Описанная ниже история не вымысел – это всё случилось со мной только что. Возможно, кому-то моя история покажется скучной, что же, я не стремился ничего приукрашивать. Я не уверен, зачем я это пишу сейчас, может для того, чтобы просто не заснуть или просто хочу сохранить эту историю, не знаю.  Имена изменены от греха подальше. Но я думаю, что когда-нибудь всех назовут по именам, или по номерам…

Был тёплый оранжево-голубой дачный вечер, играла музыка. Светлый, улыбчивый марш из детства, из старых черно-белых фильмов. Марш, под который шагают счастливые, довольные люди. Люди, которые стареют с седой бородой, но без болезней, добиваются всего с песней, любят один раз и на всю жизнь, все проблемы, которых решает сноровка, а от болезней избавляет закалка и тренировка.

Это была моя дача, на которой половина участков давно заросла ивой — старые хозяева умерли, а молодым это не интересно. Но сейчас, я с удивлением оглянулся — по всей округе не было ни одного заброшенного участка и ни одного покосившегося от старости домика. Соседи копошились на разгороженной заборчиками земле. Все были при деле: копали, пололи, стригли, замешивали…

Соседка с заднего участка, противоположного улице, вышла к водопроводной трубе, проложенной между дачными линиями, и заговорила с мамой. Отец, поздоровавшись по имени отчеству с соседкой, улыбаясь во все губы и зажимая зубами сигаретку, торопливо прошёл, в какой-то домик. Деревья и трава были одинакового, какого-то серо-зелёного оттенка, голубое небо спорило с рыжей, цвета сгоревшего торфа, землёй грядок и дорожек.

Музыка играла везде одинаково громко, как будто сам воздух вокруг и был  музыка. Всё так привычно, всё в порядке, все как будто в норме. Как же хорошо и беспечно — никуда не надо бежать, ехать, не надо думать, спорить, доказывать и отстаивать, выворачиваться наизнанку для того только, чтобы решить чужую проблему и порадоваться чужой похвале…

Да, для счастья достаточно копать, возить, забивать и сажать, заготовлять, и защищать свой мир. Отделиться от их омерзительного «Мы» и поглаживать холодную сталь своего собственного пулемёта на границе своей земли.

Музыка проникала внутрь и, растекаясь по всему телу, радовала и успокаивала. Вдруг, что-то бархатное, далекое почувствовалось в груди. Казалось, что что-то, очень важное, неотвратимое, случилось, родилось где-то далеко и стало расти, приближаться. Оно закапало по капельке в душу и глубоко в груди появилось крохотное, сжимающееся зернышко страха, страха неизвестного, которое, увы, почти никогда, не сулит мне ничего хорошего.

Я посмотрел под ноги, мыском детского кроссовка поддел рыжий холмик крота, а потом оглянулся вокруг. Люди продолжали свои хлопоты, кто-то засмеялся, соседка полоскала тряпку в ведре, в которое тонкой струйкой, громко булькая, текла вода из ржавеющего старого крана. Она полоскала, иногда выливала воду в кусты и ставила ведро на место, выжимая тряпку, продолжала что-то говорить маме. И в эти моменты тонкая струйка воды звонко била по металлическому дну ведра. Никто ничего не замечал, казалось, всё было нормально, всё было хорошо.

Но бархат в груди становился все более шерстяным — колючим, он зашевелился, начал ёжиться, вибрировать. Мне показалось, что что-то загудело вдалеке, и было непонятно, кажущийся это гул или реальный. Как вечерняя тень на разноцветную клумбу, наползал гул на звуки марша, поглощая их и заменяя своим, более простым и ритмичным – искусственным звуком.

Зёрнышко страха стало прорастать и пускать корешки всё глубже и глубже.  И чем решительнее гул доедал последние звуки музыки, тем больше вырастало корней у этого зёрнышка.

Но и гул продержался не долго, его стройный ряд, как огромная змея мелкую, с хвоста до головы, проглотил уже явный рёв и грохот моторов.

Я вздрогнув поднял голову и увидел, что в небе, не очень высоко, показался турбовинтовой двухмоторный самолёт. Самолет было хорошо видно – он был белый с красно-черной полосой по борту.

Самолет уже не гудел, он ревел и ловил взгляды всех, кто был на земле и, поймав, уже не отпускал. А страх, как застигнутая врасплох стая ворон, разлетался вокруг и залезал в души окружающих  людей. Через мгновение уже все смотрели вверх, оставив дела. Казалось, что все вокруг находятся в оцепенении.

Ещё через несколько минут гул моторов начал стихать, самолет, словно сошёл на ступеньку ниже — немного снизился, и казалось, начал планировать. Ещё через несколько мгновений неспешно, прямо в воздухе начал открываться грузовой отсек, и чернота трюма, выглянула из недр белого самолета.

Вдруг вокруг раздались ропот, вздохи голосом, кто-то зашептали, послышались крики. Из темных внутренностей белого самолета начали один за другим вылетать черные гробы. Странной формы – короткие или скорее непропорционально широкие, почти квадратные. Один за другим, с одинаковым интервалом вылетали они, и продолжали лететь вслед за самолетом очень медленно отставая от него. Гробов было пять, они постепенно замерли в воздухе и начали неспешно опускаться в наш оранжево – зеленый мир.

Они падали плавно и ровно, словно были очень легкие.

Я посмотрел по сторонам — соседи стояли и смотрели в небо, кто-то взялся за голову, соседка прижала к груди мокрую тряпку, которую только что полоскала в ведре и что-то бубнила себе под нос, под булькающие звуки воды, падающей из крана в переливающееся через край ведро.

Через минуту, вслед за гробами из грузового отсека самолета один за другим выпрыгнули три человека в белом. Ещё через мгновение раскрылись их парашюты, и люди в белом начали планировать вслед за черными гробами.

 — какой ужас, что же будет, если эти гробы упадут к нам? Что это, авария? Или эти гробы для нас? – я начал судорожно перебирать варианты.

Но гробы как будто бы сносило ветром и кажется даже куда-то далеко – в сторону набегавшего заката. Как и парашютистов, явно планировавших вслед за гробами.

Не успев порадоваться, я увидел, что ещё один самолёт, почти над нашими домами выбросил ещё одну партию гробов из трюма, за которыми опять выпрыгнули парашютисты…

— Черт! А может и хорошо, что прямо над нами, их, скорее всего, отнесет ветром куда-нибудь в сторону от нас. – Начал было думать я. Увы, обманывать себя и тешить надеждами свойственно всем людям. И, как мышка, посаженная в аквариум к змее, престаёт сопротивляться и начинает заниматься обычными делами, как будто змеи и нет, я попытался дотянуться через забор до крана соседки, чтобы выключить воду.

Гробы медленно опускались вниз, ветер практически не сносил их в сторону, разбивая мои последние надежды. И вот уже их можно как следует разглядеть – почти квадратные, чёрные, монолитные, как будто запаянные, со скошенными углами и заострёнными краями. Гробы становились все больше и больше, и ближе, и ближе, они занимали всё больше неба и приближались.

Первый гроб приземлился на куст нашей гортензии, не повредив его и раскачиваясь на сильных ветвях, сполз на лужайку. Второй, плавно опустился на грядки с клубникой. Ещё два отнесло куда-то на другую улицу, а пятый плавно опустился на парник к соседке, той, с которой разговаривала мама.

Соседка, швырнув в сторону тряпку, не закрывая воды, которая так и текла всё это время, побежала в свой дом, шлёпая по залитой водой дорожке. А гроб, медленно сползая с овальной крыши теплицы, уперся в кусты черной смородины и застрял между ними, ещё какое-то время, покачиваясь по инерции.

Через мгновение на крышу соседского дома приземлились сразу три огромных парашютиста. Теперь было видно, что это парашютистки. Высоченные, под три с лишним, а то и все четыре метра похожие на медсестёр в белых халатах и белых штанах, с рюкзаками и квадратными сумками. Их парашюты моментально сложились и втянулись в рюкзаки сами, как только ноги коснулись твердой поверхности соседской крыши. Одна, приземлившаяся на самый край, из-за гнилой доски, потеряла равновесие и, не удержавшись, упала с крыши на площадку перед домом.

Это падение не причинило ей особого вреда, она ловко сгруппировалась и хоть и потеряла равновесие, приземлилась на ноги. Для высоченной барышни падение с крыши двухэтажного дома было больше похоже на не очень удачный прыжок двадцатилетнего студента с детской горки. Вслед за ней, уже более уверенно, с крыши спрыгнули две другие, которые сразу отправились по своим делам, не обращая внимания на упавшую неудачно. Одна пошла в сторону улетевших на соседнюю улицу гробов, а другая встала на мыски и, заглядывая в окно второго этажа соседского дома, аккуратно постучала костяшкой пальца в окно первого.

Спрыгнувшая неудачно, спокойно встала, отряхнулась, поправила рюкзак и немного прихрамывая пошла к нашему участку. Встав на мыски, она ловко и красиво перекинула одну ногу через заборчик, разделявший участки и через секунду оказалась в нашем саду.

— Что у вас случилось, — спросила мама, — мы видели какие-то ящики, падающие из самолета, вы попали в аварию?

Медсестра, немного прихрамывая, сделала один шаг, оказалась радом с нами и села на корточки, взявшись за ногу.

— У меня как раз есть мазь от ушибов, — сказал я, с удивлением рассматривая идеальную по форме женскую голень, вполовину моего роста. Я неуверенно кинул тюбик, посмотревшей на меня медсестре. Она поймала его не глядя и положила его рядом с собой. Она казалась ожившим памятником – идеально сложена, все пропорции человеческого тела были соблюдены, не было ни одного изъяна, ничего, что выделялось бы из «золотого стандарта».

— Нет-нет, спасибо, не надо, мягко проговорила она, у меня есть с собой аптечка, там есть всё от всего. Просто, сегодня это пятый вылет, наверное, я устала и была невнимательна. Ну, надо же так, — проговорила она задумчиво и с досадой, — немного помолчав, продолжила, — я не могу быть невнимательна или уставать, может у меня какой-то ДНК дефект… Понимаете, эта эпидемия бьёт рекорды, и мы уже не справляемся.

— А гробы? Что делать с ними? За ними приедут? – спросил я. Я почему-то сразу решил, что это именно гробы, хоть и странной формы и размеров. Медсестра в такой гроб не влезла бы, а людей нашего размера туда пришлось бы класть по двое или трое…

— Нет, за этими не приедут, эти одинокие, вы разве не следите за государственными новостями? – проговорила она, не глядя на нас, втирая какую-то мазь в ногу. — По милосердному указанию Избранника их сбрасывают над населёнными пунктами. Вот эти упали к вам, и вы теперь обязаны их похоронить. Хорошо, что в этот раз они упали так кучно, как правило, их разносит ветром. А тут два у вас и три у ваших соседей. А вот в прошлый раз мы гробы очень долго искали, нас же только трое, а гробов пять. А добрым людям на земле всё надо объяснять. Гробы нельзя просто стащить в одно место и похоронить. Жаль, но кажется, что никто не смотрит государственные новости, — проговорила расстроено медсестра.

— Ну, хорошо, — сказала любезно мама, — что поделать, похороним, у нас есть красивое место у леса, куда мы ходим за грибами.

— О нет, — твёрдо сказала медсестра, — как же у леса? Это запрещено законом. Вспомните, кого хоронят за оградой? Эти не такие, они просто одинокие и погибли от эпидемии и вы должны похоронить их в вашем оранжево-зеленом мире, внутри вашей жизни. Это не сложно и безопасно, гробы специально сделаны так, что занимают мало места, они почти квадратные и их можно расположить один на другой, только придётся выкопать ямку немного поглубже. Сверху, как правило, размещают клумбу или сажают кустарники. Все затраты на копку ямы и клумбу вы можете возместить по госпрограмме. Там какая-то сумма за гроб, у вас их два, разберётесь, зайдите на портал госуслуг, заполните анкету и там всё справедливо решит искусственный интеллект. Ставить памятник не нужно, их некому помнить и вам нет смысла. Гробы — биоразлагаемый лёгкий материал, внутри гробов специальная среда, поэтому никаких остатков и никакого загрязнения вашему миру не будет. Над ними можно даже сажать плодовые деревья и урожай будет абсолютно безвреден. Через год, от них ничего не останется, и вы сможете копать землю на этом месте, не боясь ни заражения, ни отходов. И – добавила она – я надеюсь, вы платите, налог за грибы, которые собираете в лесу, а то наш разговор записывается и вам может прийти штраф.

Она говорила это все явно не первый раз, уверенным голосом, словно скороговоркой, монотонно, но очень мягко и по-родному, мне захотелось заплатить за всё. Ещё мгновение и я  бы всё, что есть, отдал и согласился бы со всем, что она скажет.

Я оглянулся и подумал: «Что же, наверное, это даже и хорошо, будет ещё одна клумба или какие-нибудь красивые кусты».

Медсестра закончила втирать мазь в свою красивую и огромную голень. Она опустил штанину, встала, попрощалась, сказала, что у неё ещё два вылета сегодня, что-то отметила в планшете, сунула свои тюбики и планшет в сумку и ушла уже не хромая.

Я пошёл за лопатой, гула уже не было, звучал привычный солнечный марш. Страх в душе завял и отвалился, как засохшая от голода пиявка. Душа заулыбалась и я подумал, надо бы посмотреть, что там вообще показывают в государственных новостях.

Может, покажут медсестру? Интересно, а какие у нас пожарные или полицейские? Что-то приятное, светлое, гудящее, мучительно-незабываемое вцепилось мне в душу.

***

Проснулся я в самолёте. Яркий противный свет, как свет, в купе поезда включившийся среди ночи, когда до выхода остаётся 15 минут и не спавший проводник, смакуя момент, стучит в дверь ключом и кричит название станции.

— Хорошо, что тут не надо вылезать из под одеяла, одеваться и собираться. — Подумал я, сжав колени снизу руками и вытянув в складку тело.

Ничего, ещё минут 5 пройдет, пока самолет доедет до терминала, выйдет люкс, можно закрыть глаза.

Шея ныла, спина затекла, казалось, что голова туго набита ватой. То ли это со сна в кресле, то ли от двух суток проведённых на ногах. Да ещё и три рюмки, выпитые на прощанье перед вылетом.

— терпимо, — подумал я. — Ничего, это все ничего, да это просто прекрасно! Главное теперь есть деньги, их много – много месяцев беспечности, – это самое главное!

Вытянув руки и зажав кулаки между коленей, потянувшись ещё, зевнув дооолго, во весь рот в сторону иллюминатора, я встал со своего места, потом на цыпочки вытащить рюкзак. Через секунду рюкзак привычно и надёжно вцепился в спину, ноги пошли по мягкому, накрытому ковром полу самолета к выходу. Улыбки красивых стюардесс, стандартные: «спасибо», «до свидания». Когда прощаешься со стюардессой такое чувство, что знаешь её всю жизнь и будешь знать всю оставшуюся. Интересно это я один замечаю или все так? Видимо страх полетов никуда от меня не делся.

Я вышел в телескопический трап, присосавшийся к шее самолета. Хорошо, в Москве есть такие трапы и не надо топать по холоду или жаре до автобуса или маршрутки.

Проходя мимо стюардесс я ещё держался, но выйдя из самолета в трап уже ничего не мог поделать с зевотой. Остановившись, у выхода и положив руки на лицо, быстро вздохнул и, растопырив локти, долго выдыхал в ладони закидывая голову. Голова кружилась, было слышно как кровь по венам протекает через голову.

— Ой, простите, — сказал я, задев кого-то локтем. Пожилая, как мне показалось, дама ничего не ответила, приветливо улыбнулась, кивнула и пошла дальше, неся на плече большую сумку.

«Неплохо бы ей помочь донести этот баул» — подумал я. Но дама, бодро топая, обогнала и уже удалялась. «Да…, сначала её придется догнать» — подумал я и решил ничего не делать и никому не помогать. Сжав правой рукой ноющую шею, я пошел дальше.

Пройдя узкую трубу с окошками, я попал в темный зал ожидания и почувствовал под ногами привычный каменный звонкий пол. Вдруг вспомнил, что в рюкзаке, помимо прочего, была коробка с литровой бутылкой белорусской зубровки. «Как хорошо, что в этот раз все так просто. А то подарили бы какой-нибудь французский кальвадос или коньяк, его так не выпьешь — рука не поднимется» — подумал я и принялся опять зевать во все горло, уже даже не прикрывая рта, поскольку никого не было. Бодрые пассажиры утопали вперёд. Никакой таможни не было, рейс почти внутренний, багажа забирать тоже не надо, торопиться и суетиться не хотелось, да и больше некуда! Я решил все делать медленно — как кот, который проснулся в одной позе, зевает зубастой пастью и скрутившись по новому делает вздох облегчения.

«А не сделать ли глоток прямо из горлышка» —  пришла мне в голову светлая мысль, ну может, взбодрит или кровь разогнет… Выпить, как-нибудь так, незаметно, всё-таки неприятно пить, когда на тебя таращатся посторонние люди.

Я подошёл к большому окну, не доходя до выхода из зоны прилёта, и посмотрел по сторонам. Никого уже не было – толпа прошла, я был последний. В окне был виден самолёт, к нему был присосан трап, в кабине ещё сидели пилоты и, жестикулируя, о чем-то спорили. Вошла вторая стюардесса, видимо что-то сказала и пилоты начали вылезать из своих кресел.

И тут вдруг, без спроса, лёгкие втянули в себя прорву воздуха, руки сами сжались в замок, локти вытянулись, ноги встали на мыски, рот открылся с выдохом так широко и долго, что кровь опять загудела в голове. Дернув плечами и тряхнув головой я, ещё раз потянулся всем телом так, что из глаз выдавились слезы. Несколько минут прояснения и вот по телу пробежали мурашки, шея опять заныла, в голове зашумело, сознание заволокло дымкой.

Вдруг в кабине появилась знакомая стюардесса. Она похлопала в ладоши, о чем-то сердито несколько раз открыла рот в сторону второй стюардессы, затем они вышли и сразу вернулись на своё место пилоты.

Почесавши и помявши ноющую шею, я нащупал в рюкзаке коробку и недовольно подумал: «Да, и эти всё пихают в коробки. Ну что за мода такая, всякое пойло надо обязательно запихнуть в коробку, как будто от этого пойло станет вкуснее!»… «Пусть даже красивую» — мысленно добавил я отколупывая крышку коробки. Куда теперь её прикажете деть? Коробку, надо было выкинуть ещё там, да неудобно, провожали до посадки.

Первая из рюкзака вылезла бутылка, вслед за ней, как более крупная матрёшка, — коробка, которая встала в углу подоконника, а бутылка вернулась в рюкзак. Отвинчивая крышку, я ещё раз оглянулся по сторонам и выдохнув набрал в рот зубровки прямо из горлышка. Не дыша и не глотая, завинтил крышку и пихнул бутылку в рюкзак, после чего проглотил и медленно начал вдыхать. Зубровка – на первый вкус мерзкая и идёт она тяжело, на второй и третий, и послевкусие тоже мерзкое. Жёсткий, тяжелый горько-соломенный вкус. Желудок был особенно недоволен, он завертелся и начал толкать меня так, как будто у него были локти.

