересохло, и он был рад, что в свете фонарей было бы сложно рассмотреть его бледность и заметить, как он дрожит, а ужас он чувствовал всем своим телом. Они вошли в другую комнату, которая отделялась обычной деревянной раздвижной дверью, типа той, что была у Ёширо в каморушке.

Помещение было похоже на кабинет, справа от входа был стеллаж с книгами, и какими-то журналами, похожими на амбарные книги. Посередине книжной полки, лицом вниз лежала фотография, Ёширо поднял её и аккуратно смахнул рукой пыль, на фото были молодые люди в японских кимоно и улыбающаяся, во всё лицо, лопоухая девочка.

По-видимому, это был какой-то начальник, его стол был повернут к центру кабинета, и он мог лицезреть всех входящих, а предыдущая комната была комнатой секретаря или адъютанта.

Лейла не отвлекалась по пустякам, как Ёширо и очевидно зная, что и где искать, обошла стол. Слева от стула нащупала какую-то кнопку и нажала, тут же прямо напротив входа в стене со скрипом образовался квадрат, вокруг которого обсыпалась пыль. Она щелкала кнопкой ещё и ещё, но ничего не происходило.

— Ну хоть так, не придется ломать всю стену, — сказала она. – Доставай лом и будем ковырять. Не работает старая рухлядь.

Они подошли к квадрату — это был дверка, которая видимо должны была отъехать в сторону, лет пятьдесят назад так бы и случилось, но увы не сейчас.

Ёширо взял лом и хотел уже было долбануть, но что-то его остановило, он подошёл ближе и увидел, что щелка слева чуть шире, очевидно дверка должна была двигаться вправо, «а есть что-нить тоньше лома?» — спросил он.

— Отличная идея! Есть фомка, я кинула её в рюкзак, она небольшая, можно поддеть и попытаться сдвинуть аккуратно, — сказала предусмотрительная Лейла.

Ёширо достал фомку, сунул в проём и начал потихоньку двигать, как ни странно, дверка пошла без особенных усилий и отодвинув сантиметров на пять, он уже смог просунуть пальцы и двигать руками, отодвинув ещё сантиметров на десять они увидели, что в ящике какой-то шмат проводов, какие-то пистолеты, бумаги, тетради, банки…

— Стоп, — сказала спокойно Лейла, — даже и не знаю, кто меня сейчас спас, да и тебя тоже, но нам повезло, что эта дверка не открылась, летели бы мы с тобой сейчас к тому самураю на приём. — И она кивнула в сторону двери. – Теперь я буду очень аккуратно доставать тетрадочки и листочки, а ты давай-ка оставь тут рюкзак и топай в коридор, а лучше иди за ту дверку, в тот коридорчик, где тебе так не понравилось.

Ёширо открыл рот и хотел отказаться, хоть и перепугался до смерти от её слов, но не успел ничего сказать.

— Ты обещал, не спорить и делать то, что я тебе буду говорить, тут уж моя работа, ты и так спас нас обоих тем, что не стал открывать ломом, — сказал она, ни разу не взглянув на него.

— Хорошо, сказал Ёширо пересохшим от волнения ртом и пошёл в коридор.

Он понял, что жизнь его могла закончиться уже сегодня, за три ли четыре дня до его официальной казни и что ничего ещё не закончилось.

Лейла вышла через пятнадцать минут с рюкзаком и сказала, — а теперь, давай поскорее убираться из этого склепа. И пошла вперёд решительно, но тихо, не снимая рюкзака.

Они прошли той же дорогой, вошли в отрытую дверку, в коридор с клетками полными мертвых животных, потом вышли к двери, которая так напугала их и разбудила местных призраков, прошли коридор до места обвала, прохрустели по стеклу к лестницам. Ёширо шёл последний и ему было страшно, он представлял себе, как за ними из той жуткой вечной темноты гонятся те жуки с клещами вместо хвостов, или тот самурай, который не хочет отдавать свои тайны и богатства и все остальные призраки, мертвецы и чудища, которые населяют эту пещеру, сама чернота, покой которой они потревожили и от которой теперь убегали. Но он думал также, что пусть их будет хоть целая тысяча – этих чудищ — он не оставит эту прекрасную, такую смелую и спокойную девочку в беде.

Когда они вышли на улицу им обоим показалось, что луна освещает площадку так, как будто уже настал день.

Лейла достала из кармана какой-то баллончик и начала обильно брызгать им Ёширо с головы до ног, и лицо, и спину, потом рюкзак и ещё набрызгала внутрь рюкзака. Потом Ёширо как следует обрызгал её с ног до головы.

— На всякий случай, — сказал она, снимая респиратор и очки, и продолжила, — теперь снимай всё это с себя и пихай в этот мешок скомандовала она и выкинула черный мешок из другого кармана.

Они начали снимать комбинезоны, респираторы, очки. Когда ни всё сняли и засунули в мешок, она перевязала мешок какой-то лентой и уже попросила: «закинь плиз его подальше отсюда».

И Ёширо отойдя на несколько шагов кинул мешок в кусты.

— А теперь давай-ка прикроем дверку и завалим вход, чтобы его не было видно.

Они закрыли дверку как смогли, притащили всякого хлама, камней, брёвен, коряг и веток и завалили вход до самого верха, чтобы дверь нельзя было разглядеть.

Теперь иди к забору сказала Лейла, достала свой фотоаппарат и стала делать фото руин и окружающей местности. Сделав фото, она пошла к нему и в свете этой яркой, луны он увидел, как ясно она ему улыбается. Она подошла, встала на мыски, поцеловала в губы рассмеялась и сказала, — как здорово, что мы с тобой всё-таки не умерли в один день, во всяком случае сегодня, спасибо тебе Ёширо! – А потом сделала ему высокий поклон уважения.

Ёширо остолбенел и даже не понял от чего. От этой прекрасной девочки, от её поцелуя, от того, что они чуть не умерли только что, от того, что он умрёт через несколько дней, от того, что он спас её…

А она смотрела на него своими ещё боле узкими от улыбки глазами и сказала: пойдем-ка по домам, мне ещё надо с тобой рассчитаться за работу.

— Пойдём, девочка-улыбка, — сказал Ёширо и принялся раскручивать проволоку забора.

— Да уж, задумался Ёширо, когда они вышли в темный лес и пошли обратной дорогой, мне особенно повезло, я на долго продлил себе жизнь — на несколько дней точно. Но всё-таки теперь я могу смело сказать, что прожил свою никчёмную жизнь не зря — хотя бы один раз я спас её! И для этого тоже стоило послушать бабушку и тянуть свою лямку.

Они вышли из леса к молочно-голубой бухте, где не было ни ветра, ни волн, ни луны, они шли тихо и молча, только фомка в рюкзаке позвякивала о домкрат, и редкие жужжащие гады пролетали мимо них.

— Скажи, Лейла, тот человек — скелет в кабинете, — я видел фото, там скорее всего его жена и дочка и они так счастливы. Как он так нашёл в себе силы взять и зарезаться и зачем он это сделал? Наверняка он был не старый, наверняка он мог как-то выжить, попытаться убежать? Впрочем, на фото всегда все счастливы.

— Я думаю Ёширо, тебе сложно это понять потому, что в ваших языках всегда первое место занимает личность, потом обстоятельства и потом время, а у нас азиатов всё наоборот. Самураи совершали ритуальное самоубийства не только для спасения своей чести, в старину это делалось также чтобы снять позор со всего рода, сохранить собственность, а нередко и жизнь для своих детей. Поэтому он вполне мог поступить так, думая об императоре, жене и дочке, хотя юридически, в те времена, никаких особенных привилегий, как и самого самурайства уже не существовало.

Ёширо вспомнил письмо бандита Иошайо, наполненное ссылками на законы, которых давно уже нет, раньше он не мог понять, почему же этот дед до сих пор их соблюдает. Сейчас он стал сомневаться, кто сказал, что традиции судей, адвокатов, конституций, школ, учителей имеют большее право, чем законы Самураев? Чем лучше закон слабаков, защищающий слабаков от слабаков и прогнивший правящий класс, чем закон сильного, опирающегося на честь и достоинство?

Сейчас, когда тот мир рухнул, когда тех, кто продавал родину и собственную историю за очередной газопроводик, так жестоко покарали их же собственные покупатели, законы самураев казались куда более справедливыми и надёжными!

Слабые всегда объединяются и пытаться ослабить сильных, а тех, кто хочет стать сильнее они считают своими врагами. Феминистки, извращенцы, трусы, толстые училки, психологи, депутаты, министры, которые не стригут ногти… – все они только и говорили о равноправии, для них равноправие и закон – это ограничение сильных.

«Ты же мальчик, отдай игрушку». «Нельзя бить в ответ, это плохо». «Любой спор можно решить словами». «Уступи дураку дорогу», «Всех не победишь». «Самым сильным не станешь». «Оценки не играют никакой роли». «На почерк смотрели только в совке». Все эти и ещё великое множество подобных поговорок и словечек, словно бетонные блоки всю жизнь обкладывали его ноги и тело, а теперь он летел как тот киношный плачущий гангстер, с забетонированными ногами, с моста и через три дня должен был упасть и исчезнуть навсегда. Как тот мир слабаков и престарелых диктаторов столкнувшись с миром более сильным рухнул и исчез.