— Это же надо такое придумать, да ещё подарили мне с гордостью, морщась, глотая слюну и стараясь игнорировать, не вовремя разбуженный и недовольно зашевелившийся, желудок, – подумал я, — хотя, конечно – на вкус и цвет, да и люди хорошие…

Сглатывая, морщась и стараясь, без крайней необходимости, не дышать, нацепил рюкзак и пошел в зал аэропорта, на выход прочь. Ни голове, ни спине легче не стало, хотелось спать, ноги были словно обмотаны резиной и пружинами.

Путь лежал через вечно людные галереи аэропорта, мимо сверкающих ярким светом киосков с книгами, справочниками, картами, ручками. «Странно, кто сейчас читает эту бумагу?» — подумал я опять. Мимо аптеки и кафе с приятными запахами, мимо зала ожидания с пальмами и деревьями. Дорога была привычная — к маршруткам, но сначала надо было зайти в зону прибытия аэроэкспресса подобрать билетик.

Дело в том, что билет на аэроэкспресс стоил 400 рублей, а маршрутка 100. Я обычно прикладывал к командировочному билетики на аэроэкспресс, а сам ехал маршруткой. В идеале, билет обратно нужно было бы подбирать на вокзале (но до вокзала мне было далеко), поэтому я прикладывал 2 билетика «туда», просто от разных дат и никто в бухгалтерии ещё не обратил на это внимания. А ещё можно было найти гостиницу «с трансфером» и в день прибытия или убытия доехать на гостиничной тачке, что не указывалось в чеках, поскольку входило в стоимость проживания. Все эти мелкие жульничества уже вошли в мой ритуал, они не только доставляли удовольствие, но и позволяли на месте ездить на такси, которые в противном случае не оплачивались.

Я шёл и слушал длинные телефонные гудки. Если честно, мне не хотелось, чтобы она ответила. Предстояли длинные объяснения, оправдания и прочее. Возможно долгая переписка, встреча, на которую надо будет приодеться и подготовиться. Радости примирения уже не перекрывали тех сил и нервов, которые, скорее всего, придется затратить.

— Наверное, и не возьмёт, — успокаивал я себя. — Сообщения уже несколько дней как прекратились. — ну, позвоню ещё раз для приличия и ну это всё на хрен.

«А может ещё глоточек?» — опять промелькнула не менее светлая, чем в прошлый раз, мысль… — Нееет – этой дряни, да без закуски или запивки, больше не вынести. Желудок предупредительно взбрыкнул, но затих, видимо поняв, что я с ним согласен.

Длинный гудок, второй… Нет, больше видимо не возьмёт, ну и… даже лучше. Длинные выходные, деньги на карте и, особенно в папочке, что ещё надо для счастья? Я теперь кот и могу ходить по своим тропкам, хоть по крышам, хоть по помойкам, хоть по кошкам.

Опять длинные гудки, но уже на второй: «Арти, оле!»

— Здоров, чё ещё на работе? – спросил я.

— Здоров. Ага, но собираюсь домой. А ещё пива надо успеть купить, а то скоро магазин закроется, а что? Шошошо, ну шо пошо? – пропел бодрым голосом друг. – ну, говори блин скорее, какие у нас планы?

— Не, пива не бери, — ответил я и продолжил — возьми лучше соку. А лучше, литра два хорошего кваса, я сейчас заеду, пройдёмся, подышим. У меня пузырь твоей любимой, ээ.. дряни.

— А… я понял, — ответил друг — тагада кваз и таматный сог…

***

Я успокаивал какое-то странное, горько плачущее существо. Спорил, пытался переубедить, говорил о надежде. А в душе тяжёлое ощущение полной безысходности, абсолютный тупик. «Зачем я всё это говорю» — думал я. Что это за Надежда, надежда Петровна, блин.

— Что же делать, жизнь проходит, проходит пусто, бесполезно. И все понимаешь, а сделать что-то, ну хоть что-то изменить нет никакой возможности. И силы есть и энергия. Но какие-то невидимые верёвки всё жмут и тянут куда-то, — жаловалось какое-то жалкое существо.

— Мы осенние листья, нас всех ветром сорвало, нас всё гонят и гонят ветров вы табуны» — подумал я. — Будет это пророк или просто обманщик, и в какой только рай нас погонят тогда… когда уже, наконец…

— Но ты же можешь об этом написааать, обо мне написать — сказало, всхлипывая существо и посматривая на меня одним глазом, словно желая оценить мой ответ.

— О нет! Нет! Да какого черта! – Возмутился я. — Неужели нет другого выхода? — Неужели мне вот и написать? Почему это я? За что? Какого чёрта и с какой стати?.. Ведь уже столько всего понаписано и чем лучше они пишут, тем меньше их читают. От Салтыкова-Щедрина до Бредбери и Набокова, того же Проханова. Куда уж лучше и кому это надо?..

— Да, а мне так нравится как написал про меня Набоков! Но мы вот все идем на казнь и ничего не можем сделать, ни даже шага в сторону. Но мы ничего не можем, а ты ещё и не хочешь — опять сказало существо, — можешь ты хотя бы крикнуть что-нибудь оригинальное на плахе!

Я  закрыл глаза и взялся за голову, больно вцепился в волосы и прохрипел: «ну зачем? Плюнуть им в морду по пути на тот свет!»

Было тихо, в голове гудело. Изнутри, из самой глубины пространства послышался тонкий как струна звук, так гудят провода, когда проходишь под ЛЭП. Я поднял глаза и увидел стальной шарик, катящийся в моём направлении, по каменному полу.

Шарик приближался и увеличивался, он становился все больше и больше и вот уже он занимал все пространство коридора в котором я себя обнаружил. Шар блестел и подминал под себя пространство. С трудом оторвав взгляд от шара, я осмотрелся по сторонам – никого! Сзади тоже был коридор – голые стены по бокам, ни дверей, ни закутков, деваться было некуда. Шар катился на меня, я пятился назад, оступился и упал, но быстро встал и, отбежав несколько шагов назад, снова посмотрел на шар и попятился…

       Вдруг на шаре появились белые, бесформенные пятна, словно кто-то небрежно плеснул на него белой краской. За белыми появились черные, ещё мгновение и они начали выстраиваться в шахматном порядке. Шар все больше и больше походил на футбольный мяч.

       Вдруг, до боли знакомая мелодия гимна спартачей начала доноситься откуда-то из-за стены, но дверей вокруг не было. Я отступал и отступал, шаг за шагом, назад и назад, но, уже не падая, без страха шагая назад по гладкому полу.

       Было не страшно, даже смотрел с интересом на метаморфозы шара, который совершенно очевидно превращался в большой футбольный мяч. Шаг назад, ещё и ещё. Теперь на меня катился огромный футбольный мячик… «А что если просто долбануть по нему ногой? Какого чёрта он вообще катится на меня?» — подумал я и решил разбежаться и влупить «со всей дури» по нему ногой.

Глядя в середину шара или мячика, я сделал шаг назад, заем отбежал ещё и еще, потом, взглянул мельком назад – места было много и отбежав ещё на несколько шагов, слегка подпрыгнув рванул, что было сил в сторону мяча. Но, не сделав и трех шагов, налетел на неизвестно откуда взявшуюся ступеньку, споткнулся и полетел лицом прямо на каменный пол.

Дернувшись так, что подушка упала с кровати, упершись руками в матрас и больно ударившись ногой о стену, я вскочил, подняв голову с глупыми глазами пытаясь понять, где я теперь-то нахожусь.

— УУУУ блин, — выдыхая хрипом и вытирая лицо рукой, подумал я. — какого хрена я в этой комнате, да ещё и в одежде?..

За стеной грохотал знакомый футбольный марш – или это будильник или телефонный звонок… Нет, видимо будильник, марш прервался, но разговора не последовало.

А, ну да. Все вспомнилось, я ж притащил его домой к себе. Подняв с пола подушку, я лег обратно. Сил вставать и идти проверять, кто там не было, не было и желания, поскольку был только один знакомый, у которого такая мелодия, с ним я вчера и пересекался. Я закрыл глаза, глубоко вздохнул и задремал. Но вдруг, как мне показалось сразу вскочил как ошпаренный! Я вспомнил про рюкзак, папки, конверты, карты…

Очень быстро выйдя из комнаты, первым делом, заглянул в рюкзак. Все вроде на месте — паспорт, кошелёк, карточки, тяжелая советская папка с бумагами не помещалась в отсек для документов и лежала в общем. В папке на своем месте был толстый конверт. Ноутбук в чехле, телефон и прочая нужная ерунда, всё было на месте. Слава Богу! – подумал я и с наслаждением отнес свои драгоценности в комнату, убрав в шкаф.

— Всё, слава Богу! Теперь о делах, как и обо всём остальном — не нужном, можно забыть на долго, хотя бы на месяцы. Да здравствует свобода!

       В рюкзаке, в отсеке со шмотками оказалась бутылка от холодного чая, на четверть наполненная содержимым. Я открыл, нюхнул, и желудок ответил недовольным шевелением, это была зубровка, — не осилили. Голова шумела, но на душе была радость, ощущение свободы, предвкушение долгожданного отдыха.

       Проверив шмотки и убедившись, что жизнь действительно налаживается и катастрофы, под названием: «головка бо-бо — денежки тю-тю» не произошло, я вернулся в свою комнату и прилёг.

Но, уже не спалось и, немного повалявшись, я пошёл в соседнюю комнату, где на диване, уже полусидел друг, копаясь в телефоне.

— Вот скажи, на кой хрен у тебя орёт будильник в 6 утра в субботу? – Задал я резонный, как мне кажется вопрос.

— А-а-а.. Он у меня каждый день так орёт. – Пробурчал, зевая и крехтя друг. — А так приятней, в выходной, это же кайф — он в шесть утра заорал, ты послал его на хер и спишь дальше. Это ты лучше мне скажи, какого такого я у тебя тут делаю? – Задал не менее резонный вопрос товарищ.

— А ты не помнишь… — Ответил я и продолжил. – Ну, впрочем, я-то выпил относительно немного, а вот ты ещё и с пивом приехал. И рассказал всё, не дожидаясь вопросов: «Ну, вспомни, я, когда приехал, уже и магазины закрылись и метро закрывалось. Ну вот, мы прошлись до Болота, потом до Поляны, потом до Новокузи, потом до Павелецкой. Там решили по домам, и брать тачки. Ты упёрся, сказал, что будешь метро ждать, ну мне, ты уж извини, отвозить тебя, потом ехать самому лень было, да и бабок жалко чуркам платить, приехали сюда, вот так как-то» — сказал я даже устав от такой длинной болтовни.

— А блин, да, — протянул друг, — пиво меня подкосило, но ты долго ехал, я не мог столько терпеть. Ну и хорошо, сегодня суббота. Щааааазз я встану и поеду домооооооой… — затянул опять зевая и растягиваясь на дване друг. — У тебя нет, чего выпить? – вдруг быстро и четко произнёс он.

— Что-то осталось, — ответил я. – Вставай, пошли, сейчас поставлю чайник, выпьешь.

Мы по очереди умылись, привели себя в божеский вид. Друг проверил свои карманы и запихнул в них лежащие рядом с кроватью кошелек и телефон, вытащил из карманов, какие-то чеки, бумажки, смял их и сунул обратно в карман…

— всё как будто бы в порядке и на месте. – Пропел, пританцовывая друг.

Солнце светило в окно кухни сквозь занавески, день начинался ясный, чайник шумел и клокотал уже второй или третий раз. Я взял с подоконника бутылку с водой и начал поливать цветы, которые, уезжая, не успел отставить от окна, поскольку уезжал неожиданно и не из дома. Несчастные растения, на летнем солнце, местами засохли. Сухие листья с плюща, для которого эта засуха была уже не первой, были оборваны. Засохшие ветки традесканции были местами отстрижены, местами вырваны с остатками корней.

Других растений, кроме, засухоустойчивых, у меня давно не осталось, — все они давно погибли от солнца и жажды. Последние годы солнце, даже весной и осенью, выжигает цветы, которые в детстве спокойно росли на этом подоконнике всё лето.

Все было полито, не пройдет и пары дней, как из сморщенных сизо-зеленых веточек традесканции вылезут сочные и мясистые ярко-зеленые побеги. Не была полита только крассула, которая выросла из листика, однажды оторванного где-то в командировке. У крассулы листья уже начали морщиться и светлеть, и воды ей не досталось, поскольку я прочитал где-то, что если её измучить засухой до крайности, а потом полить она может зацвести. Вот я и мучил — красота требует жертв, хорошо, когда не твоих.

— Эта традесканция растет тут уже дольше, чем я живу. Второе поколение людей или третье. – проговорил я, подметая листья и ветки с пола. — У неё есть одна особенность, уж не знаю, хорошая она или плохая: она зацветает очень редко, но обязательно в год, когда кто-то из тех, кого я хорошо знаю, умирает. Выдает малюсенькие белые цветочки с жёлто-синей сердцевинкой. В другое время никогда не цветёт, хоть ты её подкармливай, хоть поливай, хоть убей или убейся сам головой об стену. Впрочем, если убиться видимо зацветёт…

— Блин, ну или это неудачный прикол, или тогда у тебя кто-то скоро умрет. Вон цветочек. — Сказал друг.

И действительно одна из веточек традесканции дотянулась до поддона, в который я наливал воду за день до отъезда. Видимо в поддоне какое-то время сохранялась влажность. Из веточки торчали, уже подсохшие корни и из того, места, где листик соединяется с веточкой, торчал маленький цветочек на тоненьком стебельке, уже увядающий, но сохранивший цвет и форму…

Я достал рюмку, две тарелки и две кружки.

— Знаешь, если то, что ты сказал, правда, я бы выкинул этот цветок на хрен, сказал друг. – Ну, давай, — сказал друг и налил себе половинку рюмочки, — чтобы руки не тряслись, — добавил он улыбаясь. – А где твоя рюмка?

— А я пока пас, — сказал я, — мне ещё рано. Мне так рано не то, что не поможет, будет только хуже. Я раньше обеда ни-ни.

Посмотрели на часы, стрелка только начала сове движение к 11-ти часам дня. И пока она ползла по кругу, друг допил остатки зубровки. Омлет был принят желудком без ворчаний и лишних капризов. Черный, крепкий и сладкий чай поднимал настроение, и казалось, даже наполнял силой. Предстоящая прогулка манила, ощущение предстоящих длинных выходных, выходных, в которые не надо ни о чём думать – Боже упаси – ничего делать, дарили ощущение абсолютного счастья. Я уже прикинул, что почитаю, а вернее послушаю и что посмотрю в эти дни и это был кайф!

— Пошли, сейчас пройдемся, — сказал друг. — Давно пора. Подышим воздухом. Где там ваш парк, мы помню, как-то тут гуляли вдоль речки.

— И не раз ответил я, убирая тарелки и кружки в раковину. — Сейчас посуду помою и двинем. Слушай, а мы вчера музыку никакую кажется, не включали? Вроде как пришли домой и спать бухнулись, да? — Спросил я, на всякий случай, скорее, чтобы убедиться, что всё помню правильно.

— Не-пом-ню, — ответил друг, кивая головой. — Я пока не помню даже как доехал до тебя, но уже вспоминаю.

— У меня забавные соседи, — сказал я, — торчат вечно у подъезда, пожилые, любят вопросы задавать. Сейчас мы пойдем, если кого увидишь, просто поздоровайся и не надо ни с кем заговаривать.

Мы вышли из подъезда, но никого не встретили. Был уже зрелый тёплый и солнечный день, солнце светило по-летнему ярко, было безветренно, сухо, и удивительно приятно — не жарко.

Казалось, что все вокруг расслабилось и задремало, даже воздух и время, так бывает только во второй половине лета, когда природа отбесилась, отцвела, размножилась, выкормила и теперь только набирает вес к предстоящей зиме, лениво валяясь — кто на солнышке, а кто в теньке. Ещё не старые, но уже не молодые листья  висели без движения, дворовые коты растянулись тротуаре, даже котята как разбросанные игрушки валялись у подвального окошка. Голуби сидели, съежившись и зажмурившись на проводах не обращая никакого внимания на рассыпанные куски плесневелого хлеба. Казалось, что так всегда было и так всегда будет. Царство тишины, дремоты, скуки и ничего никогда не изменится за всю оставшуюся нам вечность.

Из людей, только одинокая, несимпатичная мамаша сидела на лавочке рядом с коляской и клумбами. Уткнувшись в телефон, она не обращала внимания на коляску и сама словно застыла, только её пальцы лихо мелькали по белому экрану.

— Судя по скорости, видимо наяривает претензии кому-то – пришло в голову мне. — Хорошо, мне вчера не ответила и не пишет больше, значит, пора это всё обновлять.

Мы перешли дворовую дорожку у подъезда, миновали небольшую автостоянку и вышли к маленькому парку, недавно устроенному на месте снесенного магазина.

— Очередная безвкусица, сказал друг, оглядывая парк, вот типовые дорожки и бордюры из искусственного серого камня, мульча из крашеной коры и красно-коричневые клены. А ещё, о да! — кусты с мелкими черными ягодками, настолько не красивыми на вид, что никому и в голову не придёт пробовать их на вкус. Такие синтетические дворы во всех новостройках и офисных центрах. — Типичный, офисный «садик», смотришь на это и как будто с работы не уходил. И плюс к этому облепили этот садик со всех сторон камерами, как на зоне.

— Ты был на зоне? – спросил я. — Может боятся, что что-нить тут сопрут. Я вот когда был мелкий, запросто мог с совочком и на дачу отвезти…

— Да что тут переть, — заспорил друг, — такой дряни и даром не надо, камеры установлены для людей, чтоб люди не забывали, что хозяевА их рядом и пасут свое стадо.

Я не спорил, мне и вправду эти растения не нужны, но вспомнился хозяин и сотрудники снесённого магазина, в который захаживали ещё мои бабушка с дедом. Хозяин – грузин, отгрохал здание из кирпича в два этажа, как будто хотел в нем жить.  А одну продавщицу встречал как-то на улице и она тогда жаловалась, что никак не может найти работу, поскольку в шестёрке платят копейки: «плюс штраф за каждый чих». Интересно, нашла или смирилась и не чихает?..

Шли дальше. Я хорошо помню этот район, гулял тут со своим дедом. Хотя, это совершенно непримечательное место для любого человека, который тут не рос и не гулял с дедом. Сейчас тут очень многое изменилось. Дома – всё те же девятиэтажки, дорожки на тех же местах, школы, садики, деревья, трансформаторные будки и тепловые пункты. Но все стало каким-то другим — словно наблюдатель сменил очки, одел вместо розовых зеленые.