Мир, в котором все старательно цитировали, что надо подставить щёку, но также старательно не замечали слова, написанные там же, несколькими строками ниже в Писании: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».

Когда они подошли к городу было уже почти утро. Поголубевшее небо уже по-утреннему освещало округу. Гирлянда из фонариков, была похожа на ту, в подземелье. Гирлянда города моргнув выключилась у него на глазах и темно-зеленые улочки городка слились с сопками и только отсвет нефтяного терминала долго ещё перебивал слабые лучики пробуждающегося за горизонтом солнца.

Придя в город, они сразу пошли к её машине, она завернула весь рюкзак целиком в черный мешок, обмотала всё скотчем и убрала в багажник. Затем выдала ему три здоровенные пачки денег.

— Вот и деньги, которых так сильно не хватало в прошлом и которые так не нужны сейчас, — подумал он.

— Принеси сегодня на работу свои документы, в обед, я сделаю фото и подам заявление для полноценного гражданства, для тебя, как лица оказавшего неоценимую услугу для государства. Это будет моя благодарность за спасение. Только не забывай, что все, что сегодня было – тайна. Если будут спрашивать говори, что гражданство получил за деньги.

— Спасибо, — сказал Ёширо делая поклон и думая о том, что умрёт свободным, богатым и знающим кучу тайн!

4 день среда

Ёширо поблагодарил ещё раз, сделал высокий поклон и побежал домой, потому, что ему уже скоро надо было собираться на тренировку. Он бежал и чувствовал смертельную усталость, ноги поднимались тяжело, дыхание сводило, сердце билось и в голове звенело.

Есть было уже некогда, он помылся в душе, прямо в душе постирал рубашку. Вода приободрила его. Он побрился, взял рюкзак и собрался уходить.

— Кажется всё сделал, чтобы Софу не придрался. – пробормотал он, тихо протирая выбритую бороду рукой. – да, пожалуй, и отец был бы доволен, видя меня сейчас.

А потом подумал, завернул пачку с деньгами в пакет и решил спрятать на кондиционер, залез на стол и когда пихал пачку с кондиционера упал пульт и отскочив от стола улетел под кровать.

Ёширо сунулся под кровать и достал пульт. Белый, с оранжевой и зелёной, и какими-то серыми кнопками и коричневыми окантовками вокруг самых, видимо часто используемых кнопок. Он видел этот пульт впервые и попытался вспомнить, кто сказал ему, что кондиционер не рабочий…

Конечно пульт давно не работал и за те несколько лет, пока он жил в этой квартирке вряд ли был шанс, что кондиционер жив, он вдруг подумал, что даже так никогда и не пробовал его включить.

Что же, учитывая все последние события, не удивлюсь, если и ещё и эта бандура заработает и тогда я умру не только богатым, свободным и знающим тайны, но и свеженьким, — со вздохом подумал он, сунул пульт в полупустой рюкзак и пошел на тренировку.

Сегодня он настроился серьёзно поговорить с тренером на предмет изучения блоков и приёмов. Эта упёртость Софу была очень похожа на упёртость его отца и это начинало раздражать Ёширо.

Но придя на тренировку ему, как обычно сразу, никто не открыл. Он подёргал за калитку и постучал, а когда собрался сесть на лавку услышал, что кто-то громко затрещал по керамзиту приближаясь к выходу. Это был Китаец, который открыл калитку, впустил Ёширо, и они пошли в дом.

— Софу извиняется, но сегодня он никак не сможет с тобой заниматься утром. – Сказал Китаец, когда они вошли в дом.

Китаец отвел его на кухню, где уже пищала микроволновка, в которой явно что-то стояло разогретое, и откуда приятно пахло едой.

— Садись, завтракай и иди в комнату — на диван, до рабочей смены отдыхай. Софу сказал, что всё равно сегодня не будет толку, придется сделать перерыв. Мы бы предупредили тебя, но так и не узнали твой адрес.

У Ёширо действительно не было сил ни спорить, ни задавать вопросы, он съел, что было в тарелке, пошёл в комнату, где Софу выдавал ему кимоно и упал на диван навзничь, как срубленная ветка с древа.

Он сразу куда-то провалился, словно споткнулся и полетел и сны повалились на него очередями. Ему снилось его прошлое: прогулка на речном трамвайчике по Москвареке, такой петляющей, что одни и те же здания появлялись то по правому, то по левому берегу, а потом, в районе Академии наук началась гроза и ливень, захлестал по крыше трамвайчика, и большинство пассажиров убежали на нижнюю палубу, а оставшиеся пытались стоять посередине, но мощные струи, бившие о лавки и ограждения разбрызгивались во все стороны и ветер разносил их вокруг, и все стоящие под крышей постепенно промокали, и ничего уже не было видно вокруг, только коричневая дымка, стена дождя и рев ветра.

Ему снилось, как он с бабушкой ездил в Свияжск точно на таком же трамвайчике по огромной, в разы более широкой Волге. Теплоходик шёл с остановками, как автобус и все новые и новые пассажиры выходили или поднимались на борт, и долго ещё вдали был виден старый город с его белыми крепостными стенами и церквями, а по другому борту залитые солнцем крутые высокие и зелёные берега. А потом, как раз в тот момент, когда надо было выходить начался ливень и теплоход задерживался и ждал, чтобы пассажиры не промокли. Но дождь не кончался, он становился всё сильнее и сильнее, а потом резко кончился и долго ещё мощные потоки воды, как река стекали по скользкой коричневой дороге, идущей к монастырю, и сам воздух был настолько влажный, что его намокшая футболка прилипала к телу.

Ему снилось, как они с матерью уезжали в ту европейскую страну, и он был уверен, что это будет также, как в те поездки в отпуск на море, что там будет такой же рай. Он видел буклеты, на которых приветливые довольные и вежливые, люди разных национальностей, с улыбкой на английском языке рассказывают о своих культурах и обычаях, а коренные гостеприимно водят по городу и показывают достопримечательности. Та буря, которая началась в его жизни тогда продолжалась до сих пор. Его словно сорвало с якоря и носило, как Одиссея по свету, только он так и не выиграл свою Пенелопу в состязании и некому было ждать его.

Он проснулся сам, разбитый, без всякого будильника, ему было всё равно, идти на работу или нет, теперь это уже было не важно, до зарплаты он дожить не планировал. Он услышал, как кто-то вошкается на кухне, встал и пошёл. Там был Китаец как верблюд пивший воду.

— Водички холодненькой хочешь? – Спросил Китаец и поставил графин и здоровенный стакан на стол.

Ёширо налил полный стакан и осушил.

— Сколько времени? На работу идем? – Спросил Ёширо.

— Идём-идем, как бы не сложилось всё, подозрения вызывать не будем. Кстати, а где ты шлялся всю ночь? – Спросил Китаец.

— Я? – Спросил, взволновавшись Ёширо и соврал, — нигде, с чего ты взял?

— Ну, нигде так нигде, — сказал Китаец, — больно ты помятый сегодня.

— Наверное, с непривычки, — сказал Ёширо, — я же не тренировался никогда.

Ёширо пришел на фабрику вовремя, как обычно ему пожали руки все коллеги и даже подоспевший Китаец, как обычно он переоделся, как обычно вспарывал и вычищал внутренности рыбы, и как обычно пошёл на обед, но в столовку он не пошёл, он слонялся по территории и даже вышел за проходную, что не приветствовалось, но особенно и не запрещалось.

Машины не было, Лейлы не было. Он походил опять по территории, прошёл мимо столовки и встретил Китайца, который вышел в своё время и топал в столовку. Китаец прошел мимо, что-то глупо пошутил и скрылся в дверях столовки.

Её, не было. Ёширо махнул рукой и пошел на смену.

После смены он пошёл домой, но по пути зашел в магазин и купил помимо еды батарейки для пульта от кондиционера. Дома он вставил батарейки в пульт, нажал на зелёную кнопку и да, в кондиционере что-то заскрипело, затрещало и из него клубами повалила сизая пыль. Он пытался его выключить, но красная кнопка не срабатывала, комнату заволокло пылью. Ёширо быстро залез на стол и с трудом вытащил вилку из розетки, которая прикипела со временем. Понятно, что кондиционер был жив, но насколько рабочий не ясно.

Это его не удивило. Последнее время, он словно проснулся от спячки, он стал чувствовать запахи, стал замечать детали, которые не замечал ранее, стал обращать внимание на японские слоговые буквы и уже с лёгкостью определял многие написанные слова, хотя совершенно не понимал значения иероглифов. В комнате было невозможно дышать, и он открыл форточку и входную дверь, в надежде, что пыль хоть частично выдует из каморушки и сел на ступеньку коридора.

Проходивший мимо сосед поздоровался, спросил, как его дела и передал просьбу хозяйки первого этажа, помыть окно.