Раньше всё было по-советски неказисто, кривовато, но, в общем, по-домашнему — каждый двор имел свою кривенькую изюминку, свое отличие. Разные детские площадки, разного цвета заборы, разного цвета дома и лавочки.

— Оленевод, — заговорил вдруг друг, словно подхватил мои мысли, — добавил вашим типовухам офисного лоску. Искусственные камни, искусственные типовые фасады, искусственные растения и главное кругом камеры-полицаи. Узбеки стригут разнотравье, пытаясь стрижкой превратить одуванчики, репейник и клевер в швейцарский газон.

— Лет через миллион может и получится, — ответил я и продолжил. – Но все-таки тут нет реновации – домов-концлагерей по 40 этажей. А газоны вроде уже начали стелить рулонные.

— Да и вообще, добавил друг, — им же надо как-то отнятые налогами бабки в карман перекладывать, а тут все легально, стадо платит, ГБУ, ГУПы-шмупы осваивают. Асфальт и бордюры можно и ежегодно менять. Но важно, при этом, делать это демонстративно. Мы, мол, у вас отобрали ларьки, гаражи, налоги задрали, штрафы, кризис… А вот вам, за ваш счёт ещё разок бордюры поменяем, посадим завезенные из Голландии растения и камеры поставим. Смотрите и радуйтесь, радуйтесь!

Я вдруг вспомнил и спросил: «Слушай, недавно делали ремонт на станции метро Каширская. В общем-то, типовая, совковая станция, белые плиточные стены, но раньше там были колонны из натуральной красной яшмы. Теперь, с одной стороны чёрный искусственный камень с другой белый. Не знаешь, куда они дели яшму?

— Не знаю, скорее всего, на дачу, сказал друг. Я не живу же на этой ветке, не видел, а народ едет в битком набитом вагоне за своими грошами и тыкает в гаджеты, какое им дело до яшмовых колонн, искусственного камня или камер…  Теперь их учитывают в метро, как скотину, прямо по морде. Поставили камеры на турникетах на вход и на выход. А ты говоришь: «яшмовые колонны».

— все ты про эти камеры, — сказал я, — это же закономерно. У Чернышевского в одном из снов Веры Павловны описывается райская жизнь, там все счастливы и занимают свое место, живут в огромных общих домах. Я думаю это голубая мечта любого режима. Вот только спросил бы я у Чернышевского, что насчет несогласных? Как быть с единоличниками и лентяями, типа нас с тобой? Ну что сделает режим понятно – в 20м веке все уже стало понятно, но чтобы сказали те мечтатели?

— А, это ты про ту моральную уродку, из неполноценной семьи, сказал друг, — а мне кажется, что у Чернышевского там больше иронии, это произведение неправильно поняли, или поняли так, как приказала понять партия. Большевики любили подгонять книги, удаляя неугодные кусочки, а иногда и просто переписывая и меняя смысл. Ну, в общем, что делать режиму с такими как мы понятно: режим найдёт как поставить отщепенца на место и не надо придумывать как Оруэл со своими крысами в «1984». В конце концов, тут два варианта: человек или терпит и умирает или подчиняется. Хотя и это слишком сложно, можно проще — цифровизация, про которую, булькает Муссолини с Оленеводом. Фактически, недовольного, можно будет просто выключить — отключить от жизни в обществе и каюк, от карточек, проездных, пропусков и куаркодов, от дома, от еды… — сам издохнет и, причем добровольно. Ещё можно создать болезнь и организовать эпидемию, начать войну…

— А, ну да. — ответил я, обращая внимание только на реплику про книжки, — я тоже заметил, как книжки меняют. Так из Робинзона Крузо полностью вытравили христианство и упоминание Бога. Недавно перечитывал капитанскую дочку, так оттуда убрали сцену казни Пугачевым офицеров, преданных царице и своей присяге. И это только из школьной программы. В общем да, ты прав – В.П. моральная уродка, да ещё уродливые семьи, неполноценные мужчины, чего только стоит самое начало, где этот идиот, первый муж В.П. стреляется на мосту, кажется, глава так и называется «Дурак». – сказал я и продолжил.  — Больше всего, из старья, мне нравится Салтыков-щедрин и его история города Глупова и финал правления Угрюм-Бурчеева, который сам марширует и сечет себя, все жители работают, получают пайку и размножаются по графику, встают и идут на работу и ложатся спать тоже по графику. И дух Угрюм-Бурчеева витает над городом ночью и бдит, чтобы населению не снились слишком вольные сны. На Угрюм-Бурчеевщине остановилось время, и история прекратила движение свое.

— да, — ответил друг, — наверное. Но сейчас Бурчеевы не такие, — спать на земле они не будут, маршируют, думаю не лучше меня, а сечь себя, ну если только отдельные, особо больные и изнеженные индивиды. Систему цифрового концлагеря они создают для того, чтобы посадить всех на пайку — кидать с барскй руки десяточку к празднику, обнищавшему по их воле народу, а самим быть «у руля», жопой утонув в мягком и безопасном кресле. Им важен комфорт и чтобы их хвалили подчинённые и народ. Людей они сажают на эту социальную поддержку, привязывают к ней. С помощью усложняющихся законов и тотального контроля, делают невозможным заработать самостоятельно и своими фашистскими законами ограничивают любую свободу слова, только тупые лозунги поддакивания и восхваления в свой адрес.

— может быть, сказал я. – Вот помню на юге видел, как чайки у дебаркадера, на котором был ресторан, жрали все, что бы им не кинули посетители. Многие, по-приколу кидали корки, салфетки, зубочистки и птицы глотали весь этот мусор, дрались за него привыкнув к соцподдержеке, оказываемой туристами, а рыбу, которая плавала также у дебаркадера и не думали ловить, даже не замечали её.

Дворы почти прошли, до парка надо было ещё перейти дорогу и один панельный дом с двориком, примыкавшим к парку. Друган, начал насвистывать простенькую мелодию.

— Намек понятен, — пробубнил я задумчиво. — Нукась, сколько там времени? – проговорил я, оживляясь и вынимая смартфон. Стрелка стартанула к часу дня. Ни фига себе время бежит, — сказал я и продолжил – по идее можно и в магазин зайти, видимо я уже скоро смогу что-то попробовать.

Мы зашли в магазин, который от парка отделяла автодорога, купили «попробовать» и пошли дальше.

Перейдя через дорогу, мы оказались около дома, который стоял прямо на границе парка.  Опять вспомнилось то, что всегда вспоминается в этом месте, когда-то я был мелкий бегал по фундаменту этого дома с дедом. Странно строили тогда: построили фундаменты на целый микрорайон, затем свернулись, угнали технику, выровняли территорию, сняли забор и несколько лет просто торчал фундамент, на высоте полметра, как основание для зубной коронки. Рассказывать другу я это не стал, потому, как не мог не рассказать раньше — каждый раз я вспоминаю деда, проходя мимо этого дома. Я вдруг понял, почему мне не нравятся эти переделки района – они уничтожают, нет скорее вытравливают из памяти многие моменты, которые совсем не хочется забывать. Имеет ли смысл это всё помнить? Не знаю, но забывать не хочется…

Наконец, последний дом был пройден и мы подошли ко входу в парк. Но через центральный вход входить не хотелось. Недавно и там поставили камеры, все-таки было желание попробовать накатить, без последствий.

— Давай обойдем, — сказал я и добавил. — Есть тут места более дикие.

Пройдя через двор, мы пошли в парк тропинкой, проходившей через место, где раньше стояли отобранные у людей гаражи-ракушки и потом надо будет пройти мимо кустов к роще из лип и кленов.

Вспомнились мелкие разборки, когда приехали разбирать эти ракушки. Несколько недовольных вышли, но их быстро скрутили и отвели в ментовскую машину, впрочем, и отпустили почти сразу. Забавно, когда-то люди были против ракушек вообще, потом против ракушек соседей, потом против сноса своих ракушек. Помню, как один знакомый вместе со своими соседями умудрился выиграть суд у Толстого мэра и оформить в собственность и стоянку, и ракушки прямо у метро. Я ещё шутил, что мол им теперь надо на этой земле снести стоянку и открыть ТЦ. Но новый мэр, Лихой погонщик оленей, просто снес всё нахрен в первую же неделю после выборов, без всяких судов и сделал платную парковку. Почему-то вспомнился контур глаза, нарисованный на одной из ракушек, между которыми проходила тропинка: «Вот нафига это воспоминание, иногда вспоминаешь черт знает чего, а важные вещи вылетают из головы…» — подумал я тогда.

— Вот и для кого они там камеры поставили? – прервал молчание друг. — Естественно, бандит обойдёт все эти камеры. Не от бандитов это все, это именно, чтобы народ привыкал к системе учёта поголовья. Показывайте ей морду, а она посчитает. Оленевод же должен как-то поголовье учитывать.  Чипы не в моде, а вот по морде и смартфону в кармане, можно надежно считать.

Закончив знакомую мне тираду, друг опять начал настойчиво насвистывать нашу простенькую мелодию.

— да-да-да, — сказал я. — Но болтаешь много ты сам, про свои камеры, а не я. Доставай давай! – Скомандовал я грозным голосом и повернулся к другу спиной, вернее рюкзаком, друг достал всё, что надо, открыл, и протянул мне бутылку. – Давай сам первый, — сказал я ему, — мне ещё надо подумать, смогу я или нет.

Друг спокойно сделал глоток, запил виноградным соком и протянул опять.

Я взял бутылку, понюхал, аромат был приятным, желудок был тих и спокоен… Я сделал глоток, не дыша, приготовился запивать соком, но яростного протеста желудка не последовало, от него не последовало вообще никакой реакции. Запивать не хотелось — первый глоток пошёл мягко и хорошо, с приятным послевкусием.

— как хорошо, что нет жары, — сказал друг, пока я пил, думал, прислушивался и причувствовался, и продолжил – Странная погода, вроде и сухо и солнечно, а жары нет и ветра нет. Террариум какой-то.

— Ты был в террариуме, – спросил я и продолжил, — там влажно, но вообще да, погода последнее время сильно изменилась, что уже не удивляет. То зимы без снега, то засуха без жары, — сказал я, ещё морщась и как бы заглядывая внутрь себя, но не туда внутрь, где душа, а где вещи более важные в данный момент…

Долгожданное избавление от похмелья наступило резко, хотя тепло только начало приятно растекаться по телу, но туман и унылость начали отступать, в голове становилось яснее. Удовольствие от прогулки постепенно накрывало, не хотелось ни спорить, ни доказывать, хотелось просто топать праздно – куда угодно и смотреть по сторонам.

Мы шли по тропинке, по обе стороны которой росли густые кусты с красным стеблем и рифлёными листьями. Тропинка была узкая и идти рядом было невозможно, потому топали один за другим. Я шел почти след в след за другом. Под ногами трещали сухие листья и ветки. Длинные красные ветви склонялись почти к самой земле и переплетались друг с другом. Шедший впереди постоянно цеплял эти ветви, нижние из которых так и норовили сделать подножку первому, а верхние влепить оплеуху шедшему следом.

— Вот тут бы камеру поставили, сволочи, начал говорить друг…

— Скоро поставят, — перебил я – Тебя услышат и поставят, сейчас многие парки Москвы огородили заборами и кроме как через вход не пройти.

— Огораживание пастбища, — начал опять друг. — Теперь, говорят все олени на серверах чипированы, Оленевод руку набивает, — на оленях тренируется.

Друг ещё говорил что-то про оленей, клеймил Оленевода, Избранника и прочую нечистую силу. А я шёл и задумался: «Почему же она не ответила? Видимо и правда обиделась или окончательно решила забить, не похоже на простые ломания. Ломания всегда прерывались каким-нибудь сообщением. Ну, впрочем, и хорошо. Сначала меня бы ждали объяснения, может даже слезы, потом примирение, как всегда. Видимо мне давно хотелось завершить эти отношения, а так вот самое лучшее. Вот иду сейчас, дышу воздухом, пью коньяк, что может быть лучше.

Мы, наконец прошли эти заросли и вышли в липовую рощу. В роще было темно, как в настоящем лесу. Усыпанная трухой от перепревших прошлогодних листьев земля не хрустела, а как-то шипела. Можно было идти рядом и теперь уже я сам начал насвистывать знакомую нам обоим мелодию, впрочем без намека, но получилось именно как намёк…

— Что уже? Спросил удивленно друг, — ну давай, если хочешь.

Я повернулся спиной, друг привычно лихо залез в мой рюкзак и всё достал. По очереди отпили, запили, пихнули бутылку обратно, и пошли дальше.

— А жизнь-то, кажется, налаживается, сказал, подмигивая мне друг. И как только он это сказал, очень спокойный, мягкий, но очень уверенный, голос произнес: «Молодые люди минуточку!» мы обернулись.

— Бляяяя подумал я, эти-то тут, откуда, сволочи, теперь все испортят. И как я их не разглядел, сколько раз видел их тут, даже сворачивал с тропинки заранее, чтобы не попадаться на глаза. А тут практически на открытом месте и мы их оба не заметили.

Сзади стояли двое конных надсмотрщика,

— Они видели, как мы пили, — промычал «под нос» друг.

— Как будто я и не понял, — подумал я в ответ.

— Всё – капец, теперь будут мурыжить. Потащат в отделение, будут час писать протокол… – продолжил словами друг, разглядывая собственный ботинок.

Полицейский вежливо представился и спросил: с какой целью мы тут, гуляем. Его спутница, смотрела куда-то в сторону и казалось, совершенно не интересовалась разговором.

— Да как вам сказать, — замялся я от неожиданного вопроса, — с целью гулять.

Как обычно в таких случаях, полицейский потребовал паспорта, вежливо и со словом, пожалуйста, как будто можно было вежливо отказаться. И сказал: «странное место выбрали, от дорожек далеко, идёте кустами, прячетесь от кого-то?».

— от вас спрячешься, сказал друг. Вот любим мы дикие места. Приятно, знаете ли, пройтись по природе. И не смотреть на лица людей. Люди, знаете ли, частенько надоедают. Но это конечно кому как.

Полицейский листал паспорта и пробормотал: «Полицейские тоже видимо надоедают. Далековато гуляете от дома» — сказал он.

— Вовсе нет, ответил я и продолжил объяснение, — я живу тут рядом, а друг был у меня в гостях.

Полицейский сказал, что он сейчас отправит запрос на историю наших правонарушений и придется подождать буквально минуты три. Его коняга, все это время, без аппетита объедала жиденькие и сухонькие листья с ветки липы.

Отпираться, ругаться и спорить было бесполезно, да и лень. В общем, я уже был готов проследовать куда следует и чем скорее, тем быстрее освободят. Тем более, отделение было практически через дорогу от парка. Но вдруг я вспомнил, что меня уже однажды останавливали в этом парке.

Тогда это были двое в штатском. Один притворился спортсменом на пробежке и пробежал мимо меня вперед, а второй подошел сзади. Оба предъявили корочки с двуглавыми орлами, какими-то блестящими наклейками, фото и именами. Я им тогда не поверил и подумал, что меня банально хотят обчистить и даже чуть не подрался с ними. Тогда у них вызвало подозрение, что я сошел с дорожки и пошел вдоль воды, через частично заросшие камышом места. Во время разливов там неплохо клюёт окунь и мне захотелось посмотреть свои рыбацкие места. Оперативникам такой маневр показался подозрительным, и они решили проверить. Но потом мы разговорились, и они рассказали про наркотики, которые тут прячут и даже показали закладку, прилепленную к фонарю.

Я вдруг сказал полицейскому: «а знаете, вы уже не первые, кто меня тут проверяет. Как-то меня задержали оперативники в штатском и обыскивали на предмет наркотиков».

Полицейский оживился и пристально посмотрел на меня, а я рассказал ту историю, и добавил: «Вы знаете, мы уже не в том возрасте и обладаем достаточным доходом, чтобы не заниматься этой ерундой. Да, вчера мы перебрали и сегодня гуляем и, в общем, сегодня хотим немного продолжить. Чего уж тут, вы же всё видели, но эти заросли, по моему, место не общественное и не публичное. Если хотите, мы вам можем показать рюкзак и карманы».

— Есть ли колющее режущее? – вдруг спросил в ответ на мою тираду полицейский.

— Нет, — ответил я, и добавил — только у него есть перочинный ножик со штопором.

Видимо пришёл ответ из базы, оказалось у меня штук пять неоплаченных автоштрафов и ещё штраф за парковку не уплачен, а у друга привод за распитие в общественном месте в прошлом году.

Полицейский отдал паспорта и сказал, два слова: «спасибо, свободны».

— О как! — сказал друг, как только мы удалились от полицейских на достаточное расстояние. — Не ожидал я такого поворота, они точно видели, что мы пили и не забрали, странно, надо будет рассказать коллегам. И ведь знают всё, сволочи про нас, у кого какие штрафы, блин. А вообще, вся эта слежка и камеры не сделает их умнее. Все эти следователи сейчас только одно название — единственное, на что они способны, – отслеживать сигналы сотовых и сверять их с камерами, натыканными повсюду, копаться в уликах и расследовать они давно не умеют…

— Опять ты про свои камеры, — сказал я и продолжил, — блин, про авто штрафы я как-то упустил. А вот штраф за парковку на своей родной улице принципиально платить не хочу, хотя знаю, что они спишут через приставов. Пришлось забежать в аптеку, а парковка теперь платная. Какая-то гнида видимо сфоткала и отправила за 30 бонусов или что там дают подонкам на портале государслуг за стукачество. Добровольно и принципиально не хочу его платить. Почему я должен платить Олене-татарскому игу за парковку на моей родной улице, на которой я вырос?.

Мы прошли эту липовую рощицу, тропинка начала спускаться ближе к речке.  Стали появляться яблони, сливы, алыча, заросли вишни и малины. Какие-то странные ямы в земле, сделанные казалось на века из бетонных плит и кирпичей, ещё обитые по краям обрывками кожаного утеплителя.  Между ям, в траве стали проявляться дорожки из потрескавшегося асфальта. Железобетонные сваи — основания, к которым раньше крепились деревянные столбы освещения или электроснабжения, некоторые из которых ещё валялись на половину заросшие мхом.

Сливы стояли облепленные, уже практически зрелыми темными ягодами. Крупные и красивые ягоды старого, скорее, старинного сорта тянули ветви вниз. Алыча, которая, как правило, созревает позже в этот раз тоже уже стояла с пожелтевшими ягодами. Я сорвал несколько самых крупных желтых плодов и сказал: «давай, доставай, вот с этим гораздо вкуснее».

Мы выпили ещё по глотку. Ягоды все-таки были не очень спелые: они не были кислыми, но большая часть волокнистой мякоти не отделялась от косточки. Вместе с тем ягода была ароматной, а вкус яркий, какой только бывает на ягоде, выросшей в природе, а не добытой в супермаркете.