— Как же я его помою, — спросил Ёширо, — оно не открывается, я бы давно помыл, — сказал Ёширо и подумал про себя, — ну, может быть помыл.

Сосед удивился и сказал, что на первом этаже, уже второй год лежит магнитная губка для мойки стёкол.

Ёширо молча встал и поклонившись соседу, спустился за губкой, которая лежала на тумбочке в углу и мимо которой он проходил каждый день столько лет, взял её, намочил в душевой кабине и помыл окно менее, чем за 5 минут и снаружи, и внутри, и также не закрывая двери отнёс губку обратно.

Потом вытер пыль и помыл пол крохотной каморушки, сполоснул руки, взял рюкзак и пошёл на тренировку.

— Как ты себя чувствуешь Ёширо? — Спросил Софу привычно тихо появившись у калитки и пропуская его во дворик. – Китаец сказал ты был такой помятый, что он накормил тебя и уложил спать, хотя я говорил ему немного погонять тебя по стойкам. Но конечно, я бы и сам тебя не стал бы гонять, если бы ты был, таким помятым, как говорил Китаец. Ну ничего, сейчас наверстаем.

При слове «стойки» Ёширо передёрнуло. Он почувствовал какой-то бессильный гнев, но сдержался. Теперь Софу был точь-в-точь, как его отец со своим спортом и стриженными ногтями. Впрочем, отец своего добился, пусть радуется, но и этот туда же!

— Сэнсэй Софу, — сказал спокойно Ёширо, — мне очень надо научиться драться, осталось всего-то три дня, а вы учите меня стойкам.

— И научу, — ответил Софу торжествующе! Мы успеем за это время, у тебя будет отличная стойка, Ёширо, ручаюсь, если ты будешь делать всё то, что я тебе говорю!

— Да какого хрена, — подумал Ёширо, он что издевается? Что это за приколы такие, спорить он не решался, но не знал с какого ещё боку подойти к этому вредному и упёртому, как отец старику! Как ещё завести разговор.

— Но зачем мне стойка, какая разница, какая у меня стойка, если меня ухлопают? – Спросил с раздражением Ёширо.

— Но из плохой стойки и удар будет плохой и блок не получится, ответил Софу, поэтому, чем быстрее ты освоишь стойку, тем быстрее начнём плотненько работать над всем остальным. Ты должен доверять мне Ёширо, я твой учитель и знаю лучше тебя, что тебе надо сейчас.

Упёртость Софу была невыносима и более всего невыносимо то спокойствие и благожелательность, с которым тот всё это говорил, но Ёширо подумал, что может и правда ему стоит попробовать сделать максимально хорошо эти гадкие стойки и тогда этот упёртый Софу успокоится и наконец научит его хоть чему-то. Делать нечего, других учителей на острове Ёширо не знал.

Тренировка началась как обычно, только физических упражнений и разминки было мало.

Но опять и опять Софу ставил его в стойки, командовал удары, подходил, ловил за ногу и начинал так выкручивать тело, ставить в такие позы, в которых Ёширо не мог даже стоять и падал, как только Софу его отпускал. Опять командовал садиться ниже и не напрягаться, и не задерживать дыхание, и ровно спокойно дышать. Опять с Ёширо лил пот градом и мокрое кимоно тяжелело на его плечах и липло к телу, а Сэнсэй опять и опять командовал «Тэт!», после чего Ёширо менял левую часть тела на правую и повторял другой ногой и другой рукой снова и снова, и снова, и снова.

Ах как бы это всё было здорово, говорил сам себе Ёширо, если бы не умирать через три дня и как же я буду всё это применять в бою? И снова, и опять сомнения начинали бить его под дых, и снова он хотел потребовать от Софу учить его не стойкам, а блокам, нападению и обороне, уклоняться и делать приёмы.

Он вернулся домой усталый и подавленный. Поел, постирал своё кимоно, второе, новое примерил, оно сидело идеально, но Ёширо заметил, что кто-то всё-таки заботливо подшил на сантиметр рукава. Он сложил кимоно, собрал все вещи в рюкзак, сел на свою кровать и откинулся на спину. «Осталось три дня», — было его последней мыслью, он заснул прямо в одежде.

5 день четверг

Он проснулся утром, когда солнце уже светило в окно. Времени было не много, он опаздывал. Но настроение несколько улучшилось, видимо сегодня он просто отдохнул или начал привыкать к тяжелому после тренировки утреннему телу. Быстро одев рубашку, он нацепил рюкзак, выбежал на улицу и зашагал на тренировку. Подходя к заветной калитке, он заметил, что возле дома напротив трутся какие-то незнакомые люди и помня, что лучше не светиться прошёл мимо. «Странно, в такую рань», — подумал Ёширо. И ему пришлось быстренько сделать круг по соседней, верхней улице, где жил Китаец.

Во дворе у Китайца, как и везде было тихо, не было понятно дома они или нет. Ёширо не стал задерживаться, он прошёл, почти пробежал, мимо кустиков точка-тире, мимо красивого дворика с рябиной и дворика с оранжевеющими ягодками, мимо кирпичного недостроя, вприпрыжку по лесенкам сбежал ниже и добежал до дома Софу уже бегом.

Софу уже ждал его у открытой калитки, никого вокруг не было и Ёширо проскользнул внутрь.

— Да, сразу перебил его Софу, я и сам их видел — это всего лишь соседи и их родня. Ну как, Ёширо, готов ты сегодня показать класс в стойках?

Хорошее настроение Ёширо вдруг стало потихоньку испаряться.

— Готов, сказал он со вздохом, — но я правда не понимаю, зачем мне эти стойки за два с лишним дня до гибели? Потому, что это похоже на какой-то абсурд!

— Это не абсурд, Ёширо, это тренировка! Помнишь изречение, которое я тебе говорил: «Овладение скучными началами любой спортивной и философской науки является залогом достижения самого высокого мастерства». Поэтому не спорь и не ной, а иди переодевайся.

— Достижение самого высокого мастерства, — передразнил сквозь зубы Ёширо переодеваясь. — Зачем мне интересно понадобится ваше мастерство, если послезавтра буду я упакован в гробик, или просто в лесу под земелькой. – думал Ёширо.

И конечно, независимо от его дум, история настырно повторилась. Всё было как под копирку с предыдущими тренировками – бег и физуха, разминка, растяжка, стойки, стойки, стойки с небольшим количеством ударов ногами или руками в воздух.

Только физуха давалась тяжело, растяжка не шла совсем — связки остро болели и ничего не гнулось, а стойки выходили недоделанными, как он ни старался. Он стоял, обливаясь потом в кокутсу дачи, его ноги дрожали, а он старался дышать независимо от напряжения – вдох – выдох…

За всю его жизнь мышцы не наработали столько сколько за эти дни, за эту безумную неделю, которая длилась, как ему показалось уже целую вечность!

С того самого момента, как Китаец рассказал историю про оскорбление Иошайо и до сегодняшнего дня он прожил уже две или три своих прежних жизни! Он встретил её и спас её, у него появились тайны, и он начал понимать японский язык, у него появилась надежда освободиться от гнусного значка с презренным жёлто-голубым сочетанием цвета, который так презирал его отец.

Он вдруг вспомнил, что у него пропали видения разрушенных городов и убитых людей. А ещё он наконец разбогател, отмыл квартиру, почти починил кондиционер. Он ещё успеет прорву всего за эти, оставшиеся дни, и он успел бы ещё больше, если бы Софу научил его драться, но Софу, по какой-то немыслимой логике не учил…

— Ну вот, уже более-менее, сказал Софу, прервав его мысли, и Ёширо понял, что всё это время, пока он гонял свои мысли он стоял в достаточно низкой стойке кокутсу дачи.

— А теперь давай-ка побьём по лапам…

— На вот, забирай гостинец от Китайца, — сказал Софу, выкладывая кулёк на стол, когда Ёширо, шёл на выход и на работу.

Ёширо поблагодарил, он не был зол, он подумал, что, наверное, нет смысла больше приходить на эти тренировки и надо бы сказать об этом Софу, но сдержался, хотя и был уверен, что Софу не стал бы его уговаривать или заставлять, как уговаривал, заставлял и ругал бы его отец.

В конце концов, Софу или Китаец должны будут объяснить ему, что делать там, когда он придёт на встречу с Иошайо. Всё-таки Китаец говорил, что Иошайо может ещё его пощадить, но он понимал и не хотел обманывать себя, — надежды на это было мало, учитывая какие все эти «самураи» и «сэнсэи» упёртые. Сложно даже представить, что тот самурай, который вспорол себе брюхо там, в темноте, смог бы «увидать мои слезы и жалкое горе.»

Китайца не было ни на тренировке, на которые он иногда приходил, ни на работе. Вместо него работал какой-то коренной. Значит Китаец заранее отпросился, что ему подобрали замену.

В обед под треск цикад он съел еду, которую ему передал Китаец, правда в холодном виде, рискуя, что какая-нибудь зараза попадёт в него вместе с едой, но ему было уже это всё безразлично. Он походил по территории, вспомнил про Лейлу и растянулся в улыбке. Он подумал, что в этом прекрасном и таком необычном имени есть что-то лунное, он вспомнил тот светлый от лунного света, свежий, ветреный и шумный пляж и вспомнил о ней, такой разной, такой живой. Он вспомнил единственный поцелуй и подумал, как это много, для всей его прошлой жизни и как мало этого ему сейчас!

После работы её тоже нигде не было, он зашел за рыбой и пошел к Николаю, потому, что в прошлый раз носил рыбу Серёге. Но Николая дома не было, вместо него была его мать, которая плакала и тараторила что-то невнятное.

Ёширо с трудом её успокоил и выяснил, что Николая взяли вчера у тайника с деньгами и теперь он в лагере, там, на вершине сопки.

Ёширо не стал долго с ней разговаривать и пошёл в лагерь, а рыбу сначала оставил ей и попросил не забыть убрать в холодильник, а потом понял, взял рыбу, сам убрал в холодильник и ушёл.

— Это Серёга меня слил – сука, хохол поганый! – Проговорил Николай, глядя на Ёширо через сетку. – Он попросил взаймы и когда я полез за бабками, меня сразу же накрыла местная полиция. И самое обидное, то, что и денег-то было уже с гулькин нос, а я этой суке ещё и одалживать собрался, а мне самому бы хватило на пару месяцев. Но он сказал, что нашел работу и надо купить, какие-то там инструменты или вещи, обещал сразу все долги с зарплаты отдать, вот я и повёлся.

— Не волнуйся, — сказал Ёширо, — что-нить придумаем. Как ты тут?

— А! – сказал Николай, махнув рукой, — пока нормально. Эти абреки тут спокойные, они подумали, что, мня прислали с большой земли и очень удивились, потому, что ходят слухи, что по негласному правилу сюда отправляют самых буйных, а я русский и не буйный. Даже рассказали про старушачий бунт и того армянина. Я боюсь, как бы меня не отправили на Большую землю, у мня же тут мать, а она становится невменяемой от любого волнения, а начальник полиции нас всех ненавидит.

Ёширо шел домой, но решил зайти к Сергею, спросить так ли это всё? Но спускаясь по ступенькам он вдруг увидел его. Сергей шел без значка с какими-то сумками. И Ёширо прикинулся, что ничего не знает.

— Привет, поздоровался он с Сергеем.

— Привет-привет, рыбный король!, — сказал Сергей оглядываясь по сторонам, словно не желая, чтобы его кто-то видел.

— Ты значок что ль забыл? – Спросил Ёширо и всё понял, видимо Сергей получил гражданство «за помощь государству». – Смотри, без значка могут и штрафануть, и отправить в лагерь, на Большую землю.

— Да знаю я, ну да забыл, сказал Сергей и хотел уйти.

— Тсссс, — сделал Ёширо пальцем у губ и подозвал Сергея, как будто хотел что-то ему сказать на ухо. Сергей посмотрел по сторонам ещё раз, явно не желая, чтобы кто-то видел его секретничающего с русским мигрантом, но видимо, чтобы скорее отвязаться решил послушать и подошёл, подставляя ухо.

Ёширо стоял на пару ступенек выше и поэтому с легкостью достал более высокому Сергею снизу в подбородок кулаком со всей силы.

Сергей дрогнул, но поскольку держался за перила, да и удар был не очень натренированный и сильный, не упал сразу, он как-то глупо уставился в даль и стал оседать, сел на корточки, тихо покатился вниз и через пару ступенек и растянулся на смотровой.

Это был какой-то боксерский хук, угодивший точно в челюсть. Такой удар, даже не сильный, гарантированно и на долго отправляет в нокаут противника, может привести к сотрясению мозга и самое опасное к травме от неконтролируемого падения.

Но ничего этого Ёширо не знал, он бил первый раз в жизни, бил ударом, которому никогда не учился, бил только потому, что не мог не бить. Что-то надломилось в нем, какая-то скорлупа отпала. Может быть просто, с опозданием на десятилетия он вырос.

Он перешагнул «тело» и пошел домой. Он весь трясся, всё нутро и все конечности тряслись, рука ныла, он посмотрел, что конечно ударил не двумя сейкенами, как учил Сэнсэй, а попал чем пришлось… Костяшка болела и на ней была немного содрана кожа. «неделю не потренируешься теперь нормально, жизнь это тебе не кино!» — Скажет ему Софу. Но это уже не так важно, осталось-то протянуть пару дней.

Дома он скрутил высохшее кимоно, собрал рюкзак и пошел на тренировку, но вдруг подумал, что Сергей может этого так не оставить, в конце концов у него на кулаке ссадина, а это доказательство, да ещё могут и обыскать каморушку, а у него тут деньги, появление которых объяснить не получится и которые за три дня до смерти не только не радовали, но скорее создавали мелкие и не нужные проблемы. Поэтому он достал пакет, но не зная куда бы его деть, сунул в рюкзак.

На тренировке у него больше не было желания просить обучать его приёмам. «Наверное, я смирился», подумал Ёширо и начал делать всё, как обычно.

Он опять бегал, опять отжимался, но теперь из-за того, что повредил костяшку отжимался правильно, на двух передних сейкенах, просто потому, что неправильно было больно. И он подумал, что правильно — легче, что жизнь упрощает знание техники, фундаментальных законов, а не попытка от них убежать.

Он опять изучал стойки, но сегодня Софу учил его двигаться в стойке, перемещаться вперёд – назад, влево вправо. Он учил его прыгать и держать ритм, учил угадывать ритм противника и объяснял динамику прыжка, учил обманным движениям.

Ёширо больше уже не думал ни о своих целях, ни о задачах, ни о стратегии. Он просто делал то, что ему говорил Софу. Он просто делал то, что ему нравилось и получал от этого удовольствие. Он понял, что сколько ни думай, по всему «выходят вилы» и он плыл по течению к своему финалу.

Он хотел попросить Софу сохранить деньги, но не решился, потому, что не знал, как объяснить их появление, да и обыск могли провести и у Софу, тогда и у него могли бы быть проблемы, хоть он и был гражданином.

А новый украинец Сергей и не думал никуда жаловаться и ничего раздувать. Очухался он достаточно быстро забрал, купленные сумки и пошёл собирать вещи чтобы убраться поскорее с этого острова и уехать куда подальше.

Ёширо пришел домой, погрел еду, которую оставил ему заботливый Китаец, который не знал, что Ёширо таскает в рюкзаке целое состояние.

Он постирался, помылся, теперь он не заставлял себя это всё делать, он не думал об этом — этот ритуал теперь делался как-то автоматически, сам собой и очень быстро. Он загнал это!

Перед сном он залез в почту и, почему-то не удивившись и по-будничному, среди спама увидел письмо от Лейлы, оно было короткое. Она писала, что была вынуждена срочно уехать, потому, что «бумажки», потребовало руководство и они даже отправили за ней паром. Что документы на его гражданство поданы, и что его должны в ближайшее время вызвать в полицейский участок и выдать документы. Она оставила свой телефон и просила, написать или позвонить, как только появится право сделать телефон, ещё раз поблагодарила и попрощалась словом «пока» и каким-то нелепым, посылающим воздушный поцелуйчик, смайликом.

6 день пятница

Сегодня была пятница, он почему-то вспомнил свою прошлую похмельную пятницу. Когда он бессильно и тяжело сидел в грязной квартире с небритой и опухшей мордой и даже представить себе не мог, что ждёт его. Не знал, что всё уже решено за него, всё уже случилось. Эта неделя проносилась через его жизнь как потоп, как вихрь, который только разгоняется и набирает обороты, и закончится скорее всего резко, меньше чем через два дня. А он изучает всё те же стойки, с которых и начинал и которые вряд ли помогут ему устоять, выдержать напор этих стихий.

Он вспомнил, как выключил Серёгу и подумал, что тело человека такое слабое, один удар и человека нет, а если это будет натруженный, хорошо натренированный, загнанный удар. Ёширо представлял себе, как это будет. Что думает человек засунутый в гильотину? Страшно ему или уже нет? Страшно ждать, а там уже… Ещё страшнее, подумал Ёширо, встал и сделал весь ритуал от отжиманий, кихона и завтрака, до сборов и бритья.

Он вдруг вспомнил про деньги и гражданство, что неплохо бы узнать, как там с гражданством. Он вдруг подумал, что имеет смысл заплатить за Николая залог. Собственно, что он теряет, деньги ему не то, чтобы не нужны, их приходится таскать и непонятно куда прятать. Он не хотел, чтобы ещё и эти деньги достались Иошайо.

Он пришёл на тренировку раньше и когда пришел, опять услышал, как кто-то шуршит керамзитом, приближаясь к калитке.

— Китаец, сказал Ёширо чуть слышно и не ошибся, потому, что Софу всегда появлялся беззвучно.

Китаец открыл калитку, и они поскрипели в дом. Тренировка началась как обычно, та же небольшая утренняя разминка и растяжка, те же стойки, передвижения, прыжки, ритм, темп. Но на этот раз Софу всё-таки начал показывать приёмы и блоки.