— Тут были раньше деревни. — Сказал я, прервавшись на выплёвывание, облепленной неспелой мякотью, косточки, которая прилипла к нижней губе. — У людей были дома, погреба, мы проходили тут ямы – это от погребов. Но людей больше нет, у них видимо или все отняли и переселили в квартирки, или они просто вымерли, а деревья растут. Тут и сливы и яблони, даже есть малинники, в иные годы народ собирает много малины, прямо приходят с лукошками и набирают полные. А в руинах погребов, скорее всего, торчки и прячут свои закладки. Потому нас вот нас и приняли за наркош, и остановили на проверку в надежде на премию.

— Мгм, — буркнул друг, ещё пытаясь отгрызть мякоть от косточки и наконец выкинув всё добавил, — это же делается не просто так. Собственность, а тем более земля, даёт человеку хоть небольшую, но свободу, а режим стремится у людей отобрать абсолютно всё, чтобы все зависели от его поддержки и подачек к праздникам, чтобы люди пахали задарма на его госпредприятиях и агрохолдингах. Светлое будущее – ёпть! Опять начал друг, но я его перебил.

— А знаешь, ответил я, с незапамятных времён на этой реке жили люди и разводили рыбу. Но когда, в Средневековье ещё, появился хозяин, первым решением был запрет на разведение рыбы.

Мы шли дальше. Заброшенные сады и воронки погребов закончились, начались дорожки парка. Плотно обросшие среднеамериканским кленом. Сорным растением, высаженным когда-то в парках и за последние десятилетия заполнившим собой практически все пустыри и дворы. А может это и к лучшему, подумал я. На старых фотографиях тут были поля и голые берега, а теперь, за какой-то десяток другой лет всё заросло этим кленом. Каких только растений сейчас не везут и не сажают в городе. Чего ещё не повырастет ещё лет через десять. Каких только мутантов не выведется из той дряни, которую сажают сейчас в офисных и жилых дворах..

Дорожка спускалась к берегу и, обогнув излучину, раздваивалась – одна проходила по берегу, между водой и холмом, а ответвление шло к лестнице, поднимавшейся к остальной части парка и одному из выходов в город. Мы пошли так, как и шли — вдоль самого берега. Недалеко, жиденьким, бессильным звоном начал отмерять пространство-время колокол церкви, в которую ходила бабушка.

В этом месте практически не было течения, уровень воды держала дамба, построенная ниже по течению. Получившаяся запруда была широкая, но мелкая, и практически всегда летом в жару вода цвела грязно зелёным цветом. Года два назад её чистили, но чистка заключалась в том, что воду спустили, по дну поездил каток и сверху все присыпали чистым песком, который также укатали катком.

Я почувствовал неприятный запах от воды и пожалел, что мы пошли берегом — видимо опять крупная рыба гибнет от недостатка кислорода. «Да, лучше бы нам пойти выше» — подумал я ещё раз, но  ничего не сказал, возвращаться не хотелось, да и впереди был ещё один подъём, но уже на высокий берег.

Последние годы, часто летом были сухие и солнечные месяцы, после которых, на берегу валялись крупные гниющие караси и карпы. Мелкую рыбешку поедали чайки и вороны, а караси долго лежали и гнили отравляя воздух и воду. Странно, что при этом, как и сейчас, были  люди, которые и купались, и устраивали шашлыки прямо на берегу, разбавляя аромат от речки дымом и шашлычным духом, матом или лезгинкой.

У самого берега стайки мальков с плеском врассыпную бросались от всех, кто шел вдоль берега. С каждым шагом очередные группы мелочи шугались, а затем, после того как ходок проходил, возвращались к кромке воды дышать и охотиться на ещё более мелкую живность. «Белодаги! — подумал я, но этим ещё повезло — они могут подплыть к берегу. Вот, пожалуй, кому сейчас плохо и кому есть чем заняться – дышать и кормиться, да ещё надо следить, чтобы не сцапали. Небольшие волны смешивали верхние и нижние слои воды и обогащали её кислородом, который так нужен всем водным тварям.

Все это время друг говорил, рассказывал, так, как будто лично у него отобрали две палатки и три гаража и дом в этой деревне. А затем замолчал и принялся насвистывать…

— подожди, — сказал я, сейчас поднимемся от воды наверх и там уже дёрнем, а то тут попахивает.

Вскоре мы набрели на лесенку, поднялись на берег и облегчённо вздохнули. Мы оказались на небольшой площадке, к которой стягивались дорожки и посередине которой были установлены лежаки. Странно, несмотря на выходной и хорошую погоду, на них практически никого не было. Поодаль от лежаков была детская площадка, по которой бегал всего один малыш, пока мать сидела на бортике песочницы и читала какой-то журнал, сложив его пополам. Она изредка поглядывала на малыша.

Откуда-то доносилась музыка и крики, тянуло запахом шашлыка. С некоторых пор этот запах хоть и стал частью этого ландшафта, но всё равно казался мне лишним и порядком надоел, был не на много приятней запаха водяной гнили. Люди отдыхали так, как могли. Если бы они пошли дальше вдоль берега, то вышли бы на пляж, оттуда доносились крики купальщиков.

Прятаться было не от кого, и мы выпили ещё по глоточку открыто, и не прячась. Алкоголь, уже привычно, без эмоций пролился внутрь, уже надоедавшее послевкусие было смыто небольшим количеством приятного сока.

Похмелье давно отступило, было, тепло, но не жарко, приятно и беззаботно, ни шея, ни спина не беспокоили. Казалось, что никаких проблем нет, хотя почему казалось, проблем уже и не было! Существование наполнилось кайфом и беззаботностью. Даже усталость, накопленная за несколько дней работы, не доставляла дискомфорта, было приятно иногда зевнуть, потянуться. Хотелось жмуриться, как жмурятся довольные коты на солнышке после еды.

Мы пошли дальше и наткнулись на парочку эстетов, сделавших шашлык из шампиньонов и баклажанов, чокавшихся белым сухим вином, цветной красивый овощной салат мирно лежал в тарелочках и ждал своей очереди.

— Интересно, это он такой эстет, или терпит прихоти? – хотел подумать я, но случайно проговорил вслух себе под нос.

— Да терпит тёлкины закидоны. Я б и сам недолго потерпел, — вон, какая смазливая! – Быстро ответил друг.

— В иные дни весь этот парк покрывается как туманом дымом от мангалов, мне этот запах признаться надоел. Эти хоть не воняют, — заметил я и предположил. — В общем, может это она его терпит — жрать хочет, а он выделывается, со своими грибами и баклажанами…

Мы ушли уже далеко от воды и подошли к перёкрестку, старая грунтовая дорожка, которая поднималась наверх огибала часть парка и выходила на смотровую площадку. Во всяком случае, я думаю, что она смотровая, так как с неё виден практически весь парк, дома на другой стороне реки и шоссейный мост, по которому проносилась прорва машин. Затем дорожка спускалась и выходила на площадку, которую мы только что прошли. Очевидно, это когда-то была деревенская улица, так как за ней, местами и перед ней, были достаточно ровные участки, заросшие старыми фруктовыми деревьями и местами затягивающиеся клёнами.

Место там было заброшенное и я сказал: «пойдука я, забегу в малую переговорную». Друг кивнул, и я двинулся в горку. И вот, цивильная дорожка, отсыпанная щебенкой и выложенная по краям кирпичиками, закончилась. Как раз в том месте, где эта дорожка превращалась в старую грунтовку были вкопаны два больших каменных столба. Вернее две толстенные трубы, заполненные бетоном и выкрашенные белой краской.

Совершенно непонятно зачем они были тут вкопаны скорее всего для того чтобы машины не могли проехать, но старая дорога не соединялась с какой-либо автомобильной дорогой. Видимо эти столбы стоят ту со времён деревни.

Я прошел между столбами, привычно отвесив щелбана одному из них, тому, на котором был нарисован красной краской контур глаза. Но вдруг, совершенно неожиданно я споткнулся о какую-то веревку, которая как струна или леска с писком лопнула. Я чуть не полетел носом в землю. Машинально выставив руки вперед, я пробежал три или четыре шага и с трудом удержался на ногах. Громко чертыхаясь я обернулся, но никакой веревки видно не было. Я даже подошел и внимательно осмотрел, от чего же я мог так позорно растянуться на земле. Что за чертовы шутки, спросил я сам себя. Но, впрочем, я не растянулся и даже порадовался своей ловкости.

— Ты там живой, крикнул друг, который смотрел на меня с удивлением.

— Живой, не пойму, бля за что споткнулся. Ладно, ща приду, не пей без меня смотри! — крикнул я с усмешкой.

— Шарикову не наливать! – крикнул мне с усмешкой в ответ друг.

Я прошёл вглубь дорожки, и хотел было пристроиться у кустов. «А не разыграть ли этого «Шарикова?» – подумал я. По идее можно было пройти дальше по дорожке, быстро обогнуть площадку и зайти как-нибудь сзади. Ну, там подкрасться и сострить что-нибудь.

Задумавшись о том, что скажу товарищу я пошел по грунтовке дальше. Грунтовка поднималась наверх, на холм и чем выше она поднималась, тем заросли по обеим сторонам становились гуще и гуще. Вдруг запела какая-то странная птица — то орала нервно и надрывно, как кот перед дракой, то пикала как заевшая компьютерная кнопка.

Я поднимался всё выше — деревья, растущие вдоль дороги, были старее и больше, и уже смыкались коронами, тут уже парк превращался в настоящий лес клёнов, над которыми, возвышались старые дубы и тополя. Когда-то ровно посаженные, тополя слева, дубы справа от деревенской дороги теперь утопали в лесу из зарослей клёна. С каждым шагом темнело всё сильнее и сильнее. Резкий ветерок вдруг пробежался по верхушкам деревьев. «Туча что ли там надвигается» — подумал я. И вдруг порыв ветра пахнул мне на встречу прямо из темноты леса. Клубы пыли и высохшей земли поднятые с дороги ударили в лицо, вонзились в глаза, попали в нос и рот.

«Блин, какого черта!» — рявкнул я, высовывая язык, выплёвывая пыль, вытирая глаза и шагая какое-то время по-инерции с закрытыми глазами. Когда я смог, наконец, открыть глаза и осмотреться, то с удивлением обнаружил, что на улице темно так, как бывает по вечерам или во время грозы. Я подумал, что собирается дождь и было захотел вернуться назад — в той стороне, куда мы шли с другом были шашлычные беседки и, в случае дождя можно было там спрятаться, а мокнуть совсем не хотелось.

Но что-то впереди манило, тянуло вперед, я сделал в нерешительности ещё пару шагов, опять обернулся и вдруг вокруг резко посветлело. «Пронесло?» — подумал я поднимая глаза наверх машинально, не надеясь увидеть неба, сквозь плотный полог деревьев. Видимо, как всегда, прошла тучка рядом и дождя не будет. Последнее время природа постоянно выделывает такие финты: и тучи, и молнии во всё небо – гремит так, что стёкла трещат, а хорошо, если капнет пару раз.

Я шёл дальше и чувствовал приближение чего-то неизбежного. Чего-то такого, что одновременно и пугает и манит, как поединок по правилам, игра на деньги, или удаление зуба… Наверное, правильно это назвать – мандраж, внутренняя дрожь, когда и страшно, и очень хочется скорее драки! «Может это выпивка», думал я и топал дальше. Холодок пробежался по спине. Тем временем вокруг всё совершенно просветлело и как будто бы пришло в норму. Свет пробивался сквозь полог леса и освещал дорогу — листья на деревьях были уже светлые, какого-то грязного серого-зеленого цвета, дорога порыжела, как сухая глина. Дорога уже выводила из кленового леса.

Раньше я часто тут ходил. Вот яблоня китайка, всё лето и начало осени противные, бледные и горькие яблочки, свисают на ветках, как гроздья неспелой, но крупной рябины. Поэтому никто эти яблочки не срывает, ветки не ломает, как делают это со сливами или вишнями… Насколько противные эти яблочки летом, настолько ароматные и душистые они становятся к концу октября, когда начинают краснеть и наливатсья, а уж после того как их прихватили первые заморозки от них невозможно оторваться!

Я подошёл к яблоне, узнал и с удивлением сказал вслух: «О как!». На яблоньке гроздьями висели бордовые яблочки, я сорвал одно, и вместо противной горечи почувствовал знакомый сладкий и немного вяжущий вкус. И вдруг заметил, что из центра яблони, у которой было несколько старых черных стволов, торчит светлый, молодой и сильный ствол клёна, а половина яблони уже засохла. «О как!» — опять произнёс я, но уже про себя: «И как я раньше этого клёна не заметил? Такую дуру не сломать, ладно, в следующий раз надо будет сунуть в рюкзак ножовку»…

Дальше, плодовых деревьев уже не будет, дорожка опять раздваивалась. Одна часть шла ещё выше через кленовую рощу, а вторая вниз, мимо смотровой выведет к площадке с лежаками, на которой мы сегодня уже пили.

Было совсем светло, я посмотрел вокруг – небо было чистое. Странно, подумал я: «если это была туча, то где же она сейчас? Не могла же она пройти мимо и скрыться так быстро. Но, небо было голубого, даже скорее синего цвета, листья деревьев и трава были однотонного серо-зеленого цвета а тропинка отдавала рыжиной. Странный свет наполнял пространство. «Может солнце скрывается за облаком и дает такое странное свечение» подумал я, но облаков на небе не было, не было и солнца. «Рановато темнеет или может просто солнце за холмом» — размышлял я, забыв уже про друга, прогулку. Я топал дальше машинально, ничему не удивляясь.

И вот я уже спускаюсь по недавно отремонтированной лесенке. Но лесенка совсем разбитая, хотя ещё прошлой весной тут были уложены новые каменные ступеньки. «На танке что ль тут кто-то проезжал, криворукие уроды» — руганулся я про себя машинально, аккуратно перескакивая по сохранившимся плиткам, чтобы не переломать ноги. Разбитая лесенка порядочно заросла травой. Из всех трещин и дыр, между ступенек, торчали грязно-зелёные листочки травы, листья и стрелки подорожника, цветы клевера, как будто по ней никто уже лет сто не ходил.

Знакомые кусты бузины, были розовые, какими они бывают только осенью. «Блин, что-то все-таки происходит с природой» подумал я тогда, «изгадили всё, климат меняется, воде ещё почти середина лета, а листья уже краснеют».

Однако же все эти странности мало удивляли, уже были годы, когда в июне опадала листва от засухи и жары, а зимой совершенно не было снега, осенью цвела сирень, наводнения и засухи часто сменяли друг друга.

Вдруг, на встречу быстро прошла девушка, а за ней семенил молодой человек. Они о чем-то оживленно спорили. Молодой человек одернул её за руку и остановил.

— Почему я не могу прогуляться там, где хочу и должна ходить только по утверждённому мне маршруту? — возмущалась девушка — и почему я должна разговаривать с тобой только через этот дурацкий значок? – Возмущалась она. – Ты что мошенник? Я же знаю, что нет.

— Ну, ты же знаешь, это всё временно, так уже было много раз и все привыкли, графики прогулок ввели, чтобы избежать заражения, а коммуникатор нужен, чтобы избежать мошенничества. И пожалуйста, одень и пойдем домой, пока нас не застукали, а? Лучше мы сами придем домой.

Парень совал девушке какую-то штучку на прищепке, а она отмахивалась и ускоряла шаг.

— Нас уже застукали, и ты прекрасно это знаешь, у них есть наш ДНК профиль с рождения и все твои повадки и склонности, твое лицо. И… -начала она говорить что-то возмущенно, но видимо потеряла мысль, но резко отрезала, — и вообще, я не заставляю тебя гулять, я могу пройтись и одна! Оставь меня в покое!

— Послушай, давай вернемся, я тебя умоляю! — взмолился парень. – С нас спишут несколько паек штрафа и все обойдётся, это лучше, чем, ну чем, если нас задержат! Нас тогда могут поместить на  карантин…

«Какой странный разговор, барышня явно не в себе, да и парень тот ещё чудик…» — подумал я и пошел своей дорогой. Дорожка, отсыпанная ранее гравием, была покрыта травой, местами торчали цветки клевера и одуванчика. Неужели гравий так быстро может зарасти?  Шагая по ней, я чувствовал, что дорожка словно пружинит, словно она сделана не из гравия. А из резиновой крошки. Было приятно идти, я списал это на действие коньяка и усталость.

Так, тут уже последнее укромное местечко, вспомнил я изначальную цель своего похода, надо отлить и быстро двигать дальше, друган небось уже заждался или попёрся меня искать.

Я не стал залезать ни в какие кусты, народу тут не бывает. Только посмотрел назад, убедился, что эти два чудика ушли, затем выглянул за поворот, никто не идет на встречу. Встал к кустам и… начал, как вдруг, неожиданно для себя ощутил жуткую колющую боль во всем теле. Как буд-то иголки вонзились в него со всех сторон! Я чуть не обделался, отскочил на середину дороги, подвернул ногу и чуть не улетел в кусты, но удержал равновесие и словно оцепенел. Боли не было.

-Что это было? Какого черта? Это что, мужские проблемы? – крутились мысли. Такого раньше со мной не было.

С того места, где я замер виднелась смотровая, на ней всегда стояла пара пустых лавочек, но сейчас их не было, а сама смотровая как-то странно заросла кленами.

— Меня не было тут неделю, и все как будто стало совсем по-другому. И вроде всё на месте, но видимо все-таки природа меняется. – было переключился я на  новую мысль, но естественное желание, прерванное так неприятно и не вовремя, давало о себе знать.

Преодолевая неприятное ожидание боли, я решил закончить начатое дело, но чувствовал, что но на этот раз боли не было. Я заметил, что стою неприлично близко к центру дорожки, и, хотя никого вокруг не было, машинально передвинулся к краю. И как только я сдвинулся к краю, уже не ожидая такой подставы, словно тысячи тонгих иголок опять проткнули всё тело, я опять с машинально отшатнулся и боль моментально пропала. Я замер — боли больше не было…

Застегнув «магазин», я протянул руку в кусты и опять почувствовал эти иголки в теле. Отчасти это напоминало электричество, пробегавшее через все его тело от руки и до ступней и макушки. Боль была вполне терпимая, если приготовиться и настроиться. «Вот это да» подумал – я, одернув руку… «Ну и что это? Какого хрена происходит. Выпили немного. Белой горячкой ещё вроде как не страдаю» — с усмешкой подумал я.

Я осмотрел на руку — всё было в порядке. Ерунда какая-то подумал я опять, зажмурил глаза и сделал шаг с дорожки в кусты. Боль опять охватила всё тело. И самым неприятным было ощущение песка или даже стекла в глазах, которые болели, сохли, слезились. Когда я их закрывал было не такая острая, хотя терпеть такое долго я бы не смог.

— Да ну идите же сюда. Вы же уже знаете, что вам вреда не будет. – Сказал чей-то голос из зарослей.

Я, искривив лицо так, как будто смотрел на солнце, на мгновение приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, кто это говорит. В глубине рощи, на бревне сидел человек, мне показалось, что это был старик. Рассмотреть его детально не было возможности — глаза болели, кололись, слезились.

Я тер глаза, пытался их закрывать, открывать, жмурился, но ничего не помогало. Прикрыв глаза, я пошел на ощупь, к этому человеку. Казалось, что каждый шаг, каждое движение доставляет мне какую-то особенную более острую боль. Я словно чувствовал свои мышцы и кости – напрягавшиеся части тела болели сильнее…

— Не торопитесь! — прикрикнул голос. — И не трите вы глаза – будет только хуже, расслабьтесь, к этому сложно привыкнуть, но можно. Думайте и сосредоточьтесь на том, что эта боль не приносит вам вреда. Во всяком случае, говорили, что это не вредно. Я сижу тут третьи сутки и практически привык.

— Но что это такое, черт возьми? – Проговорил я, чувствуя, как особенно неприятно колется в языке, горле и легких во время разговора.

— Разве вы не слышали… — проговорил старик, как показалось мне с иронией, — недавно сообщали, что вводят государственную систему рслес. Для сохранения природы и защиты граждан от жуликов. Чтобы люди могли, свободно гулять там, где разрешено, по установленным государственным дорожкам и тропинкам в парках. Говорят, что очень большая инициативная группа граждан требовала её установки. Интересно будут ли ходить наши вежливые большие друзья теперь по кустам и рощам, может, хоть тут я смогу гулять вне установленного графика и не ходить больше на работу. Все бы хорошо, я даже пытался тут заснуть, но так и не смог – неприятное ощущение в глазах больше всего мешает.

— Что ещё за «большие друзья»? — спросил я.

— Как это что? Вы с луны упали что ли? — удивился дед и сказал, как мне кажется опять с иронией. — Эти молодые красивые огромные и вежливые люди, которые за всем следят и, в случае чего, убирают людей в ящики. Как вы думаете, люди эти умирают или это действительно карантин? Моя зазноба после попадания в этот карантин вернулась. Но она перестала со мной спорить, смотрит каким-то угловатым взглядом и повторяет вопросы прежде чем ответить «да» или «нет». Признаться она меня стала этим пугать, тогда я решил уйти сюда, выкинул значок, так и сижу тут, наверное дня три уже.

— Когда они включили эту систему, на дорожках собралась куча народу, таких же, как я. Безответственные бродяги и бездельники, как их называют. На следующее утро, я видел, как их уводили вежливые здоровяки. Многие шли сами, кого-то поволокли. Где они все теперь я не знаю. Я вот не стал выходить и остался тут. Вроде здоровяки с дорожек не сходили. Я пробую привыкнуть к этой боли и думаю, что у меня это получится.

— Вы не можете уснуть…- сказал я, — какого чёрта, да я вообще не могу тут находиться. Я не могу открыть глаза такое ощущение, что в них набили песка. Ещё сегодня мы с другом шли тропой и через рощу, и ничего такого не было. А как же гулять с собаками? И вообще, с какого числа эту систему ввели? Я ничего такого не слышал.

— Что это значит? С какого чего? — Удивился дед — И что такое гулять, как вы сказали, с сокаками?

— ещё один дурачок, — решил я и сказал – Это видимо вы шутите? Это значит когда ввели эту систему «эрэс», как там, «лес»? Вот сегодня 18 июля 2021 года и никаких ограничений нет. Так когда ввели всю эту хрень и что вообще за ограничения?

— Вы действительно как с луны упали, – ответил дед. — Никаких таких чисел нет, будто вы не знаете! Хотя куда вам — вы ещё такой молодой, вы просто не можете знать ни о каких числах, придумали себе! Илюля 18, чего-то там – словно дразня меня проговорил дед и продолжил. — Мне ещё моя мать говорила, что раньше были эти числа, люди считали дни, но потом, по требованию граждан, все эти числа и промежутки отменили. Все эти числа и промежутки мучили людей и заставляли их волноваться, вводили в волнения.

Я больше не мог терпеть эту боль, этот бред и идиотизм, весь разговор с этим чудиком надоел. «Дедок явно не в себе. Вообще везет мне на идиотов последнее время» — подумал я. Заставив себя приоткрыть глаза и посмотреть на этого деда. Я напряг всю свою волю и увидел: фигура у деда была не старческая, но его лицо, шея и руки были покрыты какими-то бурыми пятнами. Голова, местами плешивая и на коленях и вокруг него лежали клоки волос. Я вгляделся в его лицо и отшатнулся в ужасе. В глазах деда практически не было зрачков. Вернее контуры его мутных серых зрачков распознать было можно, но ярко красные налитые кровью сосуды, практически заполнившие белки, придавали деду поистине демонический вид.

Не попрощавшись, спотыкаясь и выставив руки перед собой, я на ощупь быстро двинулся в сторону дорожки, спотыкаясь и получая оплеухи от веток. Я выбрался на дорожку, о чем догадался, только когда боль отступила.

Ощущение опасности и страха охватило меня. «Пойдука я обратно» — промелькнула разумная мысль. «Надоели мне эти приключения и вся эта чертовщина». Повернувши обратно я, размышляя о том, что надо бы совсем отказаться от алкоголя, зашагал в направлении того места, откуда пришел, но подошедши к повороту из-за которого выглядывал минуту назад вздрогнул и в ужасе поспешно отшатнулся.

На встречу шла группа людей: возбуждённая девочка, жестикулируя и что-то тараторила в своём стиле, рядом с ней поникший и держащийся за голову парень. За спиной у них медленно шагал огромный, метра в четыре высотой, человек. Он был одет в черный, похожий на спортивный, костюм. На глазах у него были зелёные очки, а в руках здоровенный, хотя и подходящий ему по размеру, планшет. Лицо парня кого-то мне очень напоминало, оно было идеальным и очень красивым, но его рост был совершенно нереальным. Он шагал медленно, успевая сделать один шаг, пока парень с девчонкой делали четыре.

Почему-то мне ну совсем не хотелось встречаться с этим верзилой. Не будь дурак, я понял, что я явно не в своем парке, но где я и как сюда попал?

Как бы то ни было, но дорога назад была отрезана…  Первой мыслью было такое знакомое и понятное, сойти с дороги в кусты. Мы не раз уже так уходили от конных ментов, когда не хотел попадаться им на глаза с пивом. Но ужасная боль и изуродованный дед с белыми глазами напугали меня, может и у меня глаза уже начали белеть от этой их системы, испугался я.

От страха и в нерешительности я начал приседать и пятиться, прячась за изгиб дороги, как пятится и оборачивается кот, которому в минуту опасности некуда бежать и который не знает, что делать.

«Так, если пойти дальше до площадки с лежаками и потом пойти по самой верхней дорожке можно обойти все это и прийти туда, откуда я пришёл», — подумал я и очень быстрым шагом, местами даже бегом пустился по дорожке дальше.

— Господи, куда же я попал? Что это? Может это все сон, дремлю себе на лавочке, пока друган пошел в кусты и дергаюсь… Как вообще это всё возможно? И что даст простой возврат на прежнее место. В кино или книжке — это всё не так страшно. Блин, блин, о чем, блин я думаю… И нигде возврат не помогал герою. Да нет, это точно сон, перечитал книжек. Мне часто снится всякая дрань последнее время, да все в цвете! Но, черт возьми, я никогда во сне не думаю и не понимаю, что мне это снится!

Мысли начали крутиться в голове, я уже почти бежал, как загоняемый зверёк, не имея возможности сойти с дорожки. Только одна мысль казалась твердой — сзади был этот большой и добрый, с которым так не хотелось встречаться. Спереди никого не было видно, поэтому я шел вперед. Хотя, где-то в глубине души я уже понимал, что рано или поздно и скорее всего, кто-то попадется мне на встречу. Видимо это понимает и мышка в ловушке, и рыбка, сидящая на поводке. Чувство безысходности накрывало меня. Я начинал паниковать.

Глупо было на что-то надеяться, но я решил взять себя в руки! «Так, спокойно!» – Подумал я. И как только я это подумал, что-то вынырнуло из кустов, перелетело дорогу и скрылось в кустах, не потревожив ни одного листика. Через несколько секунд я увидел впереди, левее и правее от себя мелкие красные полоски, снующие вверх и вниз и голос: «пожалуйста посмотрите в глазок». Я вздрогнул и резко обернулся на ходу, как сразу споткнулся и полетел на дорожку, пропахав локтем. Я увидел мелкий, размером с пивную банку шарик, нижняя половинка которого вращалась словно вентилятор, верхняя имела красный глазок.

— Как в плохом кино — подумал я, — началось!

— Вы не ушиблись? Пожалуйста, посмотрите в глазок, — повторил вежливый и спокойный голос. – Ваши персональные данные сохраняются государственной информационной системе и не достанутся мошенникам. – проговорил голос. Голос был знакомый – уверенный, мягкий и родной, настолько родной, что отказывать ему не хотелось, ну как минимум чувствовалось умиление и раскаяние.

Я вперился лицом в глазок. Глазок моргнул.
Спасибо за ваше содействие, сказал глазок и замер. Через секунду он словно встрепенулся и опять повторил просьбу посмотреть в него. Опять моргнул и опять замер. Потом отлетел на метр в сторону, остановился, задрожал, дёрнулся в одну сторону, потом в другую, развернулся и принялся опять сканировать меня красными лучами. Замер, потрясся и пять попросил посмотреть в глазок. После чего опять замер, только нижняя часть вращалась быстро бесшумно. Секунда, пять, десять глазок все висел в воздухе.

Не слыша команд и просьб, я, как нашкодивший школьник, или нагадивший на ковре кот начал тихо и медленно уходить. Сделав несколько шагов задом, я не спеша развернулся и пошёл потихоньку от глазка, как вдруг увидел человека, грязного с напуганным и заплывшим лицом с красными пятнами и бледными, блестящими глазами, который быстро шел, озираясь и периодически держась за голову. Вдруг глазок встрепенулся, дёрнулся, моргнул и стремительно рванул к этому человеку, издали сканируя его красными лучиками.

Подлетев вплотную, глазок очень вежливо попросил посмотреть этого человека, пообещав, что его персональные данные хранятся в безопасной государственной системе, с соблюдением мер по охране конфиденциальности информации. Корча лицо и поворачивая голову скорее на звук, как слепой котёнок, человек, обливаясь слезами, вперился в сторону глазка. Глазок, вежливо сказал ему, что если ему будет комфортней, он может закрыть глаза, что на анализ его ДНК и лица это не повлияет.

Глазок поблагодарил за содействие и, через несколько секунд, за спиной у оцепеневшего старика уже стояли двое высоченных и одетых в черное человека. Глазок подлетел к одному из них и, сложившись вдвое, как пластиковый стакан алкоголика, нырнул в чехол на ремне.

Первый повел старика дальше по дорожке, откуда тот за минуту до этого выбежал, второй подошёл ко мне. Вот и все, видимо пипец, что же делать. Этот второй вежливо поздоровался и также вежливо попросил пройти с ним дальше по дорожке, если конечно я согласен, обещая, что это не займет много времени.

Я сразу подумал, что это чёртов полицай, они вечно просят то, от чего я не могу отказаться даже при желании. В этот раз отказываться я тем более не решился, и мы дошли до конца дорожки, туда, где была площадка и каких-то, наверное с полчаса назад я пил с другом коньяк.

Когда мы пришли на место я с ужасом увидел, что на этот раз на площадке не было ни лежаков, ни лавочек, не было и детской площадки. Сама площадка и все дорожки заросшие травой и молодыми клёнами. Хотя, да — это меня уже не удивляло.

Вместо лежаков, в самом центре, стояли люди, человек пять, трое сидели, всё это были какие-то больные люди — старики с белыми глазами и в лхмотьях. Один вертел головой по сторонам, реагируя на звуки, но все как-то невпопад, как делают недавно ослепшие люди. Ещё один просто лежал неподвижно, словно уставившись в небо. Он был абсолютно лысый, с ярко-красной и в черных пятнах кожей и абсолютно белыми глазами.

К ним присоединилась девушка с молодым человеком и сопровождавший их великан.

Тот, к которому в чехол залетел глазок, обратился к компании.

Очень вежливо поздоровавшись, таким мягким и располагающим голосом начал говорить.

— Уважаемые граждане. Всех вас мы были вынуждены задержать за нарушение условий проживания, несоблюдение порядка прогулки и личное общение без использования устройства государственной коммуникационной системы. Данное задержание производится в ваших интересах, поскольку гуляя вне установленного индивидуального графика, в неустановленных для прогулки местах, а также общаясь лично, без использования государственного коммуникатора, все вы рискуете стать жертвами мошенников, а также подвергаете свои жизни террористической угрозе.

Кроме того личное общение без использования государственного коммуникатора создаёт риск того, что вы подвергнитесь влиянию запрещённого, личного контента, в том числе информации оскорбляющей авторитет государственных символов, органов власти и Избранника. Также, вы рискуете заразиться и стать распространителями новых вирусов.

В настоящий момент будет произведена ещё одна проверка, — государственная идентификация, при которой ваши персональные данные, данные ДНК и данные вашей памяти будут проверены и сохранены в государственной информационной системе. Вы можете быть спокойны, и уверены в конфиденциальности, поскольку ваша персональная информация не попадёт в руки мошенников, будет храниться строго на территории государства, не попадёт в руки представителей недружественных режимов. Во время проверки вы не должны ничего говорить, во избежание утечек информации, всё необходимое будет автоматически считано и занесено в государственную систему.

Он нажал на очки левой рукой и левая линза очков превратилась в маленький красный экранчик. Подходя к каждому и по очереди заглядывая в лицо, он только называл какой-то многозначный номер. Он подошёл поочерёдно ко всем, кроме лежащего на спине деда и меня.

— данные памяти, ДНК, что это всё может значить? – спросил я себя. – И почему меня никто не проверяет? Меня сразу отставили в сторону, как будто меня и нет. Всё это не к добру подумал я, начиная паниковать, впрочем, я и не переставал паниковать.

Тут я увидел, как с противоположной аллеи шёл ещё один такой же черный великан и за ним, как цыплята за курицей по воздуху двигались пять желтых квадратных контейнеров, со скошенными краями. Великан и квадраты вышли на середину площадки и контейнеры плавно и беззвучно опустились на траву.

Эти контейнеры показались мне очень знакомыми, но тогда я ещё не вспомнил про свой сон в самолёте.

После того, как полицейский заканчивал свой опрос и проверку, к проверяемому, подходили двое других. Они говорили, что в связи с несогласованной прогулкой и нарушением режима и способа общения они, в соответствии с установленными правилами, должны быть помещены на добровольный карантин. Что это вынужденная временная мера, которая призвана защитить их и их близких от распространения смертельно опасных новых вирусов и инфекций. Что им нечего опасаться, поскольку карантин они будут проходить добровольно, среди людей и в мире людей, в комфортных условиях и будут всем обеспечены. Их персональные данные будут надёжно защищены государственной системой, они смогут свободно и конфиденциально общаться с людьми, через государственный коммуникатор.

Полицаи-гиганты приглашали людей по двое. Когда первую пару подвели к ящику, он распахнулся как портсигар, но у изголовья людей. Полицейский попросил людей занять свои места. Люди безропотно взошли на ящик, затем сели, скорее даже легли в специальные углубления. Крышка сверху закрылась плавно и тихо. Сразу, словно жидкие, края контейнеров слились в одно монолитное целое. Контейнер вновь приподнялся в воздух и застыл, словно для него не существовало ветра и вообще окружающего пространства.

Главный, как я мне показалось, подходил к новым людям и опрашивал. Ещё одну пару стариков отвели в контейнер. Оставался старик, с которым я тогда говорил, молодой человек, девушка и ещё один, лежащий на спине без движения. Моего знакомого старика и девушку повели в третий модуль. Девушка сначала пыталась сопротивляться, она вертела головой и что-то говорила, но шла сама.

В пятый модуль отнесли лежащего и не подававшего признаков жизни старика. И за ним, по стандартной схеме, повели молодого человека. Пока его опрашивали он глупо и вежливо улыбался и, ответив на все вопросы залепетал: «Может нас двоих можно не направлять на карантин? Я же сам сообщил о факте нарушения. Я очень рад, что нас задержали, а девушка просто очень устала от работы и поэтому нарушила условия прогулки».

— Я выражаю благодарность вам за помощь в пресечении возможных нарушений, вы должны быть помещены на добровольный карантин, это делается для вашего блага и блага ваших близких. – Мягко ответил полицейский.

— А как же этот, которого отнесли в мой модуль, — залепетал молодой человек, — вы его не опрашивали, почему? Можно меня поместить хотя бы с ней, а не с этим стариком, с наворачивающимися слезами залепетал молодой человек, пока его вели.

— Отнесённого в карантинный модуль гражданина нет возможности допросить. Кроме того, на карантин помещаются в порядке очерёдности опроса, если опрос возможен. Нарушение порядка недопустимо, потому, что порядок установлен в интересах граждан и по многочисленным просьбам и обращениям инициативных групп граждан. Вам недолго придётся жить в этих комфортабельных и безопасных модулях. Прошу вас пройти сказал главный и молодой человек неуверенно со стекающими слезами, спотыкаясь пошёл к своему модулю.

После того, как последняя крышка закрылась, контейнеры поднялись с земли стали плавно менять цвет с желтого на оранжевый, потом на красный и через минуту плавно почернели.

После этого главный и приведший контейнеры посмотрели друг другу в глаза.

— Этих можно передавать сёстрам, — сказал главный не отрывая взгляда.

Пришедший с контейнерами развернулся и пошел в обратном направлении, но уже вслед за движущимися контейнерами, которые на этот раз были больше похожи на чёрную змейку.

Змейка обогнула жёлтый контейнер, который остался лежать на траве, очевидно в ожидании ещё двоих граждан.

Главный повернулся и подошел ко мне. На этот раз он попросил меня посмотреть ему в глаза и замер минуты на три. Потом попросил, назвать свой номер или буквенный код.

— Я не помню, свой номер, — ответил я, — а паспорта у меня с собой нет, -хорошо, что он остался у друга в рюкзаке подумал я.

Пасс спор та? Уточнил главный.

— прошу Вас протянуть руку, я не могу получить ваше ДНК и сравнить с тем, что брали у вас при рождении, возможно, это мой дефект. Сказал великан. Вам не будет доставлено никакого дискомфорта.

Я вытянул руку и великан просканировал её своим красным экранчиком. Прошло ещё мгновение и, ни слова ни говоря, все великаны, повернулись ко мне и встали на одно колено, склонив голову. Ваших данных нет в базе, приносим вам свои извинения.

— вот тэк та-а-ак, — подумал я, не веря своим ушам. Порядком осмелевший, то ли от перенесенного страха, то ли от безысходности, не помня себя, выдал: «могу я идти дальше?»

Главный полицай встал и замер, остальные остались в коленопреклонённой позе. Так мы простояли минуты с три, все замерли, как зависший компьютер.