Китаец и Ёширо надели боксёрские перчатки и по очереди нападали друг на друга, выкручивали руки, кидали, били.

Ёширо было это очень незнакомо, Софу объяснял технику перехватов, или обхода блоков, а Ёширо повторял медленно, потом быстрее. Но он постоянно путался, даже когда он понимал, что надо делать и пытался воспроизвести на более высокой скорости сбивался. А Софу отходил в сторону и повторял своё: «загони, загони!»

— Как будто можно было загнать это за одну тренировку, для этого нужны годы, хотя бы, наверное, месяцы, а не одна неделя, — думал Ёширо, но всё-таки он подумал, что может ему заучить какие-то атакующие движения и попробовать их сразу, в самом начале боя. Ведь как-то он умудрился вырубить Сергея.

Он пытался подумать о том, как придет туда, как начнет этот бой, но надежда у него пропадала, каждый раз, когда Сэнсэй показывал ему обходы блоков с такой молниеносной скоростью и останавливал кулак за миллиметр от носа Ёширо, что каждый раз по сине у Ёширо пробегал холодок.

Но дед может быть не молод, всё-таки опять обнадёживал себя Ёширо и опять он пытался сделать блок или сам нанести удар Китайцу. Конечно, удары проходили по Китайцу всегда, когда они отрабатывали атаки и оборону, но в самом конце тренировки, тренер притащил шлемы и сказал, что сейчас будет учебное Кумитэ.

— Прежде всего, я хотел бы сказать, — начал Софу, — что карате в переводе «пустая рука» или «путь кулака» — это одна из составляющих японского комплекса Будо и основано на двух основных техниках. Технике единственного удара «Иккэн  Хиссацу», который выполняется с максимальной концентрацией и в соответствующем состоянии духа. И технике опережения действий противника «Тодомэ-Вадза», с целью избежать его нападения или контратаки. А значит не надо просто махаться, а надо стараться, чтобы, каждый удар быть выверен.

— Сейчас Вы с Китайцем будете пробовать только те блоки и удары, которые ты Ёширо уже изучал, но теперь в боевом режиме.

Что же шлем и перчатки делают человека смелее и Ёширо даже понравилось работать с Китайцем, ему нравилось, когда удавалось обойти очередной блок или, когда блок обходил Китаец. Иногда он путался, и они начинали сначала, иногда он терял ритм и пытаясь посмотреть на ноги Китайца, забывал о периферийном зрении и сразу получал несколько ударов по шлему, которые так и щелкали со всех сторон, и он не мог понять откуда и как лупит его Китаец.

Ёширо уже не вздрагивал, когда на него замахивались, не пугался, когда на него поднимали руку, не отводил голову в панике, и не пытался спрятать её в шею, как испуганная черепаха. Ему даже удавалось, побить Китайца несколько раз, и он начинал в себя верить.

Ёширо конечно догадывался, что в этом учебном бою Китаец ему поддаётся, что сейчас он не такой молниеносный, не такой сильный каким был в ту субботу, после попойки, когда отправлял его — «несчастную мокрую курицу», к Софу. Но и сам Ёширо был уже другим, и он это чувствовал.

— Ах если бы ещё хоть немного времени, если бы начать тренировки раньше… начал думать Ёширо когда уходил с тренировки.

— Послушай Ёширо, — перебил его мысли Софу, — если человек смирился со смертью, то ни умения, ни разум, ни приёмы уже не помогут.  Прежде чем бороться с противником ты должен победить себя, ты должен перестать верить в то, что ты обязательно умрёшь и тот бой будет последним. Тебе придется выложиться по полной и тогда может быть у тебя будет шанс. Вечером будет последняя наша тренировка, придешь погоняем приемы против борьбы и конечно доведём до идеала твои стойки.

Слово стойки оптимизма Ёширо не прибавило, и он пошёл в полицейское управление узнавать насчёт гражданства и значка.

Полицейское управление было недалеко от порта, внизу города. Это было маленькое здание, покрытое серой штукатуркой, с треугольной восточной крышей покрытой волнистым шифером или черепицей, выкрашенной в голубой цвета, он прошел во дворик с двумя лавками, расположенными друг напротив друга, который был огорожен чугунным решетчатым забором.

На входе, у вставшего при посетителе полицейского, Ёширо спросил куда ему обращаться по поводу гражданства, сказал, что на него должны сделать документы и восстановить права, сняв статус помеченного русского мигранта.

Полицейский ничего не сказал, показал пальцем на один из трёх кабинетов и пропустил Ёширо внутрь. Ёширо было не ловко в полиции, он всегда с детства боялся полиции, хоть ничего как правило и не нарушал.

Начальник, полицейский с круглой и небритой физиономией и усами, с большими мешками, под глазами, недовольно на него посмотрел. «Подвесить бы вас всех и располовинить», — вспомнил он слова Сергея, сделал высокий поклон и поздоровался.

— Один уже вчера получил гражданство за особые заслуги, — сказал полицейский, указав на стул и начал смотреть документы Ёширо в компьютере.

— Да, ещё как получил, — подумал Ёширо, он вдруг почувствовал какую-то браваду, в самом деле, что уж теперь-то бояться, он облокотился на спинку стула спиной и хотел закинуть ногу на ногу, но не стал, на это бравады ему пока не хватало.

Полицейский порылся в компьютере, сказал, что да, документы есть, решение есть и уже несколько дней, он отправил в соседний кабинет ставить новый штампик, о том, что желто-синий штампик больше не действительный.

— Вы украинец? – спросил начальник. – А то все русские кому мы даем гражданство оказываются почему-то украинцами.

— Нет, сказал с поклоном Ёширо и вышел. Он выполнил все формальности необходимые для того, чтобы снова стать человеком. И заодно узнал какую сумму надо внести как залог, чтобы откупиться от значка. Но времени уже не было. Выкинув свой жёлто-синий значок в помойное ведро, прямо около полицейского участка, а заодно и тот, который был в кармане, он побежал на работу.

По пути ему встретился драндулет хозяина нижнего кабака, который вез двух весёлых видимо подгулявших старушек объездной автодорогой на верхние улицы городка. Старушки были в тёмных кимоно, у одной были немного растрёпаны чёрные волосы. Сквозь треск слабенького двигателя доносилось их хоровое писклявое пение какой-то ритмичной песни, немного попев они смеялись, потом опять затягивали и опять смеялись. Они беззаботно глазели по сторонам и одна с морщинистым лицом и узкими от природы и улыбки глазами даже помахала Ёширо рукой.

Солнце уже нагревало во всю воздух и какая-то чумовая цикада, словно заразившись от весёлых старушек тоже затянула свой треск, но опомнившись, что ещё рано, замолчала, а через мгновение затрещала снова и её подхватили остальные.

Ёширо шустро побежал по лесенке и потом через город на работу. Он не хотел опаздывать, но он бежал и думал, что вот сегодня тот день, когда он последний раз идёт на работу. Последний раз будет чистить эту рыбу. На работу, на которой он и за десять лет не заработал бы столько денег, сколько у него сейчас в рюкзаке.

Он пробежал то место, где когда-то его настигли мотоциклисты и вспомнил отражение своего глупого испуганного отражения лица в шлеме спрашивающего что-то мотоциклиста, пробежал почти всю улицу, по которой они уезжали. Интересно, что они могли тут делать на своих мотоциклах и остров и городок для такой техники явно маловат. Пробежал мимо дворика, который ему так нравился и услышал рулады лягушек из пруда с кувшинками и заметил лысого старика, одетого как буддистский монах, который шел по открытой террасе у пруда и нес в руках табличку с зелеными иероглифами.

Он устал, но, когда он задумывался он переставал чувствовать усталость и только слышал, как автоматически его тело делает каждые два шага вдох и два шага выдох. Он понял на практике, что чувство усталости можно отключать, его можно заглушить мыслями и тогда организм сам выдаст столько сколько сможет без вредя для себя.

Когда он прибежал и начал переодеваться сотрудники ночной смены уже во всю убирали грязные комбинезоны. Он почти минута в минуту успел на свою смену. Когда он входил в цех, ночной сменщик глазел в сторону двери и уже собирался вытаскивать свою карточку из мигающего терминала и топать в раздевалку.

Ёширо поклонился, и, не дождавшись ответного – сменщик явно был сердит, они обменялись карточками. Последний рабочий день закипел.

Он чистил рыбу как обычно, как какой-то странный ритуал. Чистил просто так, интересно, подумал Ёширо, куда они денут мою отработанную зарплату? И как быстро найдут мне замену? Наверное, Николая возьмут вместо меня с улыбкой подумал он и тут его осенило. Точно, я сегодня же внесу за него залог и всё, в полиции должны быть данные. И пачка подуменьшится, а то больно много места занимает в рюкзаке, да, мне они ни к чему, и потом, кто-то в любом случае всё заберёт себе.