— Что же делать, — думал я. – может всё-таки попробовать… и вдруг я прервал свою мысль, вспомнив слова о том, что они могут просканировать память… — ать – ать – ать! — Покрутил я мысленно, не придумав ничего умнее.

Для более уверенного виду я сунул руки в карманы, затем, достал салфетку и, отойдя на пару шагов в сторону уходившей вверх дорожки, высморкался пустым носом, при этом чихнув, как вдруг очень испугался того, что сделал.

— Черт возьми, подумают, что я больной и закроют, подумал я. Как вдруг опять испугался ещё больше, что подумал то, что подумал, что они могут это понять.

Однако полицаи не среагировали.

— я в удобных беговых кроссах и бегаю неплохо, старался я думать как-то так, чтобы не думать явно, как бы не проговаривая свои мысли словами…

Хотя мысли, разные мысли крутились волчком и я, не стараясь отрешиться от всяких мыслей, неспешно с руками в карманах медленно вернулся к главному. Затем, потянувшись на пятках, как бы желая размяться сделал 3 шага в сторону, очень неспешно. Затем развернулся и опять прошёл обратно. Никто не обратил на этот маневр внимания. Тогда я прошёл в противоположную сторону и сделал вид, что рассматриваю что-то на дереве. Потом сделал ещё несколько шагов в сторону. Немного помяв спину, обернулся, но картина была прежней, великаны стояли без движения, только главный смотрел на меня не отрывая глаз.

Вдруг мимо меня, на той аллеи, по которой я планировал бежать, появились двое — толстая женщина и за ней полицай. Толстуха, что-то торопливо и с волнением говорила великану о крайней необходимости и обстоятельствах выхода, что в правилах указаны крайние обстоятельства…

Они шли по направлению к основной группе полицейских и ещё жёлтому ящику мимо меня. Полицаи оживились, главный переключил взгляд на толстуху и начал зачитывать слово в слово прошлую речь.

— Вот же, дерьмо! — это мне компанию привели, подумал я, напрочь забыв о конспирации.

Медлить было нельзя, или можно, а может и нужно, но я уже не мог ни о чем думать и как только прошедшие мимо двое закрыли меня из вида, я развернулся и неспешным, но ускоряющимся шагом пошёл прочь.

Больше я не решался, оборачивается. Как только аллея несколько свернула и, как мне показалось, скрыла меня из виду я пустился бежать со всех ног.

Бежал я меньше минуты, потом подумал, а что, если тут рядом ещё есть великаны и бег может привлечь их внимание. Я попытался идти спокойно, но уверенно и достаточно быстро, впрочем постоянно ускорялся до бега. Внутри меня что-то тикало, мысли зациклились на одной мысли: «хорошо — иду, хорошо — иду, хорошо – иду».. Я оборачивался, но никто за мной не следовал.

Вдруг вернулись прошлые мысли, что возвращение на тоже место ничего не изменит.

— Да, черт возьми, ни в одном фильме или книжке, про такие ситуации это не работало! Фильмы, какие нахрен фильмы, может вообще меня сейчас везут в ближайшую психушку и скоро это всё закончится само.

Ничего иного, кроме как пойти обратно мне в голову не приходило.
И тут снова сомнение: «Черт, а как же обратно? Я уже сделал тут круг, это уже не обратно — это уже петля. Ааай, да хрен с ним, попробую, к тем козлам я точно возвращаться не хочу». От всех этих мыслей я опять ускорился до бега, было уже недалеко.

За всей этой суетой и страхами я и не заметил, что уже давно сумерки начали окутывать парк, а сейчас уже начало темнеть как зрелым вечером.

— Что ж так рано темнеет, — подумал я. Вроде и четырех ещё не было, когда я входил сюда, а темнеет как в августе.

Я уже подходил к разветвлению, которое должно было вывести меня на обратную дорогу, но странная картина привлекла моё внимание. Противоположный берег, как правило, ярко освещался фонарями, эти фонари, как и огни домов были видны даже с этой точки, сквозь кусты и верхушки деревьев. Я остановился и, сам не знаю, на кой черт, решил быстро зайти на смотровую и посмотреть на город.

Добежав до смотровой я замер и взялся за голову. Сквозь прорастающий клён я увидел, что вместо огней панельных двадцатиэтажек, которые я ожидал увидеть и освещенного парка, я увидел только темные силуэты домов. Дома были как будто те же, но они были странного тёмного или даже ртутного цвета, с оранжевой полосой отражающегося заката. Никаких фонарей ни в парке, ни на улице не было, и все улицы были тёмные. Город погружался в ночную чёрную темноту. По мосту можно было видеть только поток чёрных силуэтов каких-то проносившихся с большой и одинаковой скоростью прямоугольников, но ни огней фар, ни фонарей, ни даже окон не было видно. Прямоугольники двигались с одинаковой скоростью, но гораздо быстрее, привычных машин.

Только сейчас я заметил, что вокруг стояла гробовая тишина. Не было ни единого звука, ни птиц, ни кузнечиков или чего, что обычно трещит, жужжит или стрекочет даже ночью, никакие насекомые не летали, никто не лаял. Не было ни привычной музыки, ни надоедливого запаха шошлыка, вообще никакого запаха.

Я простоял минуты три, а может пять, не знаю, не в силах оторваться от виденного. Как вдруг, знакомый звук пролетевшего вдоль дороги глазка прервал гробовую тишину.

У меня покраснело в глазах от ужаса. В голове больше не было никаких мыслей, я не мог ни думать, ни дышать.

— Они видимо разобрались, видимо они поняли, что с кем-то меня перепутали! — На каком-то странно языке подумал я, увидев почему-то себя со стороны. Животный ужас полностью завладел мной. Без всяких сомнений и мыслей, как кот на паркете — с пробуксовкой, оступаясь и чуть не падая, выставляя руки вперёд рванул я туда, где казалось, ждет меня свобода.

Обратно! Обратно! Думал, а может и кричал я в ужасе, задыхаясь и захлебываясь слюнями, путая вдох и выдох. Прочь отсюда! Из этого чёртова места, почему-то вертелось в голове!

Я не верил уже в спасение, я ни о чем не думал! «Господи вытащи меня отсюда!» промелькнула мысль. Я давно взбежал по разлдолбанным ступенькам, пробежал свою яблоню китайку, забежал в рощу, в которой мне казалось, что начинается дождик. В роще было уже совсем темно. И сзади я уже слышал знакомое жужжание глазка, я бежал и начал видеть по обеим сторонам от себя красные линии его сканера.

— Господи, только бы выбраться, я все готов пообещать и выполнить, — как безумный заорал я во весь голос.

— Здравствуйте, — казалось, ответил вежливый голос глазка сзади, — не могли бы вы посмотреть в глазок.

Дорога в роще почему-то была мокрая и грязная, я скользил и шлёпал по этой грязи, но старался не снижать скорости. Сильный порыв ветра дунул мне в спину, заморосил дождь, через секунду я заметил, что бегу по мокрому, слякотному снегу. Размокшая дорога стала ещё более скользкой, я потерял равновесие и растянулся, вытянутые руки проскользили по грязи намокшая в мокром снегу рубашка и летние брюки обожгли меня холодом. Падая, я налетел на торчащий из дороги кирпич и больно ударился коленом.

— Пожалуйста, посмотрите в глазок. Вся полученная личная информация будет сохранена в государственной информационной системе и не попадет в руки мошенников.

Я хромал туда, где хотел обрести свободу, рощица была уже позади, знакомая дорога становилась суше, тёплый воздух приятно пахнул мне в лицо и полуденное летнее солнце приятно ослепило надеждой.

— Пожалуйс…

Услышал я ещё раз и оказался на сухой дороге под теплым солнцем ковыля по инерции вниз в сторону реки.

Никаких мельканий сканера и голосов больше не было. Я замедлил шаг, знакомые звуки странной птицы пикающей как залипшая кнопка пугали но дарили надежду одновременно. Какое-то время я ковылял по сухой дороге почти наощупь, потому, что в глазах было темно, сердце бешено колотилось и в голове шумели потоки крови. Придя немного в себя, я пощупал рубашку, странно — все было сухое, только пыль на брюках и рубашке, которая легко стряхнулась, да боль в колене и локте, напоминали о пережитых когда-то падениях.

— Неужели все в прошлом, неужели я вернулся обратно? Не веря себе, вытерев глаза и высморкавшись пальцем, куда попало, я поковылял к реке. На коленку было больно наступать, но я шел теперь более уверенно, но не спеша. Я очень боялся обернуться и почему-то боялся суетиться.

Стараясь отмеривать каждый шаг, я прошёл мимо каменных труб, как ни в чем не бывало. Было тепло, даже жарко. День, хоть и начинал поворачиваться к вечеру, солнце было ещё по-июльски высоко.

— Друг сказал блин, ну ты быстрый. Тока ушел и сразу вернулся. Метеор! А чегой-то ты такой помятый? Ладно, тоже что ль пойти, в твою переговорную. А… потом! – Махнул рукой друг. — Так вот, что я говорю…

Я шёл, прихрамывая и не слушал того, что он говорил. Я не верил, что это я иду по этой знакомой дорожке. Господи, что же это все-таки было? Галлюцинация? Белая горячка, блин… Колено ныло, глаза неприятно сохли и слезились, все тело чесалось и сердце продолжало колотиться в груди. Но главное, я слушал как стрекочут кузнечики или что там обычно стрекочет во второй половине лета. В речке, у самого берега прыгнула рыбина, шуганув мальков. В глубине души засел какой-то страх и при каждом шаге я ощущал, как дрожат мои колени и эта дрожь отдавала в грудь, а может и в самую душу!

— Главное, что это вокруг не галлюцинация, подумал я. – Хорошо бы…

Мы шли и шли дальше, вдоль берега. Берега речки в этом месте заросли камышом и местами высокими ивами. Поэтому тут не было ни отдыхающих, ни и купальщиков, только изредка попадались группки мангальщиков, которым я был несказанно рад!

Каким же приятным показался мне запах шашлыка вперемежку с запахом гнилой воды.

Вот около беседки мангалила группа китайцев. Трое из них лежали на земле, с подложенными под головы вещами и заботливо укрытые ветровками. Некрасивые бесформенные женщины и маленькие мужчины смеялись, разговаривали и пили… На столе стояла бутылка водки, раскрашенная красным узором. Иностранцы часто покупают эту водку, думая, что она – национальный напиток и в итоге пьют самое дешёвое и некачественное пойло. Несколько огромных бутылок колы. Какие-то непонятные, очевидно мясные блюда жарились на мангале, там же виднелись и баклажаны, кабачки, перцы и грибы.

— Как говорится, конец света наступит, когда китайцы начнут, есть ложками. — Заявил друг. – А ты знаешь, они забавный народ. Даже в их языке отсутствует понятие о совести, справедливости. Есть понятие выгоды. Очень жадный и подлый народ. – сказал он. Это их хозяевА и придумали тотальный контроль с камерами. Говорят, что у них народ боится даже перебежать дорогу на красный — сразу штраф, так как система распознавания лиц настроена кругом. Голубая мечта режима, – закончил друг.

— Всё ты про свои камеры, сказал я по привычке. У нас и слово есть и понятие, и книжек куча про это понаписана, а содержания нет.

Мы подходили к дамбе, уже был слышен шум падающей на камни воды и шум этот был все громче.

Тропинка вывела на открытый участок прямо к высокому берегу, с которого было видно всю дамбу. Несмотря на то, что ещё недавно от воды пахло тиной и гнилью на нас пахнуло свежестью и прохладной, даже холодом. Выше по течению не было отмелей, дамба также создавала запруду, но там был затопленный овраг, а не долина, как здесь, где мы ещё шли.

Там речка была гораздо уже и глубже и протекала в тени деревьев.  Вода там почти не нагревалась, видимо ещё били подземные холодные ключи, поэтому вода была гораздо чище. Тёмная, почти чёрная и холодная, по сравнению с желтовато-зелёной, она словно излучала холод. Который, сохранялся, даже заполнял собой долину благодаря старым и большим деревьям.

Вода сбрасывалась по ступеням, иногда, в зависимости от сезона и дождей превращалась в мощный водопад, сейчас воды было гораздо меньше. Хотя и не так мало. Рыбаки, в резиновых сапогах выходили на нижнюю ступень и ловили рыбу.

— Тут хорошо клюёт, — сказал я. — Вода бурлит, она холодней и в ней много кислорода. Тут собирается прорва рыбы. Последнее время тут ловят на поплавок или спиннинг, как правило, на живца или мотыля. А когда-то, на кусочек тины можно было поймать приличную плотву. Помню, так мы тут с дедом и рыбачили, когда я мелкий был. Говорил я, очевидно по привычке, в очередной раз, не слушая себя. Мои мысли словно исчезли, я не хотел и не мог думать, я просто существовал, как овощ, как бессловесная тварь.

На другом берегу тоже сидел рыбак и периодически вытягивал мелких, кажется окушков. А рядом с ним босой мальчик в шортах пытался сачком ловить рыбу в размытых водой и временем трещинах основания плотины и местах, откуда потоками уже выворотило части размытого каменного ложа.

Вот какой интерес так ловить и выпускать, одно и тоже? — Спросил друг.

Видимо надеется поймать трофей и сфоткаться, — проговорил я дежурный ответ на подобный вопрос.

Вдруг прилетела чайка. Небольшая речная чайка с маленьким клювом и стала важно расхаживать по ложу дамбы, по растекающейся воде. Она сосредоточено смотрела по сторонам и периодически срывалась с места и бегом бежала, словно пытаясь кого-то поймать. И наконец, поймала, очень мелкую серебряную рыбку, малька, поймала и быстренько проглотила.

Лихо сказал друган, а смотри ещё и он показал на рыбку, которая с потоком воды вылетела на бетонную отмель и, что есть сил, рванула вдоль по течению. Чайка стремительно кинулась за ней, но не успела, рыбка соскользнула с бетонного ложа, ушла на глубину в зелёноватые грязные воды нижнего пруда и была такова.

Чайка не улетала, и ждала новую добычу. Оказалось рыбки постоянно сваливались с потоками воды, вот странно, никогда такого не видел, сказал я.  То мелкие еле заметные, а то и покрупнее рыбёхи падали и стремительно рвались вниз по течению. Более крупные только привлекали внимание чайки, но они были ей не по размеру – просто не поместились бы в глотке, а жевать чайки не умеют. Мелких, чайка иногда ловила и проглатывала. Но к крупным каждый раз бежала что есть сил и глупо на них пялилась, не замечая мелочёвку.

Так прошло минут пять. Наконец чайка или наелась или устала, не охотилась, но и не улетала. «Странно, почему она тут одна, столько рыбы» — подумал я. Хотя последние годы городские вороны лихо научились ловить чаек и видимо выловили их всех. Вороны по очереди пикируют и гоняют глупую птицу. Чайка не может понять, что на воде ей ничего не угрожает и начинает летать, огрызаясь на пикирующих ворон. А когда устаёт и падает на берег, её быстренько заклёвывают вороны всей стаей, после чего остаются только редкие перья и пух.

Почему-то вспомнились жирные морские чайки, которых кормили  зубочистками. А может и эти уже не умеют ловить рыбу, питаясь на помойке. Забавно, но вороны, живущие на помойке, не ленятся и даже продолжают учиться охотиться, видимо хочется им свежачка.

Вдруг из потока вылетела достаточно крупная рыбка, скорее всего уклейка. И в, отличие от других, её как-то неудачно выкинуло на небольшую отмель. Чайка рванулась к добыче по привычке, но подбежав поближе остановилась. И эта добыча, конечно, была слишком большой для неё.

Уклейка лежала какое-то время неподвижно и чайка, отвернулась и начала уходить, как вдруг, пошевелив хвостом и плавником уклейка прыгнула один, потом второй раз.

У чайки опять сработал инстинкт или глупость и она метнулась к рыбе, но присмотревшись опять неуверенно ушла. Положение рыбки было не завидным. Она лежала на отмели, и на неё хоть и текла вода, но плыть она не могла. Полежав ещё рыба опять начала отчаянно прыгать. Но подпрыгивая то левее, то правее оставалась на том же самом месте.

Сделав ещё три попытки она затихла. Затем отлежавшись и видимо набравшись сил опять начала отчаянно прыгать, смещаясь в сторону, она умудрилась залететь в ржавую пустую миску и там затихла свесив хвост, как дохлый карп из кастрюли. Там воды не было.

— вот и капец, — сказал друг, который тоже наблюдал за этой историей и добавил — Теперь задОхнется,

Но не тут-то было. Рыбина опять начала прыгать в кастрюле, обдирая бока, но сумев вылететь из клетки и упав на отмель, затихла. А чайка в испуге отбежавшая от рыбы прыгающей в кастрюле, повертев головой улетела.

— Блин, как отчаянно бьётся, сказал я, — черт возьми, я хочу её даже спасти.

Рыба лежала на отмели без движения. Прошло минут пять, мы выпили по глоточку, бутылка подходила к концу. Когда я пил, я почувствовал, что руки ещё трясутся, почти также как колени, при переминании с ноги на ногу. История, произошедшая со мной залезла в душу. И хоть выпитый алкоголь уже начал освежать хмель, заглушать жуткие мысли, а солнышко и приятный ветер отогревали и продували душу. Всё произошедшее зарывалось в меня всё глубже и основательнее — как улитка в панцирь, как червяк в землю…

— ну что, пошли дальше? — предложил друг. Надо уже к метро двигать, что-то я подустал. — Будешь ты свою рыбу спасать? Спросил подмигнувши друг и дополнил – хотя она уже исчерпала, как там этот сказал: «свой лимит на сопротивление».

— на революции, поправил я и вздохнул, говоря, — пошли, видимо издохла.

Мы повернулись и стали подниматься на дамбу. Гадостное чувство было на душе. Вот так все рыбы как рыбы, попадают в струю, а эта попала на отмель, бьётся больше других и ничего поделать не может, надо было всё-таки засучить штаны и спасти.

— крупная, — сказал друг, — чего ей париться. Вон чайкам в пасть не лезет — лежи себе на солнышке, водичка льёт…

— чайка это ерунда, сказал я — она тупая. Ворона прилетит и на части разклюёт и за милую душу, тока её и видели. Сожрёт — не подавится. Шансов нет.

Мы поднялись на дамбу, я обернулся, было противно, как бывает противно, когда мог, но не сделал, что-то важное. Посмотрел без надежды и подумал: «а может все-таки слазить проверить»? Выпитый алкоголь помог принять верное решение и я было начал спускаться, как вдруг увидел, что сверкая на солнце, рыба опять запрыгала.

— А нет! Нет! Радостно прикрикнул я — ни хрена она свой лимит на революции не исчерпала. И вообще, черту эти лимиты, всякая сволочь будет ли-ми-ти-ро-вать?… Проговорив эту сумбурную речь я поскакал по ступенькам обратно вниз. И друг, вздохнув, пошел за мной нехотя.

Но рыбка опять залегла неподвижно. Да, видимо свежая вода позволяла ей дышать. Рыбка опять притихла.

Друг, не спеша доспускался за мной и сказал: «ну… за это надо выпить, ты наговорил тут чёрти чего, но мне понравилось»!

— Чего ты всё чертыхаешься, — сказал я, — давай за эту рыбку. Друг промолчал, кажется, ему было безразлично и мы допили коньяк окончательно. Но рыбка, за которую выпили последнее, так и лежала.

— Слушай, я все понимаю, сказал друг, можно тут ещё стоять, но у нас больше нет… И вообще, я бы выпил сейчас холодного пива.

— Да, подожди ты, выпьем. – Согласился я, махнув рукой.

— Прошло ещё пару минут, стоять действительно надоело. И друг сказал: «блин снимай уже ботинки и спасай свою рыбу, я пива хочу» — ну черт, где у тебя тут магазин?

— Магазин недалеко, ответил я, но ты опять заблудишься, знаю я тебя. Подожди, сходим сейчас, тут неплохое продают, как-то брали зимой, может, помнишь. Приятное, хоть и плотноватое. Подожди, сейчас пойдем. Сказал я и стал смотреть дальше. Так, как обычно я смотрю на поплавок, когда не клюёт. Вот стоишь, ждёшь, меняешь насадки и наживки, а клёва нет. Но, кажется, что вот сейчас только уйдёшь начнется бешеный клёв. Так и стоишь и ждешь чего-то. У ветра погоды, у козла молока или как там говорится ещё.

Картина не менялась. Рыба лежала. Рыбаки, сидели около удочек. Вдино не было или клев как будто прекратился, хотя дело шло на вечер, или рыбаки просто дремали.

Субботним вечером, самое милое дело — задремать, плюнуть на всё, и, забыться. Наверное по этому и рыба не клевала, клевали носом рыбаки. Только мальчик с сачком не хотел угомониться. Он уже никого не ловил совим сачком, а кидал какие-то камни в заполненные водой выбоины. Дед  с берега крикнул ему, что пора бы уже отваливать домой. Парень крикнул в ответ, что сходит на ту сторону, то есть на нашу, и потом можно валить. Он быстро метнулся на берег за сачком поднялся по ступенькам дамбы, лихо запрыгнул на каменное ограждение дамбы и пошёл по нему на нашу сторону.

— О как, забавно, — подумал я, — мы, вот, хоть и были шпана-гуляки, так тут не додумались ходить, а смартфонное поколение — пожалуйста, запросто – самый коротки и простой путь.

По дамбе проходила дорога и по ней ехали только редкие машины, тротуара не было, поэтому, чтобы перебраться на другую сторону приходилось, перейдя через дорогу по зебре, затем топать по дорожке и через железный мостик, находящийся за дамбой и потом обратно переходить дорогу.

— Вот и капец рыбине, — пробормотал я себе под нос. Вот идёт тот хищник, которому не надо глотать добычу целиком или дробить её клювом. Он получит всё и сразу. Он просто посадит рыбу в банку с водой и она издохнет у него через пару часов.

Рыба, которая всё это время лежала неподвижно, словно услышала мои мысли. А может, увидела топающего к нам хищника и оживилась. Теперь она не прыгала, она стала бить хвостом по набегающим струйкам воды и это биение стало приносить пользу. Рыба сдвинулась с места и поплыла, вернее поползла туда, куда была направлена её голова. Она ползла в сторону водоёма, но по отмели, параллельно основному потоку стекающей с дамбы воды. Продолжалось это не долго – стратегия была выбрана верной, возможно с потерей части чешуи рыбина добралась практически до самого края ложи платины, за которой уже были грязные, зелёные воды нижнего течения.

Но спрыгнув с ложа дамбы, рыбина опять оказалась на отмели — уже из нанесённых камней. Это была небольшая отмель, окружённая со всех сторон бело-коричневой пеной от бурлящей воды. Волны не доходили до камней, только колыхающаяся пена омывала серые от сухой тины камни.

— Рыба обломщица, сказал я – друг не ответил. Видимо ему уже порядком надоела вся эта рыбная эпопея.

— Ща – Ща, пойдем, сказал я в ответ на его молчание, — за пивом в город, — добавил я, как будто тут была деревня.

Рыба, затихшая на несколько секунд, видимо осмысливая новый поворот, а точнее облом, судьбы. Парень уже пришел на нашу половину и  осматривал свои охотничьи угодья. А рыбка, оказавшись на совершенно сухом участке, где уже не было никаких потоков воды вдруг, стала отчаянно прыгать. Это уже было похоже на истерику. Рыбина прыгнула раз десять и все-таки скатилась в бело-рыжую пену, немного всколыхнув её уплывая на неглубокую глубину.

— Всё, добралась, — подумал я, — до вонючей, грязно-зелёной воды. Интересно, нафига вообще ей понадобилось прыгать с плотины из хорошей холодной и чистой реки, чтобы попасть в это болото? Всё-таки рыбы не на много умнее людей, не только люди готовы париться, потеть и пахать только для того, чтобы попасть в ещё большее болото и сгинуть в нем. А может, они там наверху решили, что внизу рыбам живется лучше, решили, что в грязной воде хищники не такие злые. И лучше терпеть грязь и вонь, лишь бы только не рисковать жизнью? Ну-ну – удивится скоро.

— Парень! Чего ж ты сюда не шёл, — крикнул я пришедшему парню с сачком, — мы тебе махали, что тут куча рыбы была. Прямо с дамбы падала целая стая! Штук 50 и размером с ладошку.

— Да, я знаю, — крикнул парень, махнув рукой — я тут позавчера ведро окуней наловил ладошки с две каждый! – соврал в ответ парень.

— Блин, находчивый какой, соврал и не заикнулся — сказал я другу, но тот опять не ответил. Обернувшись, я увидел, что он присел на лежащее рядом с тропинкой бревно, облокотился на каменную конструкцию плотины и заснул. «Так вот почему он перестал ныть и торопить меня» — подумал я.

— Вставай, давай рота – скомандовал я в шутку, — рота пересохла, пить хочется!

Как будто и, не спав, друг открыл глаза, не зевая встал и сказал, пошли. «Наигрался со своими рыбами, аквариумист-бычковод?» — спросил он.

— А между прочим, рыбы очень умные существа, наблюдать за ними интересно! Вопреки сложившемуся мнению, впрочем, взятому из одного американского мультика, у рыбы память не 3 секунды, они отлично учатся выживать в разных условиях, каким-то образом обмениваются информацией, а аквариумные часто узнают своих хозяев, в стае у них есть иерархия и определенные отношения.

— Ну да, — ответил друг, — я почему-то даже знаю, кем ты будешь в следующей жизни!

Мы перешли дамбу по старинке или по старчески – перейдя через дорогу и пошли по железному мостику. Прохладой, даже холодком повеяло со стороны реки. Глубокая, тёмно-синяя вода, казалось, стояла неподвижно, только отдельные тонкие прозрачные струи воды, переливаясь через край дамбы, падали на первую ступень издавая весёлое шипение. Речка тут была извилистая, поэтому быстро скрывалась, за заросшим высокими деревьями, поворотом берега.

На железной ограде мостика последнее время стали появляться замки. «Традиция, блин» — подумал я и увидел один замечательный замок – кодовый!

— молоток, — сказал я другу, — глянь-ка, поставил кодовый замок! Если уж придется, согласно этой недавней и глупой традиции ставить замок, поставлю кодовый.

— может это она такой поставила, ответил друг.

— ну может, — ответил я и мы пошли дальше.

Мы перешли дорогу и пошли в сторону города. Моё недавнее приключение меня отпустило.

Я шел и думал, что это странно, вляпаться в такую историю и так быстро прийти в себя. Нормального человека, наверное час бы приводили в себя с нашатырём и сердечными таблетками. А может этого всего и не было? Пиркорнул я так же как он, на лавке и приснилось всё. Мне последнее время постоянно что-то снится, нет, надо конечно отдохнуть, отоспаться. Я наступил на больное колено, помял ушибленный локоть – боль была. Да, а тело болит, заметил я.

«А если это всё и правда было? Что это за странная реальность? Какая странная история. Может я просто перенервничал эти дни и усталость и недосып сыграли со мной такую шутку? Мне же уже снилось что-то подобное, вспомнил я свой вчерашний сон. Ладно, сегодня ещё попью немного и всё, буду отдыхать и приходить в себя, надо возобновить пробежки и спорт» — думал я, как думает обычный человек, столкнувшийся с чем-то загадочным. Людям вообще свойственно скорее подгонять реальность под свои представления о ней, чем менять представления.

Мы проходили мимо деревни.

— Это что у вас тут, деревня? — Спросил друг.

— Ага, ты знаешь, тут тоже стоят домики с моего детства ещё, видимо живут люди. Хотя, как ни странно, я никогда не видел, чтобы кто-то выходил или входил через эти глухие калитки.

От основной дороги к домикам вела грунтовка, она была закрыта шлагбаумом.  А все дома были огорожены глухими высокими железными заборами. Из-за заборов торчали кроны старых плодовых деревьев, на верхних этажах домов, почти везде, были тарелки спутникового телевидения. Действительно было неясно, почему это вдруг в Москве сохранились индивидуальные дома, ведь везде уже их снесли, все деревни уничтожили, а людей пересадили в клетушки-человейники. Хотя, судя по торчащим вторым этажам и крышам – дома были старые.

Деревня словно спряталась за заборами, как испуганный ребёнок под одеялом. Затаилась, никогда я не видел тут дыма из трубы, хотя трубы были, не было слышно не то, что кукареканья, кудахтанья, кряканья и что там ещё хрюкает в деревнях, но ни лая собаки, ни треска пилы или удара молотка. Не было слышно людей или музыки. Деревня, словно замерла, в окружении убитых деревень не понимая, почему её до сих пор не прикончили и ожидая удара.

— ну вообще странно, — произнес друг, — у нас даже гаражи все и те отобрали и сломали, а тут целая деревня живет.

— живет ли, — подумал я.

Мы прошли ещё немного и вышли на перекрёсток. Перейдя который, на зелёный свет, оказались «в городе». Вечерело. Вокруг привычно лениво и по-субботнему ходили люди, как правило, в шортах и шлёпках. На остановку подъехал автобус, из которого вышел добрый десяток человек, официально одетые, с умными лицами деловито потопали, в сторону метро, несколько шли медленным неспешным шагом, а то и пошатываясь.

Мы зашли в магазин, взяли несколько ледяных, запотевших бутылок. Друг хотел взять больше, но я отговорил, они быстро нагреются и станут совсем противными. Я заплатил карточкой, поскольку забыл достать что-нибудь из своих наличных запасов, и мы вышли.

Хотелось побыстрее уйти из города, мы прибавили шаг. Пройдя в обратном порядке метро, остановки и светофор свернули в сторону реки. Топать обратно к деревне уже не имело смысла, надо было срезать угол и дойти до станции метро, находящейся на другой линии, откуда и мог уехать друг.

Шли по тропинке, по которой летом обычно гуляют собачники, а зимой лыжники. Друг сказал: «ну нафига ты платишь карточкой? Чего вы все так добровольно переходите на этот безнал?»

— не знаю, — ответил я, — забыл бабки дома, а карта при мне, вот, выручает иногда.

— Ну да, — ответил друг, — сначала забыл, потом привык. Так вот они и переводят всех на безнал. З.П. уже тока на карту кидают, берут под контроль, сволочи всех. Придет время, переведут всех на безнал, сначала отменят чеки, потом отменят бумажные денежки и будут все за цыферьки работать. А вы только ускоряете это время, вместо того, чтобы с этим бороться. Всё очень просто: Оленеводам и избранникам выгодно — ты пахать будешь на них, а они только циферьку тебе на экранчике за это присылать, очень выгодно. Настоящая власть. И тут уже не важно, кто сколько зарабатывает, есть только цыферька на экране, которую, к тому же можно просто обнулить, и ничего не докажешь, так мол и было.

— ну я же могу потратить эту циферьку на товары, — заметил я.

— ну да, первое время сможешь, — заспорил друг, — а потом начнут лимитировать, мол, зачем это тебе в этом месяце на пару килограммов картохи больше, чем всем остальным? С какой стати ты покупаешь уже пятую бутылку пива в этом месяце? Введут просто лимиты, ты будешь тыкать свою карточку, но продаваться не будет и всё. Сейчас они решают за тебя, что ты читаешь и смотришь в инете, но стремятся решать за тебя вообще всё, в том числе, сколько и чего ты жрёшь и пьёшь и сколько раз ходишь в сортир и в каким выражением глаз смотришь их телеканалы.

— наверное, да. – сказал я и вспомнил, — где, когда, сколько раз и с кем ты гуляешь, о чем говоришь, во сколько спишь, какую пайку получаешь.

— да, да, — заговорил друг воодушевлённо, — всё это делается, чтобы посадить всех на пайки, всё нормировать – это настоящая власть, они хотят, чтобы всё только из их рук – настоящее рабство, цифровое! А главное, что всё это делается добровольно! Все эти цифровые госуслуги, сбор твоих персональных данных, биометрия, а сейчас ещё и ДНК начали собирать.  Пока тренируются на преступниках, но понятно, для чего всё это делается. Начнут с детей, под предлогом выявления предрасположенности к болезням или преступлениям, потом, без этой метки ты уже не сможешь получить каких-то услуг, получить наследство или свидетельство о рождении ребёнка и сам, добровольно пойдешь сдавать им свой ДНК.

Мы шли по тропинке, через бывшие поля, во всяком случае, мне кажется, что раньше это были поля. По краям и между полями раньше росли липы и дубы, сейчас вперемежку с разрастающимся среднеамериканским клёном и ивой. Навстречу прошла дама с поводком в руке – такой цветастый поручень с кнопкой и к нему подтягивающийся нажатием на эту кнопку поводок. Удобно – нажимаешь на кнопку, поводок тянется к хозяину. Но собаки видно не было.

Через несколько минут показалась и собака. Пёс вроде бульдожки, я в собаках не очень разбираюсь. Зверь стоял и что-то обнюхивал в кустах, не обращая никакого внимания на нас. Уже достаточно далеко, послышался зов хозяйки. Она прокричала несколько раз кличку и затихла.

Собака, посмотрела в сторону хозяйки, но не пошла, а стала дальше заниматься своим делом – обнюхиванием. Через минуту подняла голову и посмотрела вокруг. Казалось, что зверище почувствовало себя на свободе, хозяйка была далеко, поводок не привязан к ошейнику – беги куда хочешь. Слева и справа лес, впереди поле, река, зверь наверняка хорошо изучил окрестности, пока гулял тут с хозяевами. В последние годы тут появились белки и лисы и как-то умудрялись выживать, во всяком случае, на помойке лис я не видел ни разу!

Опять послышался крик хозяйки. Теперь уже мне показалось, что зверище посмотрело с презрением в сторону крика и быстро отвернулось. Может его подсознание вспомнило что-то, может всё-таки есть коллективный разум, память предков. Ведь все кошки и собаки похожи соответственно на кошек и собак, и повадки и вкусы у них подобающие им – кошки как кошки, собаки, как собаки…

Впрочем, нет, собак как-то удалось человеку переломать, или просто они стайные животные. Стайные, по натуре, больше склонны подчиняться, а кошки индивидуалисты. Индивидуалисты всегда честней — если это друг, то друг, а стайные существа в душе всегда предатели, просто хозяйка этой бульдожки сильнее.

Собака ещё раз с презрением посмотрела в сторону голоса, фыркнула, сделала несколько шагов в сторону леса. И встала, задумавшись, словно оценивая, размышляя о побеге. Никто же не держал, никто не заставлял подчиняться, жрать мерзкие, тухловатого запаха сухарики, вместо настоящей кровавой добычи. Предки этой собаки, не задумываясь, разорвали бы её хозяйку на куски и сожрали, оставив только раздробленные кости и обрывки одежды, да и ещё изгрызенный поводок…

Но ошейник постоянно напоминал собаке кто она и откуда. Ошейник одевается сразу, при рождении и собака уже видимо не представляет себя без ошейника. Ошейник висит и напоминает постоянно, кто хозяин. Постояв ещё несколько минут и услышав знакомый голос, собака, словно дождавшись этого зова, со всех ног рванула в  сторону хозяйки.

— Побежала жрать тухлые сухарики, — сказал я себе под нос.

— Какие сухарики? — Спросил друг, который тоже видимо, задумался о чем-то. – Так надо было там и купить, чет ты тупишь дружище. Ну, пошли? Теперь на собаку уставился, я уж думал мы будем за собакой ещё один битый час наблюдать, как за твоей рыбой, которая давно уже издохла в той гнилой воде.

Пиво пошло отлично, я выпил почти залпом, в два присеста всю свою бутылку. Больше всего люблю пить пиво именно так. Пока оно ледяное, вливать его в себя большими глотками, чувствуя, как пузырьки углекислого газа начинают щипать желудок, а холод растекается по всему телу.

— Ну, ты метеор, — произнес друг, который любил мусолить пиво мелкими глотками. Опять побежим?

— Нет, — ответил я, ставя пустую бутылку у тропинки, помоек близко не было, а совать в рюкзак, если честно, было просто лень. – Больше я не буду, я пас. Я вкус пива не люблю, мне нравится послевкусие и холод внутри.

— эстЕт, — сказал друг делая ударение на «е».

Пиво приятно ударило в голову, даже вернее не ударило, а прояснило. Хмель, от выпитого ранее начинал уже действовать угнетающе, голова туманилась, хотелось спать, а пиво взбодрило. Захотелось топать дальше, дышать воздухом. Вечерело все сильнее, но было ещё светло. Мы вышли к реке, снова появились дорожки и лавочки. Казалось, что мы совсем немного отклонились, взяв левее от светофора, но благодаря этому почти всю реку, укрытую липами и дубами, мы обошли. Речка сильно извивалась, и если бы мы шли по дорожке вдоль речки, едва ли прошли ещё и половину.

В этом месте тоже был достаточно открытый парк с небольшими кустами и свежепосаженными деревцами и река тут выглядела скорее как пруд или озеро, а ещё дальше виднелась очередная плотина из которой текла вода с ещё более верхнего участка реки. Вся эта плотина была окружена забором. Там был национальный парк и усадьбы неких князей, которые давно умерли, но о которых помнили. Нагнав тысячи крестьян, они воздвигли себе рукотворную память — в виде усадьбы, по которой теперь водят туристов, читают лекции о культуре, дают концерты.

— всё, — сказал друг, — пошёл теперь я в переговорную!

И, отдав мне свою бутылку, он развернулся и двинулся в кусты. А я увидел лавку и с удовольствием расселся на ней, сняв рюкзак и вытянув ноги! Ноги гудели, они устали, но было приятно. Это тебе не проснуться в самолёте, в скрученной позе, подумал я. Все, сейчас припрусь домой, включу какой-нибудь интересный фильм и сладко под него засну, до завтрашнего обеда, не меньше! Пиво уже начало отпускать, зевота не заставил себя ждать. Я, пропустив руку через лямки рюкзака, чтобы никто не упер, прикрыл глаза и расслабился.