Во время обеда он не стал есть, ему не хотелось, он сидел на лавках, где когда-то ел и ему не лез кусок в горло. В принципе сейчас ему уже было всё равно, он мог есть и рыбу, и морских гадов, отвращение прошло. Ему просто не хотелось есть. Он вдруг вспомнил, как он рассматривал статейку о том, какой последний обед или ужин заказывали американские смертники. Ему стало неприятно, его даже замутило, он вероятно не стал бы заказывать ничего.

Сразу после работы он отсчитал нужную сумму, отложил её в рюкзак, остальное занес домой и спрятал на кондиционер. В полицейском участке куда он пришел платить всё прошло настолько буднично, настолько бесстрастно со стороны полиции, что Ёширо даже удивился. Ему не стали задавать никаких вопросов. Он только предъявил документ о том, что он полноценный гражданин и попросил узнать данные на Николая, которого позавчера задержали за провоз в страну и хранение незадекларированных денег. Он внес за него залог, попрощался и ушел. Николай так никогда и не узнал, что это был Ёширо.

Вечером на тренировке Софу сказал, что сегодня тренировка последняя перед боем. Что ему жаль, что бой в Воскресенье, лучше бы в понедельник, но ничего не попишешь.

Ёширо ждал, что они опять будут проводить кумите с Китайцем, но всю тренировку они опять стояли стойки, били в воздух и ещё Софу показывал, как противодействовать проходам в ноги, а Китаец пришел к самому концу, когда Ёширо уже почти переоделся.

Придя домой вечером Ёширо подумал, что завтра, наверное, стоит написать письмо родителям и Лейле, в конце концов, пусть уж никто не ждёт.

Он поел, постирался, помылся и улёгся спать, он очень устал за эту неделю и ничего делать ему не хотелось.

7 день суббота

Вот и настал этот день. День за один день до… – всё, теперь уже пошёл обратный отсчёт, подумал Ёширо, теперь только считать часы. Сегодня видимо надо будет написать письма и… А что ещё сегодня надо? Подумал Ёширо. Всё вокруг стало таким незначительным, он не знал, что ему сегодня ещё делать. Он повернулся на другой бок и пытался заснуть, но было уже жарковато и спать из-за этого не хотелось.

Он вдруг подумал о свой жизни, которая так бестолково прошла, которая занесла его непонятно куда, непонятно зачем. «Что он тут делает?» — Спросил он себя.

Он представил себя терпящим бедствие моряком с разрушенного бурей корабля, который как в лодке сидит сейчас в своей жалкой, мелкой каморушке и его болтает по миру. И он не знает к какому берегу его прибьёт завтра, может к загаженному городскому пляжу, а может к райскому, песчаному берегу с пальмами, где его съедят местные людоеды.

Что он жалел, так это того, что не простился ни с кем из своих бабушек и дедушек. Мать так стремительно уехала, что никто об этом так и не узнал, ну конечно, никто из них уже не жил на свете, прошло слишком много времени, люди столько не живут и писать тут уже некому.

Писать Софу и Китайцу смысла нет, Китаец будет там завтра и Софу всё узнает от него. Остаются мать и отец, которые неизвестно где и Лейла.

Но что написать родителям, он тоже не знал. Никто его не разыскивал, никого он и сам не искал. Благодарить ему было некого и не за что. Разве отца, который пытался приобщить его к спорту и боевым искусствам, но не смог. Видимо Отцу не хватило ни ума, ни сил.

Он отложил эти мысли и почувствовал облегчение, как всегда, когда откладываешь что-то, что обязательно надо сделать именно сегодня, но не хочется. Он встал, поотжимался, покачал пресс, как мог сделал кихон, постоял в стойке, сделал по десять раз мае гери и ёко гери, остальное не позволял размер каморушки. Сделал весь свой остальной утренний ритуал от душа, до завтрака и решил пойти гулять, больше делать было нечего.

Когда он вышел он услышал крик петуха! Вот тебе раз, впервые, за несколько лет он слышал этот крик. На Большой земле кур держали многие, но на острове, почему-то никто, вот теперь видимо кто-то завёл. Забавно, теперь будет орать тут петух. Я исчезну, а это наглое и агрессивное создание будет гордо ходить по птичнику и мешать спать населению острова. Он вспомнил как дедушка гонял своего петуха и как они кормили кур пойманной в пруду мелкой рыбёшкой. Что теперь с этим прудом, домом, курятником, где это всё теперь, чьё оно? Он приготовился вспоминать сводки и страшные кадры, но не стал и удивился.

Раньше воспоминания приходили сами, не спрашивали, падали на него как бетонные плиты и уничтожали, а теперь он не стал. Последние несколько дней он сам решал, что вспоминать. Видимо он так стал уставать, что на воспоминания не хватало сил, а может он научился хоть немного себя контролировать, он не знал ответа.

Первым делом он пошёл на центральную улицу, купил себе смартфон и сделал официальный номер, паспорт теперь это позволял. Имея номер можно было зарегистрироваться и в соцсетях, может удастся найти родителей, если уж им писать, то куда-то надо отправлять. Он решил не откладывать и сразу пошел обратно домой.

Мать была в нескольких соцсетях, все записи в её аккаунте были на английском, он долго разглядывал фото её и негра. Негр как-то постарел, потолстел, погрузнел — он словно догнал её по возрасту, впрочем, и она не помолодела. Были фото их детей, аж три штуки и все тёмные, в них не было ни капли от матери.

— Да, этому удалось её приручить, — подумал Ёширо. Ей он решил ничего не писать, — пусть живёт себе как хочет, воспитывает негритят.

Отец был в какой-то бывшей российской соцсети, для которой не понадобилось и телефона, но ни аккаунт, ни сама соцсеть не обновлялись уже несколько лет – это был мёртвый памятник прошлого. Больше никаких следов в интернете он не нашел. Но решил попробовать написать хотя бы туда. «Может зайдет когда-нибудь», — подумал Ёширо.

Но что писать он решил подумать потом. Он собрался и вышел опять на улицу, «кстати, а за полчаса до рассвета – это во сколько?», думал он пока шел по улице, но вспомнил, что рассвет в каждом городе в своё время и это не сложно посмотреть, он опробовал будильник в новом смартфоне, «ещё не хватало опоздать», он подумал про деньги, но от мысли смыться на эти деньги он отмахнулся давно, он решил, что во-первых этот дед или его друзья не успокоятся, он знал какие упёртые эти Самураи; во-вторых, будь, что будет, но жить мокрой курицей больше не было сил, хотелось чтобы всё это кончилось.

Он думал об этом и удивлялся, он никогда бы так не поступил в прошлом, побег – был его ответом на любые проблемы, тем более, когда дело касалось побоев, а тут он шёл на верную смерть, шел сам.

Нет, Иошайо его не простил и не простит, он вспомнил того, в бункере, вспомнил слова Китайца: «он решил пощадить тебя и просто ухлопает быстро, но для этого ты должен вести себя достойно». Что ж, быстро – это, наверное, хорошо.

Он вышел на берег и ушел на косу, он сел на камень и сидел там до ночи. Он чувствовал себя путешественником, — «смешной букашкой прилипшей к бешенному шару», который летит куда-то и зачем-то.

— Ну нет, подумал вдруг Ёширо, может всё-таки мне удастся как-то хоть его ударить. Попробую сразу пойти вперёд, накинусь на него, попробую взять напором. Он вспомнил старый российский фильм, где пленный солдат громко заорал, и противник не стал с ним биться. Что если попробовать сразу кинуться на него, сразу после команды Хаджимэ! Может он не молодой уже человек, не успеет среагировать?

«Прицеплюсь к нему и загрызу», — Ёширо разозлился, «Господи! из-за какой-то ерунды он затеял этот бой, и я человек, не имеющий отношения к их правилам, ни к их культуре, ни к религии, должен буду соблюдать их этикеты?»

Долго, долго ещё сидел он и думал, вспоминал хорошее и плохое, смотрел на рыболовецкие траулеры и кораблики поменьше, поглядывал на нефтяной терминал, иногда он оглядывался на город, как пловец на берег. Город всё также, опутывал сопку гирляндой ламп. Деньги он решил отдать Китайцу, чтобы тот помог Николаю и разделил с Софу, он написал сообщения отцу и Лейле.

Он не стал ни звонить ей, ни писать через смартфон. Зачем? Завтра его уже не будет на свете, зачем эти гаджеты, сокращающие дистанцию и время общения. Лучше уж пусть это будет письмо с того света. Попрошу Китайца черкануть ей три строчки, чтобы не отвечала и всё. Он написал ей по электронке, наверное, если бы у него был адрес, он написал бы на бумаге. Он написал по-русски, пусть переводит, подумал он, тем более стихи и особенно слово «заброшки».

«Привет дорогая Лейла! Спасибо тебе за приглашение прогуляться по «заброшкам», этим ты наполнила мою жизнь событиями, напоила меня прекрасным — теми короткими часами приключений и счастья! 

Ты не права только в одном, язык никак не влияет на нас и на нашу историю. То, что у нас сначала идет личность, а у вас время и место не играет никакой роли. Потому, что грехи личности накапливаются и передаются потомкам, которые должны не только отрабатывать свои, но и отца, и деда, и прадеда и страны… и когда их становится слишком много пройти путь уже невозможно. Что ж, надо хотя бы попытаться, сделать первый шаг — даже когда всё зашло слишком далеко. Но делать этот шаг приходится личности. В этом заключается единство личности, нации и истории. Никакой особенной противоположности востока и запада не существует, в этой точке они встречаются. 

Хочу подарить тебе стихотворение, ты же говорила, что самураи должны были уметь писать стихи, мой стих посвящается тебе.

 ***

На моём корабле нет якоря —

Я скиталец без роду и племени.

По пути от восхода до запада,

Между югом чужим и севером.

Проходя по лунной дорожке,

Перебитой лучом маяка.

Повстречал тебя милая Лейла

И душа загорелась моя!

Много в трюме металла для якоря,

— Резать шкоты!!!

              — Рубить такелаж!!!

Но всё дальше уводит от гавани,

Взбунтовавшийся мой экипаж.                                                                           

***

Надеюсь тебе было приятно прочитать? Может, тебе ещё не писали стихов, а? 

P.S.

И конечно, гэта тебе тогда тоже очень бы пошли ;).

По-ка!»

Перед сном он написал записку Китайцу и вложил все вещи, деньги и кимоно Софу, и даже написанное от руки завещание в рюкзак.

Ему пришло в голову написать завещание только теперь, но оформлять всё, как положено по закону этой страны, он не подумал. Также он отложил часть денег как гарантийный взнос для отца, если тот захочет приехать сюда (он написал отцу про Китайца). Он написал обо всём этом Китайцу и очень извинялся, что «оказался таким болваном и так ступил» и теперь ему приходится просить об этом всём Китайца.

В каморушке он оставил приличную сумму денег для хозяйки первого этажа, чтобы было чем платить его долю в случае общих расходов и что ему срочно надо на очень долго уехать. В письме он просил Китайца открыть его ключом в присутствии хозяйки и всё ей передать.

Вроде всё, подумал он и лёг спать. Он очень устал, он даже не знал от чего: от этой недели, от этой жизни, от этого дня…

И вдруг он задумался, что будет с его телом? Закопают его там же в лесу или как? Узнают ли об этом власти? Эти вопросы вдруг упали на него неожиданно. Он никогда не думал серьёзно о собственной смерти и вот теперь, когда уже в общем поздно, он задумался. Он пожалел, что не сходил сегодня к Китайцу и не обсудил с ним все эти детали. Эти вопросы вдруг показались ему важными. Всё то, что будет, когда его уже не будет.

8 день Вокресенье

Спал он плохо. Ему снилась какая-то дрянь, гниль, он часто просыпался, то потел, то хотел пить. Он злился, что не спит перед боем, а потом проваливался опять в какие-то тухлые сны. В конце концов он встал ещё задолго до звонка будильника – ему просто надоело смотреть во сне всю эту мерзость.

На часах было два часа ночи, и он почти не спал. «Как же это противно», — думал он, ещё полтора часа, шагать по квартире и ждать, когда это всё закончится. Через каких-то пару тройку часов он уже будет где-то, не тут. Он вспомнил бабушек и одну и вторую и подумал, что, наверное, стоит прочитать какие-то молитвы.

Он поискал в интернете и нашёл только канон об упокоении усопшего. Во всяком случае это было единственное, что он нашёл об упокоении и начал читать с экрана. Он читал и крестился, читал и пытался вспомнить значение некоторых старых русских слов. Библию он знал не плохо, и вообще любил когда-то почитать, но молитвы читал, наверное, во второй раз в жизни. Когда пришло время называть имя покойного, назвал своё.

— Я ж ещё не покойник, — засомневался он и вспомнил, как бабушка ставила свечку за его покойного друга, который или случайно упал в окно или специально.

— Ну, не знаю не знаю, — ответила она на его вопрос, «а вдруг он того, сам?» и добавила, — там разберутся.

Что ж, там разберутся, — подумал Ёширо и назвал своё имя, чуть не произнеся: «Ёширо».

Когда канон закончился он одел кимоно, бояться ему было уже нечего, с него сняли ограничения. Но вдруг вспомнил, отложил дела, взял в прихожей оставшиеся желто-голубые значки и со смаком швырнул их в мусорное ведро и плюнул им вслед.

Потом он подумал, что и ему было бы не плохо купить эти, как они, забыл он «табуретки на лямках». Да, пожалуй, он так много всего позабыл, пришлось одевать старые и зашитые шлёпки, ботинки с кимоно ну никак не смотрелись!

— Ничего, в следующий раз учту, — вдруг подумал он и это показалось ему забавным.

Он выключил компьютер, вытащил всё, что можно из розеток, перекрыл воду, взял рюкзак, запер каморушку и пошёл на встречу.

 Он шёл своей обычной дорогой, почти как на работу. Проходя мимо магазина, он вспомнил её в том кимоно и ему захотелось узнать, понравилось ли ей его стихотворение, которое он придумывал почти весь вечер и полночи. Не написал ли он какую глупость, над которой она только посмеётся. Конечно, вся эта её искренность, откровенность, но это всё не сложно и изобразить, азиатки и не на такое способны, вдруг испугался он. Он вздохнул — видимо этих тайн ему уже не разгадать.

На площадке уже ждал Китаец и секундант Иошайо. Когда Ёширо пришёл он поклонился секунданту и Китайцу, и сразу отвел Китайца в сторону.

— Вот рюкзак, откроешь после, там записка. Извини, я не всё предусмотрел.

Китаец посмотрел на него, забрал сразу рюкзак, одел на обе лямки, поддернул Ёширо за пояс, немного ослабил так, что пояс даже стал немного свисать. Потом подёргал за курточку кимоно, за плечики так, что его волосатая грудь стала немного заметней.

— Расслабься, че ты жмешься, как первоклашка на линейке! – Прошептал ему сердито Китаец сквозь зубы.

Через минуту уже появился Иошайо, он поклонился всем, и все также ответили поклоном. Иошайо был в простом белом кимоно с черным поясом и в простых сандалиях, больше похожих на русские лапти, только с лямками из тростника.

Поглядывая по сторонам, не желая встречать лишних свидетелей, секунданты повели воинов к месту поединка.

Они спустились на берег и пошли знакомой дорожкой вдоль тихого залива с бульонным морем.

— Ну куда ещё тут можно пойти, — подумал Ёширо.

Они шли берегом и Ёширо вспомнил, как они шли тогда с Лейлой, как он смущался тогда, как она говорила про светлячков, про деда про свою семью про отца и мать, как хотелось взять её за руку.

Небо уже голубело, он узнал этот цвет неба и подумал, что освещение в городе должны сейчас выключить, он обернулся, тонкие нити города ещё опутывали сопку, но пройдя ещё немного он обернулся опять и света уже не было – город исчез.

Все эти последние минуты заполнялись прошлым. Всё, что было его жизнью становилось прошлым, всё, что повторялось изо дня в день – уже не существовало, — оно как те призраки из бункера, как та чернота, поедали остатки света — всю его прошлую жизнь и ничего кроме этой пустоты уже не оставалось. Пустотой стал город, пустотой стала лесенка, пустотой становилась тропинка, по которой они шли…

Скоро эта пустота меня догонит, — подумал он.

Шли они не долго и придя на место друзья показали площадку. Место оказалось не такое уж и укромное, даже не в лесу, а на берегу. Впрочем, в лесу сейчас, несмотря на поголубевшее небо слишком темно.

Вопреки представлению Ёширо оба друга предложили примириться и не осквернять боевые искусства убийством. Но Иошайо потребовал честного боя, а Ёширо промолчал, потому, что он знал, что извинения им уже принесены и они искренние, и Иошайо о них знает, и может их принять в любое время, а значит от него — Ёширо – уже ничего не зависит. Он начал разминаться, Иошайо – это заметил это и внимательно смотрел на его разминку и ждал.

Потом их по очереди вызвали и Ёширо услышал своё второе имя — «Кадерлем».

— Рэй, — рявкнул кто-то,

Ёширо поклонился и встал в левую стойку кокутсу дачи так низко, как только мог, он подумал сначала огорошить Иошайо классной стойкой, но вдруг он вспомнил, что из боевой стартовать удобнее и он перешёл в правую боевую по всем правилам и не сводя взгляда с Иошайо.

И как только

— Хаджимэ! — Раздался знакомы рёв…

Ёширо, что было сил прыгнул перёд, но дед, вдруг исчез и он почувствовал, как его повело влево, он сделал решительный шаг вправо, но настырная земля, через левое плечо перевернулась вверх норами и всё исчезло…

Он ничего не видел, никаких видений, никакой чуши, про которую обычно показывают в кино и пишут в книгах. Он пришёл в себя от того, что Китаец тряс его и постукивал по щекам. Потом китаец посадил его, примерно также как тогда поставил к конвейеру.

Иошайо ничего особенного не говорил или Ёширо просто не понял, голова его кружилась и болела. Кажется, Иошайо говорил что-то про то, что увидел воина и принимает его извинения. Потом он встал, сделал высокий поклон и ушёл – он сам, и его друг.