Мне вспомнился наш старый дачный домик. Его начали строить ещё прежние хозяева и когда-то мы жили в нём, а теперь его используют для хозяйственных нужд, там хранится всякий инвентарь, стройматериалы и прочие вещи, которые жалко выбросить.

Мы были там с мамой и она мне о чем-то говорила, занимаясь какими-то делами, а я, прислонившись к дверному косяку стоял и разглядывал облака. Всё было как обычно, погода правда была какая-то переменчивая — то капал дождик, то выглядывало солнце. Признаться, я не слушал, что она говорит и думал о чем-то своём. Темно-серая туча медленно наплывала на небо, она закрыла солнце, подул ветер, который обычно дует пред тем, как начнется дождь, даже если это «три капли». Дверь была открыта, её немного прикрывал козырёк, при слабом м ровном дожде её можно было не закрывать.

Вдруг я увидел перед собой серебряную каплю, которая упала на ступеньку, разбившись на множество более мелких, потом ещё одну. Какие-то странные капли, они сразу скручивались в шарики и скатывались по покатой ступеньке. Некоторые задерживались в углублениях. Громыхнул гром, ветер дунул ещё сильнее, подняв занавеску, которая висела на входе. Ещё несколько капель со тихим стуком упали на лестницу и опять разбились вдребезги. Я заметил, что некоторые шарики, катясь вниз сливаются друг с другом образуя более крупные.  Мне показалось, что лестница чем-то обработана, может батя покрасил её какой-то новой хитрой краской и вода не задерживаясь стекает. Я вытянул руку и поймал несколько капель.

— Да черт возьми! — это же ртуть! – Испугался я и выглянул на небо, начинался ливень и с неба уже летела вниз темно-серая масса, состоящая из больших, сопливого вида лохмотьев, которые на лету перемешивались, разбивались о воздух и снова смешивались. Ещё секунда и все вокруг зальёт ртутью!

— Закрой дверь, — попросила мама, — а то он намокнет.

Но и без указания я высунул руку в ртутный дождь, схватил дверную ручку и, глядя на приближающееся облако ртути, со всей силы хлопнул дверью.

Я вздрогнул и открыл глаза. Друг вышел из кустов и словно не находя меня смотрел по сторонам, потом увидел, махнул рукой, как клиент в ресторане, и пошёл в мою сторону.

— Пиво моё не всё выпил? — спросил с улыбкой он и, отхлебнув, протянул мне бутылку. Я отпил немного, но пиво было уже тёплое и я сказал: «Спасибо, говно прохладное».

 — Сам ты «говно прохладное», — ответил он? показывая пальцем на рюкзак, предлагая понести его за меня.

— Не, — сказал я, — я к нему привык, он у меня вместо куртки и костылей — прирос к спине, сниму рюкзак и упаду.

Мы пошли дальше, предстояло только обогнуть озеро, пройти мимо заборы, за которым виднелась дамба и на выход, там до метро было метров триста, затем под эстакадой и вот тебе заветная цель.

— Но вообще ты знаёшь, почему-то заговорил я, все эти истории про тотальный контроль описываются в литературе с 19-го века. А может и раньше, в общем даже с Библии, но, никто не относится к этому всерьёз. Может, просто человек предрасположен, жить в стае, а в стае, как, кстати в стаде, есть потребность в иерархии, подчинении – это естественное для человека состояние. Всякая революция кончалась ещё большей диктатурой и ни разу за всю историю так и не удалось построить некое, свободное общество.

— Проблема только в том, — сказал друг, — что сейчас появилось такое понятие, как искусственный интеллект. Очень эту тему поддерживает Избранник. Его презирает народ, видимо скоро и армия, и полицаи перестанут воспринимать его как хозяина, и он наверное хочет, чтобы всем управлял искусственный интеллект, которым в свою очередь надеется управлять он и его шобла друзей.

— Ты знаешь, сказал я, — мне кажется, что они уже ведут себя как недоработанный искусственный интеллект, Избранник и все они живут в своём, выдуманном мире. Судя по тому, что они делают и говорят, что говорят их СМИ, им совершенно наплевать на реальность. Они могут только давить и гнобить тех, кто с ними не согласен и говорит что-то такое, что не соответствует их картине мира. Им можно только поддакивать и восхвалять и обещать невыполнимое. Можно не выполнить – это могут и простить, но спорить и указывать на ошибочность нельзя. Они как роботы, как автоответчик в телефоне сберкассы, неважно, что ты им говоришь, они толдычут свой ответ на любой вопрос. На вопрос о проблеме, предлагают прослушать информацию об условиях.

— Да! самое интересное, — загорячился друг – что искусственный интеллект уничтожит в первую очередь именно их – этих эффективных менеджеров! Ведь с ним нельзя договориться шуры-муры в бане, он будет оптимизировать, а на кого самые большие и неоправданные затраты? На работяг и планктон? Нет, самые большие и неоправданные расходы именно на этих «эффективных менеджеров». Вот их он и уберёт в первую очередь. Будет ли нужен человек после этого – большой вопрос. Мне вообще кажется, что это естественный ход эволюции. Задача человека — создать искусственный интеллект, а дальше человек уже не нужен.  Люди, как огурцы в теплице, принесли свой урожай, сделали своё и становятся не нужными. Человек слаб, глуп, смертен, ему нужны определённые условия для жизни… Странно и до глупости самонадеянно думать, что без нас людей, тут не обойдутся! Мы тут винтики, ступенька эволюции, а возомнили себя чёрти-чем!

Сейчас мир стал маленький, все эти президенты, избранники, вожди и канцлеры бухают в одной бане и решают, как делить этот мир и как им править. Они придумывают эпидемии, кризисы, войны, вешают на уши лапшу простому народу, стравливают людей между собой. Они думают, что они самые умные и у них всё шито-крыто, но очень скоро они удивятся.  Они первые станут не нужны в новом мире, которого я боюсь и до которого надеюсь не дожить, думаю и ты тоже.

Мне вдруг опять вспомнился мой самолётный сон. Может, тот мир не так плох? Может все надо делать, как положено, как предписано. Пусть там грязная вода, зато в ней передохли крупные хищники, пусть тухлые сухарики и ошейник, ведь всё это так естественно! Это естественней каких-то разговоров о свободе. В конечном итоге, ничего же не идет дальше разговоров.

— В Господине Гексогене у Проханова страну спасали КГБшники, да путем провокаций, терактов и гибели людей, они приводили к власти избранника, который должен был спасти страну и..

— Этого, что ли Избранника? – перебил начинавший горячиться друг. — Старую, никак не подыхающую крысу, которая только и думает, как бы ей всех оцифровать с одной только целью – любой ценой, любыми уступками более сильным и гноблением более слабых, сохранить власть и подохнуть на царской койке! Лучше «Скотный двор» перечитай, там всё гораздо точнее!

— Ну, видимо да, — согласился я, — было лень говорить на эту тему. Был риск, что начнётся пьяный базар, когда стороны говорят одно и то же, но разными словами, ходя по кругу и горячась. В конечном счёте люди разучились разговаривать, культурный уровень падает, а государственная пропаганда приучает всех орать.

Мы подходили уже к выходу из парка, дальше был опять город, и я сказал: «пойду-ка я в переговорную, перед выходом».

— давай, ответил друг, а я бы ещё пива выпил перед отъездом.

Начинало уже темнеть, «всё-таки лето двигается к августу» — подумал я зевая. Зевота уже начинала брать меня в плен. Я вдруг вспомнил, про дневное приключение, оно было уже далеко. И, как один из прошлых снов казалось не реальным, потому, что было похоже на сон. Я опять потоптался на ушибленной ноге и помял локоть – боль никуда не делась, хоть и притупилась со временем и от усталости. Блин, какого же черта тогда рубашки и брюки чистые и целые, задался я опять вопросом, словно пытаясь убедить себя в том, что все это мне почудилось.

Все эти разговоры, про рабство, ДНК, биометрию и т.п. лабуду. Не хотелось думать об этом всем, я отогнал от себя эти мысли, видимо, как большинство людей гонит от себя.  И чего он вечно начинает, говорит на эти темы. Думал я, подойдя к зарослям, находившимся за гаражами. В темноту зарослей вела тропинка, там было уже достаточно темно я пошел подальше, по привычке, как вдруг ветерок пробежался по верхушкам деревьев. Я остановился и сердце быстро забилось в груди. Я посмотрел назад, туда, где была дорожка, в этот момент там включились фонари. И вдруг я услышал странный звук, как буд-то большая капля упала на каменный пол, звук окатил меня и завибрировал в испуганной душе. Я замер, у меня похолодела спина, остолбенев от страха я медленно начал разворачиваться и неспеша, но уверенно пошел обратно, на свет фонарей. Я шёл медленно, боясь побежать или обернуться. Словно не желая привлекать внимание того, что может быть там, в тени деревьев. Сзади и вокруг было тихо и эта тишина ещё больше пугала. Сердце билось как мотор, когда я выше из кустов.

— Ну, ты брат метеор, — проговорил друг.

— Не получилось — соврал я, не зная, что сказать. Говорить о своих «глюках» мне не хотелось, поскольку я сам не понимал, что это все такое. Но дневной страх и дрожь в груди вернулись – выползли, как мурена из пещеры, почуяв рядом живую рыбку.

Тогда я думал, что пойду домой, высплюсь и на свежую голову всё обдумаю, может, пройдусь опять этими дорожками. Вся эта история меня начинала изводить. Как бы не пришлось пить таблетки и посещать психотерапевта.

— Это плохо, надо бы тебе проверить аппарат, а то знаешь, чревато это проблемами. – Заговорил друг, пока мы шли дальше.

— Дальше будет место — ответил я. Пройдя метров тридцать мы подошли к месту, где дорога проходила мимо парка князей, под территорией которого копали тоннель. Тоннель должны были проложить для скоростной вылетной автомагистрали и в этом месте он должен был выходить из под земли, дальше должны были строить эстакаду, которая должна была обеспечить безостановочный проезд над местными дорогами и ж.д. путями. Оленевод очень гордился этим проектом. И проект, и Оленевода постоянно восхваляли государственные СМИ, наверное, поэтому я, как, наверное, все живущие в Москве, так хорошо знал этот проект.

Тоннель ещё рыли, но место выхода было уже огорожено. Загородку парка князей демонтировали и, как и небольшую часть парка огородили строительной сеткой. Туда я и пошел, поскольку место это было хорошо освещено фонарями дороги, а людей не было. Подойдя к деревьям парка, я увидел, что за загородкой уже вырыт котлован и рядом стоят кабельные катушки, лежат столбы и стоит несколько строительных вагончиков. Место вроде как было обжитое и светлое, мимо проносились машины, светили фонари, тут можно было не бояться всяких капель и прочих неожиданностей. Под ногами был какой-то хлам, который видимо, остался ещё от тех времён, когда на месте загородки были гаражи и деревни. Я пристроился в сторону загородки и когда уже все было кончено услышал знакомый голос.

— Не бойтесь. — Сказал кто-то снизу тихо, и очень уверенно. – все, что с вами произошло – это моя вина, — сказал знакомый женский голос. – Вам не будет причинен от меня никой вред! Я та, кого вы считаете медсестрой. Простите, но я очень виновата. Я взяла вашу мазь. Я не должна была ничего у вас брать, но сунула её машинально в свою сумку.

Я стоял, боясь повернуться, но заставил себя сделать это. Позади меня никого не было, но внизу был приоткрытый колодец, из которого и доносились звуки. Вдруг я увидел, как огромная красивая, идеально созданная кисть руки выложила из темноты колодца мой тюбик с мазью. Тюбик, который я кинул во сне той огромной медсестре! Но, тюбик этот был раз в 10 больше, чем нормальный человеческий тюбик с мазью!

 — Извините меня ещё раз, — проговорил знакомый голос, — и, пожалуйста, никому ничего не говорите, вас ищут. Я не знаю, почему про меня не знают, во всяком случае я тут, но если узнают, то меня добровольно утилизируют. Я очень боюсь утилизации, хотя говорят, что это комфортно и безопасно. Пожалуйста, постарайтесь забыть всё, что с вами было, и постарайтесь не спать хотя бы дня три. Через три дня всё успокоится и будет как прежде, как должно быть. Прощайте, сказала она, и крышка стала надвигаться на колодец плавно и беззвучно.

Но я не удержался, я повертел головой, увидел железку и сунул её между колодцем и крышкой люка и задыхаясь закричал:

— Какого черта? Что это всё такое? Это сон или наше будущее? Что это за истории? Что это?!

— Прощайте!

Услышал я в ответ и крышка колодца также плавно и медленно закрылась, разрезав железку. Срез заблестела золотом, отсвечивая свет желтых фонарей чистым металлом.

— Ещё раз прощайте, не надо ничего делать, пожалуйста! – послышался умоляющий голос из под люка.

— Нет, стоять! — рявкнул я, почувствовав неожиданный прилив сил, и начал открывать крышку люка, сначала руками сломав ноготь и ободрав кожу, затем оглядевшись я увидел кусок арматурины, я сунул его под люк и надавил со всей силы — люк поддался. Наступив одной ногой на арматурину, я взял край люка руками и со всей силы откинул от себя. Под люком была посветлевшая трава, какая бывает, если накрыть её чем-нибудь от солнца и оставить на неделю увядать.

Почему-то со злобой, топнув ногой в жёлтую траву, я задумался: что это было? Опять какая-то чертовщина! Но тюбик лежал рядом с тем местом, где раньше лежала крышка люка. Тюбик был точной копией мази от ушибов, также раскрашен, с красной крышкой и на половину выдавлен, вроде всё, как в моем сне. Только раз в десять или двадцать больше. Я хотел взять его, протянул руку и только скользнул пальцами, поднимая. Он был тяжёл! Тогда я встал над ним, уцепился основательно двумя руками и, наконец поднял его. По весу, он был как две мои домашние гантели, около 15 килограммов. В ответ на эту нагрузку опять заныла шея и спина.

Сунуть его в рюкзак, сначала подумал я, блин. Рюкзак у меня лёгкий, но если даже лямки не оборвутся, то спину я убью окончательно. Везти на метро? Но там везде рамки и рентген. Как эти рамки среагируют на эту фигню? Или могут заставить открыть.

Я решил везти его на машине. «Да, просплюсь и приеду, завтра на тачке и заберу, а сейчас спрячу» — решил я. Я оттащил его в сторону, под толстым деревом, наверное, липой. Арматурой немного разрыл почву положил тюбик в ямку и ногой припорошил все землёй прошлогодней трухой. Воткнул пару листьев папоротника. Вроде не видно, решил я и пошёл на выход. Хотелось скорее выпроводить друга, впрочем просто пора было расходиться, и двигать домой.

— Ну, ты, блин, парень! Теперь застрял на полчаса, ты, что там медведя увидел? – спросил друг, — чего ты там кричал про «что это?»

— Чуть не вляпался в какой-то мусор, опять соврал я что-то пробурчав, ни острить, ни говорить не хотелось.

— Устал я, — сказал я и добавил, — домой мне надо, а то не спал толком несколько дней.

— Может тебе тачку поймать? — спросил друг.

— Нет, пошли, провожу тебя до метро, а сам потопаю домой короткой дорогой.

Ехать оттуда на метро ко мне было долго, это была другая ветка, и для того, чтобы добраться до дома, надо было бы трястись в центр, потом делать переход на кольцу, потом опять переход и потом из центра ещё столько же.

— Ну, посмотрим, может и возьму тачку, — сказал я опять зевая во весь рот, одной рукой схватившись за шею, а другую вытянув в сторону.

Мы дошли до метро, друг, посмотрев на мою искривлённую зеванием физиономию и глаза в слезах, какие бывают, когда во весь рот зевает только очень уставший человек, не стал пить пиво, сказал, что выпьет на своей станции, пожал руку и быстро попрыгал по ступенькам вниз.

— Будь здоров! — крикнул я ему в след и пошел в сторону дома.

Если топать пешком, то мне предстояло пройти немного через парк до «города», где брали пиво. А там уже дворами было гораздо быстрее. Но при мысли, о том, что надо топать через парк у меня похолодела спина. Я уже было подумал обходить парк дорогой. Но увидел, что там вполне себе освещенные дорожки, фонари шпарили нормально и увидел людей. Девчонка в спортивном костюме бежала рядом с парнем, ехавшим на велике, какая-то пожилая дама шла с собачкой и говорила по телефону. Все было как обычно, всё было нормально, как всегда.

Я свернул в торону парка  решил, что если зевну хотя бы раза три пока дойду до дорожки парка, то точно закажу такси и доеду на машине. Но дойдя до парка, я сбился со счёта, поскольку зевал практически непрерывно, то вытирая глаза от слез, то делая долгие потягушки руками, шеей и спиной. Со стороны я видимо казался хроменьким или кривеньким, а может и пьяненьким, если бы проезжал мимо патруль, могли бы и документы проверить. «Хотя, кому я на хрен нужен» — подумал я.

Алкоголь видимо совсем выветрился и усталость, и сон накатывали с ещё большей силой. Я достал Смартфон, чтобы посмотреть время. Увидел несколько не отвеченных звонков с незнакомого телефона и пару сообщений. «Бляа!» – прошептал я, широко открывая рот. Подозревая неладное и не желая даже смотреть, кто там что написал я пошёл домой пешком. Время было, как говорится детское, всего только половина десятого.

И что значит это её, «не спать три дня»? Крутовато, я сейчас-то еле ноги волочу… «Нет» — подумал я: «спать, спать, спать! Надо выспаться и прийти в себя, потом всё обдумаю», решил я и прибавил шаг.

Я вошел в парк и вдруг, меня как на зло, приперло опять в переговорную. Машинально я свернул с дорожки, но сделав два шага, не менее машинально, остановился, мне стало страшно. События этого дня, да и вчерашнего уже никуда не уходили из памяти, поражая и пугая своей реальностью. Я опять помял локоть и попереминался на ушибленной ноге. Как на зло – все это ныло.

Я обернулся в одну сторону, потом в другую, странно, ещё несколько минут было весьма оживлено, но сейчас никого не было. Ничего не оставалось и я пристроился прямо под горящим столбом и заметил, что на соседнем, висит камера, которой раньше не было. «Какого блин чёрта!» — подумал я, но показав камере всё, что я о ней думаю, доделал своё дело и пошёл домой.

«Что-то надо со всем этим делать» — думал тогда я: «со всей этой сволочью, с этим будущим». Но что конкретно делать я не знал и поэтому ничего не делая шлепал домой, каждые три секунды зевая во весь рот и вытирая слезы, выдавливающиеся от напряжения. Я чувствовал себя в безопасности, потому, что шёл только по освещенной дорожке под пристальный взгляд камер на столбах.