Ёширо попытался встать и сделать поклон, но не смог и остался сидеть.

— Какого он там увидел воина? — Спросил Ёширо Китайца, — это он про меня что ль?

— Ага, — сказал Китаец, — ты был хорош, прямо орёл, говорил Китаец, ставя Ёширо на ноги – просто неподражаем, ты что, на него закрытыми глазами что ль бежал?

— Я не помню, Китаец, а…а я что бежал? Я вроде прыгнуть хотел. Да хорош уже, Китаец — башка раскалывается. Вот скажи честно Китаец, ты же знал, наверняка знал, что он меня не убьёт, зачем это всё нужно было, а?

— Нуу, опять заныл. То он не пил сто лет – ныл, то ему морду набили – ноет. Ты бываешь хоть иногда доволен, а? Ну не знал я, не знал, честно! — Ответил Китаец, — Я даже спрятал тут недалеко лопату, — закапывать кого-то… Я не знаю, почему он не ухлопал тебя, мне кажется он хотел, а может и нет.

— Китаааец, — протянул Ёширо, держась за голову, — ну скажи, как есть, а? Мне кажется опять, что всё это какой-то твой розыгрыш, а?

— Давай ка домой, пошли я тебя провожу, — сказал Китаец, — приходи к Софу днём, там поговорим. Иошайо собирается говорить с Софу о чем-то, он придет в одиннадцать утра, а ты приходи к часу.

— Ёширо, я бы не стал тебя даже бить, но ты так прекрасно стоял в стойках и хоть я и заметил, как ты измеряешь взглядом расстояние и сразу разгадал твой, в общем-то не хитрый план, но ты так красиво кинулся на меня, что я решил вознаградить тебя своим ударом! – Сказал Иошайо, когда Ёширо пришел к Софу.

Иошайо, Софу и Китаец сидели в комнате за выдвинутым на середину столом.

Я старый бандит и убийца, но старость учит ценить жизнь, возможно я не просто сохранил жизнь, а подарил миру ещё одного воина, а, Ёширо? – Сказал Иошайо подмигнув. — Когда я услышал это твоё «старий пёнёк», я задумался, как там это звучит по-русски правильно?

— СтАрЫй пенёОк, — проговорил Ёширо с поклоном.

— Красиво звучит, — ответил Иошайо. Что ещё может остаться от большого дерева? Что не ломает ветер, не едят гусеницы, жуки и черви. Что дольше всего не сгнивает? Что самое прочное? Ни корни, ни ствол — только старый пенёк и держится дольше всего — какая красивая аллегория… И я рад, что благодаря всей этой истории я нашел тут двух бойцов.

— Иошайо-сан! Вы способны найти прекрасное даже в оскорблении, -сказал «посыльный»…

Китаец поскрипел провожать Ёширо до калитки, по пути он сказал ему на ухо, мы уедем, я скину на почту мой телефон, позвонишь мне через пару недель или напишешь на мою почту, но лучше и туда, и туда, только не пиши явно, не свети менами, городами и прочим, пиши намёками на английском, а лучше японском и выучи ты японский наконец!

— Послушай, Китаец, — перебил его Ёширо, — зачем ты меня опекаешь? На кой я тебе сдался, а?

— Не знаю, — пожал плечами Китаец и улыбнулся. – Я бы сказал, что мы русские и должны друг другу помогать, но ты засмеёшься слишком громко, а расходиться сейчас надо тихо.

Эпилог

Всё как-то наладилось, время куда-то пошло. Теперь, через тридцать минут, после него на обед выходил Николай. Николай пока ещё мог есть всё подряд, впрочем, у него была хоть и старая, и нервная, но весьма оборотистая мать, которая взяла в свои руки и готовку, и быт. Она быстро наладила отношения с продавцами всех магазинов и иногда меняла рыбу, на забавные цветные коробочки, в которых не менее быстро разобралась. Она даже умудрилась найти в лесу какие-то ягоды и целебные травы и учила местных старушек делать всякие отвары и кучу рецептов отваров и лекарств узнала у них.

Он частенько и с большим удовольствием заходил к Коляну, чему его мама была несказанно рада! Она угощала и угощала, и обижалась, когда они с Коляном отказывались есть.

— Маман, ну не лезет уже, ну хорош, мамуль — говорил, отводя взгляд куда-то в даль и наверх, Колян.

Мама Коляна умудрилась влиться в старушачий коллектив острова, став там, «в доску своей»! Сначала было непонятно как ей это удавалось — не зная ни японского, ни английского языка!

И когда они с Коляном сидели за ужином, и после ужина, она постоянно рассказывала удивительные новости, о том, что на острове недавно был сход японской Якудзы и Русской мафии, и поэтому все русские мигранты вдруг оказались без значков.

— «Все мигранты» — это мы с тобой, — шептал на ухо ему Николай.

Она говорила, что недавно в лесу проводились поединки между бойцами мафий и они выясняли кто сильнее, что их видели местные, как они собираются по ночам. Поговаривала, что ещё секретная подводная лодка, мафиози из ФСБ, высадила на южной части острова десант и закрепились там в скалах…

Однажды продавец его любимого магазина спросил у него, откуда эта русская старушка так много знает? И когда он честно ответил продавцу, что сам не знает ничего, тот лукаво прищурился и подмигнул, поднеся палец к губам.

Он начал учить японский язык и этот язык, оказался наполнен какой-то странной поэзией. В нём каждое слово — это маленькое стихотворение, потому, что каждая буква звучала слогом, и из этих слогов и складывались слова, которые звучали всегда в рифму. Ему стал нравиться этот язык. Он перестал извиняться после «буратинских слов» и теперь все разговоры начинал с длинной фразы, которую правда с большим трудом выучил: «shi ha nihongo o gaku nde i ru to shi ha hatsuon no tame ni moushiwakearimasen», но поле которой местные старики не только расплывались в улыбке и рассказывали, и показывали всё, что ему было надо — и не надо — но иногда даже пытались показывать сад или объяснять значения иероглифов на стенах.

Он переписывался с Лейлой, которая, впрочем, оказалась очень занятой и часто на долго пропадала и ему было интересно, с кем и по каким склепам она лазает сейчас. Он почему-то ревновал её к этим её тайнам и даже написал ещё один стих:

«Лейла – валькирия,
В шлеме крылатом,
Полем летишь —
На чёрном коне. 

Воины славные,
Как одеялом,
Поле накрыли —
В жестокой войне

Ты выбираешь —
Опытным взглядом
Лучшего, Смелого,
Но… «на щите»!

Вальхаллы достойного!
Пользуясь правом, 
Одином данным —
Только тебе.

…

Ну а я претворюсь 
Поверженным
И конечно тебя украду —
И у воинов, и у Одина!
И коня твоего прогоню!
Как Велунд Лебединую Деву,
Нарушая законы все,
Унесу в свои пределы
Там, где будут тебе и мне
Великаны служить и гномы!
Стаи птиц и цветов луга,
И Луна, и звёзды, и Солнце —
Для тебя и для меня.»

Правда засомневался относительно того, что азиатка валькирия — это что-то новое.

Он переписывался и с Китайцем, но ничего и никак не мог понять, потому, что Китаец всё опять писал исключительно в своём прежнем стиле и было ну никак невозможно понять, говорит он серьёзно или опять шутит. То он писал с Дальнего Востока, то из Африки, то передавал привет от деда, но «не от того деда, а от другого деда» …

Он пытался заниматься карате и изучил кихон гораздо дальше, чем объяснял Софу, конечно в рамках своей каморушки, в которой шагать было совсем невозможно. Также невозможно было понять правильно он делает или нет. Софу всегда говорил, что количество никогда не перерастает в качество, если не пытаться делать правильно. Но Софу не было, не было никого, кто мог бы взять и поднять его ногу и выкрутить тело так, что несчастная опорная нога начинала дрожать от перенапряжения. Ещё он начал изучать какие-то приёмы дзюдо, правда только потому, что нашел очень подробные видео уроки, но тут ему каморушка вообще не давала никакой возможности. Иногда он ходил на то место поединка и пытался что-то делать там. Он бегал по берегу и делал разминки и растяжки.

Но с каждым днём он всё больше и больше чувствовал себя взаперти, ему всё больше и больше надоедал и этот остров, и этот берег и его каморушка.

Он наконец нашел то место, где его не обижали, но он понял, что теперь ему этого мало, он вспоминал слова Лейлы о том, что ей тут стало бы скучно, что ж теперь скучно стало ему.

Он купил фонарь и несколько раз ночью спускался в то подземелье, но и эти острые, на первый взгляд, но такие глупые по сути ощущения ему надоели, надоели потому, что всё это было пусто и бесполезно.

Однажды, в тот день, когда на остров прибывает паром, он собрал свои вещи, договорился с хозяйкой первого этажа и оставил ей документ, что она будет представлять его интересы по вопросам его квартиры, перекрыл воду, вытащил все розетки, запер каморушку и уехал.

Куда он уехал, чем стал заниматься и даже как его там звали – это уже совсем другая история.

01.07.2023 г.